Успеть изменить до рассвета - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 16

Варвара глянула и снова не могла не признать, что ребенок и впрямь похож и на мамашу, Елену Кордубцеву, и на папашу, Кордубцева Вячеслава. Да он и на бабушку с дедушкой, Чигаревых-старших, чем-то походил. «А жаль, – промелькнуло, – что он не приемный. Это многое бы объяснило. Хотя что, собственно, объяснило? Что Елисей – результат генетических опытов? Как Сырцов, отданный на усыновление? А что, по времени совпадает. Но хоть и совпадает по времени – что теперь, всех младенцев, в девяносто восьмом или девяносто девятом году рожденных, считать результатами экспериментов? Эх, жаль, нельзя провести генетическую экспертизу. Нету больше на земле ни Елены Кордубцевой, ни Вячеслава. И тел их нету. Хотя вот – двоюродная бабушка, тоже родственница.

Да, надо бы исхитриться взять у Елисея пробу ДНК.

Эх, я балда! Может, не так все сложно? Если заниматься данной темой (вот только нужно ли?), достаточно поднять архив загса, записи о регистрации новорожденных, там указывается, в каком роддоме младенец родился. Потом, если что, и в родилку съездить – наверное, еще даже врачи работают, которые Елисея принимали».

Итак, Елисей появился на свет в январе девяносто восьмого года (продолжала хозяйка). Принесли его в квартиру Чигаревых на Новомытищинском, где стало их уже пятеро. К тому времени начало складываться (по словам тетки) у молодых с работой. Елена, мать, свой медицинский закончила, оттрубила интерном и сумела устроиться в частную клинику в центре Москвы. Каждое утро – автобус, станция Тайнинская, электричка в шесть пятнадцать… Вячеслава, отца, бывшего бравого моряка, тоже стали укатывать крутые горки капитализма. Учиться он не пошел, поступил на частную мебельную фабрику. Но хватка и голова на плечах имелись – как-то быстро он вырос в мастера, потом дорос до начальника производства, а потом даже до замдиректора. Кордубцевы-младшие, Вячеслав с Еленой, иномарку подержанную купили, стали на собственную квартиру копить.

Хозяйка все рассказывала сама, безо всяких просьб и понуканий с Вариной стороны. Вот только на косящий глаз ее Кононова старалась не смотреть.

А тут вдруг ударил кризис девяносто восьмого года (продолжала Мария Петровна). Все сбережения Кордубцевых – а они, дурачки, в «деревянных» (как тогда говорили) копили да в облигациях – лопнули. Болеть, правда, народ стал не меньше, если не больше – пациентов в клинике у Елены («Ленки», как все время называла ее хозяйка) не убавилось. А вот мебель покупать перестали, фабрика Вячеслава развалилась, его уволили. Стал он с маленьким Елисеем сидеть – Ленке пришлось из декрета раньше времени на работу выйти, молоко она сцеживала, в холодильник ставила, и каждое утро – вперед, на Тайнинскую к шести пятнадцати.

Тут и скандалы в семье начались. Еще бы: старшие Чигаревы, тесть и теща, трудятся в поте лица. (Оба подработку себе нашли.) Ленка, жена, тоже, а зятек, типа, баклуши обивает, груши околачивает, дома сидит! А то, что зятек с младенцем годовалым нянчится и работа эта, да для мужика, потяжелей будет, чем шпалы таскать или плитами ДСП ворочать, – это ничего? Короче, настропалили, накрутили Ленку родные папаша с мамашей, начались у них со Славочкой скандалы, и в один «прекрасный» день он не выдержал, да и свалил из жениной семейки. Тем более что и уходить далеко не пришлось – в соседний подъезд. К маме, Вере Кордубцевой, и отцу, Семену.

А там, развязав свои руки от младенца, Слава заново решил свою судьбу устроить…

«Следует учитывать, – подумала тут Варя, – что голос крови сильно влияет на отношение. И тетка-рассказчица – она Славы родственница, а не Елены. Слава ей все-таки родной племянник, а Елена – никто. Поэтому о ней, мамаше-«Ленке», рассказывает со сдержанным сарказмом, а то и недоброжелательно, а о Вячеславе – с явной симпатией. Да, всегда надо делать поправку на личные пристрастия».

