Божьи люди. Мои духовные встречи - Митрополит (Федченков) Вениамин - Страница 10
- Предыдущая
- 10/102
- Следующая
Вот куда повертывал мои мысли батюшка, опытно исполнявший заповеди Божии… А мы, молодые студенты, увлекались другим; не скажу — карьерой, нет, но — мечтаниями о горячей любви к Богу, о подвигах святости, о высокой молитве…
А до этого-то нужно было еще долго исполнять заповеди Божии. И только исполняя их, на деле научишься всему; и, в частности, прежде чем возноситься в заоблачные сферы созерцания, молитвы, святости, человек, пробующий исполнять заповеди Божии, увидит сначала САМОГО СЕБЯ, свои немощи, свое несовершенство, грехи свои, развращенность воли своей, до самых тайников души. Вот что значит: заповедь Господня “просветит очи”…
И об этом, и в том же псалме говорит по своему опыту Псалмопевец, хранивший Закон: “Кто усмотрит погрешности свои? От тайных моих очисти мя. И от задуманного (зла) удержи раба Твоего, чтобы оно не возобладало мною. Тогда я буду непорочен и чист от великого развращения” (ст. 13–14).
И только пройдя этот путь борьбы, открывающийся лишь через исполнение заповедей, человек достигнет и высшего — молитв и богоугодного созерцания; и войдет в общение с Господом, познав предварительно и свою беспомощность с одной стороны, а вместе с этим и через это — и твердость упования только на Господа Избавителя, Спасителя. Так и поет Царь-праведник:
“Да будут слова уст моих и помышление сердца моего благоугодны пред Тобою, Господи, Твердыня моя и Избавитель мой!” (ст. 15).
И теперь, потребовав — не в мечтании о святости, а в действительном опыте — осуществления самых начальных букв алфавита добра, то есть в исполнении заповедей Божиих на И. Ф., я увидел себя: кто же я таков?!
— Какой он трудный! — вырвалось у меня признание…
Но не один он был трудный, а я прежде всех был трудный для добра. А мечтал о монашеской святости. О! Далеко еще до цели. Да я тогда и не понял еще себя: я все винил другого, а не себя. И только чем дальше, тем больше раскрывалось “великое развращение” души моей, как поет Царь. Не говорю уже о “тайнах моих”. И постепенно приходил я к опытному выводу: Один Господь — “Твердыня моя и Избавитель мой”. Не так я думал о себе раньше. И еще более стал мне понятным ирмос б гласа, который не раз напевал мне о. Исидор старческим голосом:
— Христос — моя Си–и-ла, Бог и Госпо–одь!
И теперь мне предстояло упражняться в “Законе” через И. Ф.
“Как-нибудь уже старайтесь, хлопочите… во спасение обоих…”
И еще 11 лет пришлось мне “стараться”. Много всякого было… Но не об нас, немощных, речь. Потому ворочусь к дивному старцу Божию…
Должно быть, я после этой встречи его не видел уже. Так он и запечатлелся в моем сознании — смеющимся, ласковым. Он уже был “из того мира”. Он был — христолюбивый сын Любви. Воистину — соль земли.
…Вероятно, года через два–три мне удалось опять попасть в Гефсиманию. И там я узнал несколько подробностей о смерти батюшки.
Об этом — особо.
Смерть праведника
Один из близких учеников и почитателей батюшки о. Исидора, молодой послушник, исполнявший у него иногда обязанности келейника, вот что рассказывал мне:
“Перед смертью батюшка позвал нас, близких, к себе, простился со всеми нами, дал нам наставления, а потом и говорит:
— Ну, теперь уходите: я буду умирать. А святые не любили, чтобы кто-нибудь наблюдал таинство смерти.
Так и сказал: “святые”.
“Батюшка был сам святой”, — не сомневаясь, тихо и уверенно сказал послушник. “Мы ушли. Через час постучались: ответа нет. Мы вошли. Он уже скончался, сложив на груди руки. Лик его был мирный”.
Похоронили его на общем кладбище и на крест сделали простую надпись о рождении и кончине батюшки († 4 февраля 1908 г.).
“Святые не любили”… Как он сравнил себя с ними? Очевидно, имел на это право. И преподобный Серафим говорил Елене Васильевне Мантуровой, когда она испугалась предложения батюшки умереть ей вместо брата, Михаила Васильевича:
— Нам ли с тобою бояться смерти, радость моя? Мы будем с тобою во Царствии Пресвятой Троицы!
