Дороги своих любят (СИ) - Голякова Елизавета - Страница 30

- Доброе утро! - Хьюго перевернулся на живот, и, подперев голову локтями, воззрился на друга.

Мигель выдохнул и повернулся к вору. С каких это пор после обеда наступало утро?

- Добрый вечер. Что это ты проснулся?

Рыжий поморщился и потянулся к сумке:

- Проголодался. А еще снилось что-то странное... Не знаю, что это было, но мне не понравилось.

После слов о еде файтер вдруг почувствовал волчий голод. Лошади давно уже, почувствовав желанную свободу, сбежали. Теперь поймать их было невозможно: путники и сами плохо знали местность, да и ловить лошадей под боком у жаждущих их крови солдат - развлечение на любителя. Но сумки с них все-таки снять успели, и теперь это казалось большое удачей. Рывком Мигель сел и нетерпеливо уставился на Хьюго: он непростительно долго возился с завязками. Противный узел затянулся так, что никак не желал развязываться, а разрезать не хотелось. Умения у воришки хватило бы, а вот сил - нет. Не выдержав, мечник отнял у лиса мешок и сам принялся распутывать эти морские узлы. Наемнику шнурок поддался уже через пол минуты.

- Мне фоже фафая-фо.. дрянь снилась, - кусая ломоть хлеба с хорошим куском сыра сверху, сказал он. - Что-то про пустыню, работорговца и порт.

Вор энергично закивал. Говорить он не мог - засунул в рот больше, чем мог быстро прожевать или засунуть за щеку, чтобы разговаривать. Клирик с его осуждающими взглядами еще спал, и парни могли без зазрения совести наслаждаться поздним обедом. Или...

Бледная рука в черном рукаве забрала из вощеной бумаги ломтик сыра. Мигель и Хьюго переглянулись. Однако их вопрос был предупрежден:

- Плохой сон. Не простой. Такие случайно не снятся.

- Не иначе, как...

- Да, именно, рыжее недоразумение. Я тоже его видел. Это не сон, а чужое прошлое. И нам оно не принадлежит.

С виноватым видом к друзьям подсел маг. На нем лица не было: бледнее обычного, черты лица, казалось, еще заострились, под глазами пролегли серые тени.

- Извините. Я, кажется, растянул на вас свои воспоминания.

Файтер, клирик и вор переглянулись.

- Раньше у меня не хватило бы на это сил: воздействие на других всегда гораздо сложнее и дороже обходится, чем обычные заклинания. Но с листом из Поющего леса я не только не устал, но даже восстановился...

Эверард кивнул. Колдовской лес продолжал без спроса вмешиваться в их жизнь: что ж, ничего удивительного. Напротив, было бы странно, не проводи Чаща своих гостей.

- Артефакт действительно сильный. Разве что нужно уметь им пользоваться.

- Не переживай, что впутал нас в это, - Мигель старался быть как можно более мягким, без своих обычных нагловатых интонаций. А про себя он порадовался, что даже при всем желании не сможет вот так случайно показать друзьям своего прошлого - там было бы, на что посмотреть. Пусть забыто остается забытым, и хватит его ворошить.

Четверо друзей собрали провизию, уложили поровну в сумки и, сверившись еще раз с картой, снова на своих двоих пошагали к Драконьим отрогам гор.

К югу от столицы раскинулись богатые, обустроенные земли. Почти до самого Поющего леса, оставив возле того неширокую полосу отчуждения, между плодородных полей разрослись богатые деревеньки и дворы. Здесь почва давала хорошие всходы, скотина росла крепкой и крупной, да и, чего уж таить, в достатке и довольстве люди рождались здоровые, красивые и сильные - а жили долго и счастливо. Выходца из этих земель можно было узнать в любой части материка по статной фигуре, характерному выговору и весьма полезной привычке пересчитывать деньги, запирать двери на двойной засов и не говорить при госте о делах. Если случалось выросшим здесь молодцам повздорить с кем-нибудь, то дело далеко не заканчивалось синяками и ушибами, как в иных деревнях. Другие, впрочем, говорили, что здесь живут одни лишь скупердяи, недалекие крепколобые люди, которые не доверяют ничему и никому, кроме денег и не видят дальше собственного носа. Но разве можно быть такими в столь цветущем краю? Верно, это все от зависти и невежества наговорили недобрые люди, и только.

