Американская трагедия. (Часть 2) - Драйзер Теодор - Страница 60

• Предыдущая
• 60/92
• Следующая

Когда Клайд в своих показаниях дошел до этой минуты и ни ему, ни Джефсону, казалось, больше нечего было сказать, защитник, помолчав, вдруг произнес очень отчетливо и как-то особенно спокойно:

– Помните, Клайд: перед лицом господ присяжных, судьи и всех присутствующих в этом зале и превыше всего – перед господом богом вы торжественно поклялись говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды. Вы понимаете, что это значит, не так ли?

– Да, сэр, понимаю.

– Поклянетесь ли вы перед богом, что не ударили Роберту Олден, пока находились с нею в лодке?

– Клянусь. Я не ударил ее.

– И не бросили ее за борт?

– Клянусь. Я этого не делал.

– И не пытались так или иначе умышленно, злонамеренно перевернуть лодку или каким-либо иным способом добиться смерти мисс Олден?

– Клянусь, что нет! – горячо и взволнованно воскликнул Клайд.

– И вы можете поклясться, что это был несчастный случай, что он произошел без вашего умысла и намерения?

– Да, могу, – солгал Клайд; он чувствовал, что, борясь за свою жизнь, отчасти говорит правду; ведь и в самом деле все это случилось нечаянно и непреднамеренно, совсем не так, как он задумал. В этом он мог поклясться.

И тогда Джефсон, проведя большой сильной рукой по лицу, вежливо и бесстрастно оглядел суд и присяжных, многозначительно сжал тонкие губы и объявил:

– Обвинение может приступить к допросу свидетеля.

Все время, пока Клайда допрашивал защитник, Мейсон чувствовал себя, как неугомонная гончая, рвущаяся в погоню за зайцем, как борзая, которая вот сейчас, последним прыжком настигнет свою добычу. Его так и подмывало, ему не терпелось разбить вдребезги эти показания, доказать, что все это с начала до конца просто сплетение лжи, как оно отчасти и было на самом деле. И не успел Джефсон кончить, как он уже вскочил и остановился перед Клайдом; а тот, видя, что прокурор горит желанием уничтожить его, почувствовал себя так, словно его сейчас изобьют.

– Грифитс, у вас был в руках фотографический аппарат, когда она встала в лодке и направилась к вам?

– Да, сэр.

– Она споткнулась и упала, и вы нечаянно ударили ее аппаратом?

– Да.

– Я полагаю, при вашей правдивости и честности вы, конечно, помните, как в лесу на берегу Большой Выпи говорили мне, что у вас не было никакого аппарата?

– Да, сэр, я это помню…

– Конечно, это была ложь?

– Да, сэр.

– И вы говорили тогда с таким же пылом и убеждением, как теперь – другую ложь?

– Я не лгу. Я объяснил здесь, почему я это сказал.

– Вы объяснили, почему вы это сказали! Вы объяснили, почему! Вы солгали тогда и рассчитываете, что вам поверят теперь, – так, что ли?

Белнеп поднялся, готовый запротестовать, но Джефсон усадил его на место.

– Все равно я говорю правду.

– И, уж конечно, ничто на свете не могло бы заставить вас солгать здесь снова – даже и желание избежать электрического стула?

Клайд побледнел и слегка вздрогнул, покрасневшие от усталости веки его затрепетали.

– Ну, может быть, я и мог бы солгать, но, думаю, не под присягой.

– Вы думаете! А, понятно! Можно соврать все, что угодно и где угодно, в любое время и при любых обстоятельствах, но только не тогда, когда тебя судят за убийство!

– Нет, сэр. Совсем не так. И я сейчас сказал правду.

– И вы клянетесь на Библии, что пережили душевный перелом, так?

– Да, сэр.

– Что мисс Олден была очень печальна и поэтому в вашей душе произошел этот перелом?

– Да, сэр. Так оно и было.

– Вот что, Грифитс: когда она жила на отцовской ферме и ждала вас, она писала вам вот эти письма, так?

– Да, сэр.

– В среднем вы получали через день по письму, так?

– Да, сэр.

– И вы знали, что она там одинока и несчастна, так?

– Да, сэр… но я у же «объяснил…

– Ах, вы объяснили! Вы хотите сказать, что за вас это объяснили ваши адвокаты! Может быть, они не натаскивали вас в тюрьме изо дня в день? Не обучали, как вы должны отвечать, когда придет время?

