Семейные хроники Лесного царя (СИ) - Бересклет (Клименкова) Антонина - Страница 1

*

====== Пролог. Ксаарз ======

«Чужой! Чужой в Лесу!»

Казалось, сама земля звенит обеспокоенным шепотом. Промерзший Лес испугался, толком не проснувшись от зимнего сна. В шапках снега, с хрустальной бахромой сосулек на ветвях — оттого еще звонче казался этот беззвучный, безголосый хор.

Ксаарз хотел спать, но звон мешал. Отмахнуться бы от этих тревожных шепотков, что вторили самим себе, и снова погрузиться в сон без сновидений, еще на несколько месяцев беспробудно… Но зажимать уши ладонями бесполезно: с недавних пор он связан с Лесом — душой и телом. Тончайшие нити, словно невидимая грибница, проникали прямо в его разум, оплетали всё тело, заполняли изнутри, разрастаясь даже в легких. Не для того, чтобы поработить его, но чтобы сделать Хозяином Леса! Однако, в подобные минуты, как эта, Ксаарз очень сомневался, кто из них истинный господин. Лес сам склонил его залечь осенью в долгую спячку. Вернее, он не смог противиться непреодолимой сонливости, окутавшей всё вокруг. И вот теперь Лес же и не дает ему спокойно спать. Ложе мха ходит под ним мелкими волнами.

«Чужак пахнет дымом! Дым — это пожар!» — шептал Лес в ужасе. Ксаарз мысленно усмехнулся: даже зимой, укрытый снегами, Лес до дрожи в заледенелых стволах боится пожара.

Пришлось сделать над собой усилие и всё-таки проснуться. Не открывая собственных глаз, лесной хозяин потянулся невидимыми нитями к очагу этого страха, к тому месту, где объявился чужак. Наверняка виноваты люди из ближайшего селения, как уже бывало: пришли за валежником или поохотиться, развели костер, а Лес переполошился.

Тело Ксаарза лежало в покое и тепле, укрытое одеялом мягкого мха. Осенью на мох покрывалом лег слой листвы, а зимой сверху опустился пушистый ковер снега, утеплился плотной корочкой наста. Однако ему не было ни темно, ни душно. Он ощущал себя не только Ксаарзом — большая часть его существа была Лесом. Он был сам Лес. Всё вокруг принадлежало ему: необозримые пространства, чащи, луга, речные поймы. Все шепотки и каждый голос принадлежал ему, ибо он был всем. Вся жизнь была в его власти: от медведя и рыси до самой крохотной пичужки, до насекомых. И, конечно же, в первую очередь он ощущал всем своим существом растения: заповедную Дубраву до последнего корешочка, вековые сосны до последней иголочки, березовые рощи, ельники, заросли ивняка по берегам рек и ручьев. Каждый кустик принадлежал ему, потому что был им. Каждая травинка, что сейчас спала под снегом.

Ксаарз поначалу всерьез боялся раствориться среди этого многообразия жизней, но вскоре привык — и опьянение всемогуществом сменилось огромной ответственностью. Всё-таки он не стал всесильным богом. Пусть люди, которым он позволял входить в свои владения, и считали иначе. Иногда смертные удостаивались чести издалека видеть Хозяина в облике юноши-пастушка, играющего на свирели, сидящего на высоком обрывистом берегу над рекой Сестрицей, что разделяет Заповедный лес и простой. Хозяин, хранитель. Для людей он представал опасным чуждым божеством. Для Леса он обязан быть достойным защитником — для этого Лес его и принял.

Осматривая, вернее, мысленно ощупывая свои владения, Ксаарз понял, что виноваты в переполохе не люди. Человеческие существа сейчас вправду бродили по границе Дубравы, между берегом Сестрицы и Камышиным озерцом. Один человек, ростом повыше его самого, но тоже безусый и безбородый, одетый в овечий тулуп, потерявший шапку, надоедливо аукал другого — девочку. Та заблудилась, пока собирали валежник. Ксаарзу не было никакого дела до людских проблем. Он продолжил поиски нарушителя, дальше прощупывал владения, заодно проверяя, всё ли ладно в его большом хозяйстве… Но эти крики, громкий зовущий и перепуганный хнычущий, ему резали слух.