Много было и знатных домов: если взглянуть, хоть мимолетом, на карту этой местности, то можно увидеть россыпь замков баронов, маркизов, виконтов и всех прочих, как из старшей, так и из младшей знати. В гости к тому или другому изредка наведывался даже сам король, неизменно оставаясь довольным своими лордами. В этой части королевства жили на удивление мирно и в добром соседстве даже не очень уважающие друг друга рода, которые, встреться их кареты на узкой поплывшей от дождя дороге, ни за что не пропустят один другого, предпочтя увязнуть в грязи, сломать карету и испачкаться самим, нежели позволить проехать вперед другому. Время от времени два владения даже объединялись - но поколение спустя строптивые сыновья, презрев наказы отца и матери и не поделив очередную мельницу или поле, разбредались по фамильным замкам родителей, чтобы обмениваться взаимными колкостями на светских приемах до тех пор, пока кто-нибудь один не поумнеет.

Земли Виттов, впрочем, давно не знали дворянских конфликтов. Замок перешел нынешнему лорду от отца, двое его младших братьев разъехались, кто куда, едва повзрослев, сестра выходить замуж пока не собиралась, а у него самого пока был только семилетний сынишка. Поговаривали, что король благосклонен к Аскольду Витту, и, возможно, назначит его одним из своих сенешалей. В ответ на все вопросы и лорд, и Рогар Эрион пока только отшучивались - но Витты и правда всегда были одними из самых верных друзей и союзников короны.

Осверин приложил руку к глазам на манер козырька, остановился и, щурясь на ярком солнце, принялся рассматривать замок милорда. Сегодня над центральной башней полоскался на свежем ветру нарядный серебряный флаг - знак сопутствующей роду удачи. Бродячий менестрель усмотрел в этом и мановение судьбы для себя: стоило, значит, попроситься в замок и спеть там свои песни. Певец чувствовал, что просто обязан поделиться с кем-нибудь своими историями - и лорд Витт подходил для этого как нельзя лучше. Милорд был еще молод, его сын уже достаточно подрос для рассказов о приключениях... Так пусть же рассказанная Осверином история станет для них красивой героической байкой. Ведь порой людям охотнее верится в сказку, чем в быль. А этот рассказ отчаянно требует, чтобы кто-нибудь в него поверил. Поэтому медлить с визитом менестрель не стал - направился прямиком к воротам огромного замка.

Привратник охотно пустил музыканта вовнутрь, проверив без особенной подозрительности и грубостей. Халатности, правда, тоже не допускал. Молодого лорда любили, но он был великолепным воином, и не выносил, когда с него начинали сдувать пылинки и не подпускали никого даже с вилкой в руках, как бы любимый господин не поранился. Оверину это нравилось. Значит, народная молва не подводила его, и Аскольд Витт за все эти годы ничуть не изменился.

Когда путник прошел во внутренний двор, он засмотрелся на четыре возвышающиеся по углам башни, серыми каменными исполинами врезавшимися в небо. Отсюда, из сердца крепости, словно из узкого колодца, небесный свод казался выше, дальше и голубее - а замок еще величественнее, чем со стороны. Задрав голову высоко вверх, Осверин так и замер, завороженно глядя в ясную синь. Как раз в это время во двор спустился сильный, статный человек. Выглядел он лет на тридцать, не больше, а когда улыбался, становился и вовсе юным. От каждого шага, каждого жеста веяло надежностью и уверенностью, а движения его были движениями воина. Аскольда Витта не изменил не огромный родовой замок, ни семья.

- Проходи, добрый рассказчик, будь моим гостем, - с плохо скрываемой теплотой проговорил он. - Я с удовольствием послушаю твои песни... побратим.

На звук его голоса менестрель резко обернулся. В движении этом не было ни грозной грации или скрытой силы, но оно было исполнено чего-то высокого и прекрасного: так оборачивается человек, вернувшийся домой.