Да, святые уже достигли бесстрашия любви, как сказал Апостол Любви Иоанн:
“Любовь до того совершенства достигает в нас, что мы имеем дерзновение в день суда, потому что поступаем в мире сем, как Он. В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся не совершен в любви” (1 Ин. 4, 17–18).
Значит, и преподобный Серафим, и батюшка о. Исидор достигли высоты любви. И как просто говорил мне о. Исидор о прославленном уже тогда Саровском праведнике:
— Преподобный-то Серафим не обидится на меня.
Так мы говорим лишь про подобных или равных себе.
Замечательно и другое обстоятельство в кончине батюшки. Он скончался 4 февраля. А в этот день творится память его ангела, преподобного Исидора Пелусиота… Значит, его святой одноименник и покровитель в иночестве призвал к себе, в горния селения, батюшку в день своей небесной славы.
И подобные совпадения смерти совершенно не случайны. Жития святых отмечают их довольно часто[24].
“Праведники и по смерти живут”, — говорит Слово Божие. Мне неизвестны чудеса блаженного батюшки, но сила одного имени его — велика и по смерти. И все с тем же И. Ф.
Лет восемь спустя мне снова пришлось устраивать его на новое место. На этот раз — в том же городе Т., где и я служил тогда. Мы здесь встречались часто, не менее раза в неделю. И странно: редко было, чтобы мы не спорили и не раздражались.
— Да, я — всем лишний. Надоел всем. Жить не стоит. Брошусь в воду или под поезд. И вы не любите меня. Келейника своего П. любите больше, чем меня.
— Послушайте, И. Ф.! Ну что же я поделаю, если я такой дурной?!
— Да–а! Должны любить. Сами ученые, знаете.
— Но, по крайней мере, хоть не говорили бы о нелюбви моей: еще труднее от этого любить вас.
— Да, а вот батюшка о. Исидор любил.
— Да ведь батюшка-то был ангел, а я — человек; он — небо, а я — земля. Куда же мне с ним равняться?
— Нет, раз он связал нас, значит, вы должны любить. А вот вы не любите: лучше мне уйти от вас.
— Ну вот и уходите: на что я дался вам? Раз я — такой дурной, и в самом деле я плохой — так и ищите себе лучших.
— Да! Батюшка мне велел не уходить от вас до самой смерти.
— Ну, в таком случае уж терпите меня, а не ухудшайте дела постоянными упреками в нелюбви моей.
— Да, я знаю, что только один батюшка Исидор любил меня, — говорил уже тише И. Ф. — Если бы не он, мне бы и жить нечем было. Он только и держит меня на жилочке. А то бы покончил с собой.
Потом мы или мирились или прощались в раздражении. А через неделю повторялось что-либо подобное — о любви батюшки и о моей худости.
Так было до 1917 года… Приблизилась революция. Мне предстояло переселение на юг и дальше. Приходилось расставаться с И. Ф. на годы, а может быть, и до смерти? Кто знает… И угодник Божий позаботился о калеке: передал его в иные руки.
Однажды И. Ф. в очередное воскресенье пришел ко мне в приподнятом настроении.
— О. В.! — называет он меня. — Давно я собираюсь сказать вам… Я хочу жениться.
— Жениться? — удивленно спрашиваю я. — Да кто же за вас пойдет при вашем характере?
— Нашлась такая.
— Кто же — такое чудо?
— Работница с Морозовской мануфактуры.
— А она хорошо знает вас?
— Да, знает.
— Удивляюсь… Ну, попросите ее прийти ко мне, хоть подивиться.
А в то время мною были заведены акафисты с общенародным пением и проповедями. Ходили почти одни рабочие, работницы — вообще простые люди. Среди них была и невеста. Но я ее, как и других, лично не знал.
Приходит она… Девушка леn 30–35. Лицо самое обычное.
Но сразу видно, что — совсем тихая.
— Как вас зовут? — спрашиваю.
— Зовите меня Катя.
— Вы решаетесь выходить замуж за И. Ф.? А знаете вы его? Ведь у него характер очень трудный.
— Знаю.
— Как же вы решаетесь?
— Да уж очень жалко мне его. Ведь он всему свету—лишний.
- Предыдущая
- 10/102
- Следующая