Чтобы не отвлекаться, он попросил первую попавшуюся «под руку» пичугу отвести потеряшку к охрипшему парню. Девчонку оказалось несложно увлечь: птичка с малиновой грудкой, порхающая перед самым носом, но в руки не дающаяся, мгновенно завладела вниманием и заставила позабыть о слезах. Ксаарз выдохнул с облегчением, по звериной тропке с пернатым провожатым девчонка доберется до… И он снова поморщился от визга, из-за которого с крон задрожавших деревьев чуть не съехали шапки снега: девчонка радостно кинулась на руки искавшему. Чтобы поскорее прогнать непрошеных гостей, Ксаарз заставил деревья громко и противно заскрипеть заледенелыми ветвями. Два человечка правильно поняли гнев Хозяина, они торопливо поклонились в пояс первому попавшемуся толстоствольному дереву, громко поблагодарили лесного царя за помощь, извинились за шум. Владыке решительно надоело отвлекаться на них: с дерева на голову парню упал небольшой мягкий ком снега — чтобы замолчал уже и шел домой. Парень опешил. Девчонка не удержалась, хихикнула. А птичка с малиновой грудкой замелькала над ними вновь, призывно зачирикала и повела в сторону реки, туда, где можно по крепкому льду без опаски перейти на другой берег к деревне. По пути Ксаарз велел пичуге разыскать потерянную парнем шапку.

Наконец-то в Дубраве снова воцарилось спокойствие… Ан нет, он не успел вздохнуть, как Лес напомнил шепотками: «Жар! Жарко! Пламя!»

Ксаарз нашел источник тревоги: пустовавшая медвежья берлога под огромным выворотнем. В этой глубокой земляной норе под козырьком сплетенных корней происходило нечто странное. Невидимые нити не могли подобраться ближе, что-то не позволяло. Растения, что там были, определенно пробудились! Среди зимы повели себя так, будто вдруг настало лето, причем пустились в рост с невообразимой скоростью. Ксаарз тяжко вздохнул: ясно, придется идти самому и разбираться воочию, что там за чертовщина творится. Хорошо хоть сие безобразие вершится совсем недалеко, по сугробам карабкаться меньше. Надо признать, больше всего в своих новых землях он невзлюбил именно обманчиво гладкие сугробы. То бежишь по ним легко, словно танцуешь. То вдруг наст под ногой хрустнет — и в момент провалишься по пояс или по острые уши. Выкарабкивайся потом, сушись.

Он попросил мох раздвинуться и выпустить его. Земля, пронизанная корнями, неохотно подалась, шепнула в ответ, предупреждая, что снаружи слишком холодно, но хозяин решительно покинул свою уютную не то могилу, не то колыбель.

И впрямь мороз! Особенно чувствительно щиплющий после прелого тепла сна. Впрочем, Ксаарз не боялся простудиться или замерзнуть: он же не так слаб, как человеческие существа, что, бывало, потерявшись в лесу, засыпали мертвым сном, убаюканные вьюгой. Тем более теперь, сочетая собственное бессмертие и жизненную неутомимость Леса — жалкие людишки о настолько «крепком здоровье» могли лишь мечтать! Ксаарз холод просто не любил, ибо не за что его любить. Но даже в легкой одежде ему было вполне сносно, не особо хорошо, но терпимо.

Лесной царь встряхнулся, поморгал, заново привыкая смотреть собственными глазами, а не чужими, одолженными у Леса. Огляделся. Широкая круглая поляна в сердце Дубравы, заменяющая ему тронный зал. Здесь летом до рассвета не смолкала музыка, лилось ягодное вино и пряный мёд, русалки водили хороводы. Зимой же это была вновь лишь пустая поляна. Только проплешина в снегу между корней самого старого дуба зияла черной разрытой могилкой — там было хозяйское «ложе».

Дубрава вместо замка. Крыша из крон, лишенных листвы, взамен стен — колоннада стволов, что не задерживает ветер и метель. Вместо трона — кочка между корней. Ксаарз в очередной раз повторил самому себе обещание выстроить дворец, какой положено иметь царю, пусть и лесному. Да, он изменился теперь, став единым целым с Лесом. Однако ему хотелось бы, как и в давние времена, спать в спальне с настоящей кроватью, одеваться перед огромным зеркалом, гулять по галереям и подниматься на высокие башни, чтобы любоваться прекрасными далями…

Ксаарз снова встряхнулся, прогоняя грусть по невозвратно ушедшему прошлому. Замок, что на мгновение предстал перед внутренним взором, никогда не принадлежал ему. И никогда не станет его собственностью. Поселившись в этих диких северных землях, приняв нелепый в своей странности титул лесного царя, Ксаарз отныне и навеки окончательно разорвал все былые связи. Ему просто нужно перестать оглядываться назад, вот и всё. Впереди новая жизнь — бесконечная и непредсказуемая. Ведь он сам этого хотел? Как бы то ни было, его странствия закончились, отсюда он сбежать не сможет. И чем дольше он здесь остается, тем глубже увязает корнями в почву.