– Нет, сэр, не обучали! – с вызовом ответил Клайд, поймав в эту минуту взгляд Джефсона.

– Так почему же, когда я спросил вас на Медвежьем озере, каким образом погибла Роберта Олден, вы сразу не сказали мне правду и не избавили всех нас от этих неприятностей, подозрений и расследований? Вам не кажется, что тогда люди выслушали бы вас доброжелательнее и скорее поверили бы вам, чем теперь, после того как вы целых пять месяцев обдумывали каждое слово с помощью двух адвокатов?

– Я ничего не обдумывал с помощью адвокатов, – упорствовал Клайд, продолжая глядеть на Джефсона, который старался поддержать его всей силой своей воли. – Я только что объяснил, почему я так поступал.

– Вы объяснили! Вы объяснили! – заорал Мейсон. Его выводило из себя сознание, что эти фальшивые объяснения для Клайда – надежный щит, ограда, за которой он всегда может укрыться, стоит только его прижать покрепче… Гаденыш! И, весь дрожа от еле сдерживаемой ярости, Мейсон продолжал: – Ну, а до вашей поездки, пока она писала вам эти письма, вы тоже думали, что они печальные, или нет?

– Конечно, сэр. То есть… – Клайд неосторожно запнулся. – Некоторые места, во всяком случае.

– Ах, вот что! Уже только некоторые места. Мне кажется, вы только сейчас сказали, что считаете ее письма печальными.

– Да, я так считаю.

– И прежде так считали?

– Да, сэр, считал.

И Клайд беспокойно посмотрел в сторону Джефсона, чей неотступный взгляд пронизывал его, словно луч прожектора.

– Вы помните, что она вам писала… – Мейсон взял одно из писем, развернул и стал читать: «Клайд, милый, я, наверно, умру, если ты не приедешь. Я так одинока. Я прямо с ума схожу. Мне так хотелось бы уехать, и никогда не возвращаться, и больше не надоедать тебе. Но если бы ты только звонил мне по телефону, хотя бы через день, раз не хочешь писать! А мне ты так нужен, так нужно услышать ободряющее слово!» – Голос Мейсона звучал мягко и грустно. Он говорил, и чуть ли не осязаемые волны сострадания охватывали не только его, но всех и каждого в высоком и узком зале суда. – Вам эти строки кажутся хоть немного печальными?

– Да, сэр, кажутся.

– И тогда казались?

– Да, сэр, казались.

– Вы знали, что они искренни, да?

– Да, сэр. Знал.

– Почему же хоть капля той жалости, которая, по вашим словам, столь глубоко потрясла вас посреди озера Большой Выпи, не заставила вас у себя в Ликурге, в доме миссис Пейтон, снять телефонную трубку и успокоить одинокую девушку хотя бы одним словом о том, что вы приедете? Потому ли, что ваша жалость к ней была тогда не так велика, как позднее, когда она написала вам угрожающее письмо? Или потому, что вы замыслили преступление и опасались, как бы частые телефонные разговоры с нею не привлекли чьего-либо внимания? Как получилось, что вас внезапно охватила столь сильная жалость к ней на озере Большой Выпи, но вы вовсе не чувствовали жалости, пока находились в Ликурге? Или у вас чувства, как водопроводный кран: можно открыть, а можно и закрыть?

– Я никогда не говорил, что я совсем не жалел ее, – вызывающе ответил Клайд, перехватив взгляд Джефсона.

– Но вы заставили ее ждать до тех пор, пока в своем ужасе и отчаянии она не стала вам угрожать.

– Я ведь признал, что вел себя с ней нехорошо.

– Ха! Нехорошо! Нехорошо! И только потому, что вы это признали, вы рассчитываете – наперекор всем остальным показаниям, которые мы здесь слышали, включая и ваши собственные, – что выйдете отсюда свободным человеком? Так, что ли?

Белнепа дольше невозможно было сдерживать. Он заявил протест.

– Это позорно, ваша честь. Разве прокурору позволительно превращать каждый вопрос в обвинительную речь? – пылко, с горечью обратился он к судье.

– Я не слышал ни одного протеста, – отпарировал судья. – Попрошу прокурора надлежащим образом формулировать свои вопросы.

Мейсон преспокойно принял замечание и снова обернулся к Клайду:

• Предыдущая
• 60/92
• Следующая