– А Славка, – продолжала повествование Мария Петровна, – море всегда любил – еще со времени службы влюбился в него, и сколько раз, не упомнить, с восторгом мне о нем говорил. Всегда такой сдержанный, даже суховатый – а как про океаны разговор заходит, прямо как поэт становится. «Приедается все, лишь тебе не дано примелькаться…»[9] В общем, устроился Славик трудиться в яхт-клуб – здесь, недалеко, на Пироговское водохранилище. Не море, конечно, но все равно – вода, простор, снасти. Сначала на самую низшую должность, вроде матроса или помощника за все. Гальюны, как он рассказывал, мыл, швартовые веревки на причал кидал. Но потом хозяева видят, что парень головастый, и на зиму его оставили. И он не только им красил-чистил, но и двигатели чинил, перебирал, с радиооборудованием, локаторами даже разбирался. Завелась у него денежка, и, долго ли, коротко – где-то через год-полтора-два семейка Чигаревых его реабилитировала. Ленка гордыню свою смирила – а девка гордая была, ох, одно слово, врач – и прямо даже просила, чуть не на коленях, чтобы Славик в семью вернулся. А он и рад. То есть тестя с тещей, Чигаревых, он терпел как неизбежное зло, а сыночка своего, Елисейку, любил. Да и Ленку, надо признать, тоже.

Стали они снова вместе жить. Но Славик свою любовь к морскому делу не оставил. И однажды его пригласил один богатей с собой в Грецию, на Эгейское море. Миллионщик там собственную яхту прикупил, и ему нужен был свой человек, матрос-помощник-прислуга за все. Славка уехал на целый сезон, с мая по сентябрь включительно. Деньжат привез, загорелый приехал, довольный, веселый. Конечно, Ленка дергалась – а ну мужик в южных землях, да на курорте, себе какую прихехе заведет?! Когда он на следующий год собрался, столько скандалов ему устроила, столько крови выпила! Но он все равно уехал.

А на третий год, чтобы она не изводила ни его, ни себя, предложил: поехали вместе. Родители твои с Елисейкой посидят – они как раз на пенсию вышли. На дачке его понянчат. А ты – увольняйся. Вернешься – другую работу найдешь. Врачи везде нужны. У Ленки как раз раздоры в клинике начались – характер-то у нее непростой был, словом, она мужа послушалась да с ним на Эгейское море махнула. Да ведь и тоже в море влюбилась! На свою беду и погибель.

Хозяйка прерывисто вздохнула, а потом вытащила из страниц могильного альбома новую порцию фотографий. Прекрасные курортные греческие виды: темно-синее море, ярко-голубое небо, белые домики и церковки. А среди них – Вячеслав и Елена Кордубцевы, дочерна загорелые, в шортиках, шейных платочках. Обнимаются, позируют. Красивые, веселые. И видно: любят они друг друга, нравится им и обстановка вокруг, и то, чем они занимаются.

– Они даже думали свою собственную яхту прикупить – жить на ней, путешествовать с острова на остров, из страны в страну. Так, рассказывали, многие на Западе делают, особенно когда на пенсию выйдут. Но самая маленькая яхта, парусная, как они говорили, тысяч около трехсот евро стоит – у них таких денег не было. Да и Елисей подрастал. Его ведь не бросишь. И учить надо – как с яхты в школу ходить?

Но оба стали только ради моря жить. Всю зиму трудились, деньги копили: Славик у себя в яхт-клубе на Пироговке, Ленка в другую клинику, частную, завербовалась. Летом брали все возможные отпуска, отгулы – и уезжали на Средиземноморье. У Ленки месяца полтора получалось там пробыть. А Славик обычно на весь сезон оставался. Все, говорит, острова греческие исходил. Швартоваться с закрытыми глазами мог.

Пару раз они и Елисейку с собой в Грецию брали. Да только ему море не полюбилось. Укачивало его, рвало. Поэтому, когда родители спрашивали, где будешь лето проводить, с нами на яхте или в деревне, с бабушкой-дедушкой, он говорил всегда: с бабулей и дедулей. Ну и слава богу, как говорится, а то б ведь тоже мог…

– А каким вообще Елисей рос?

В той степени близости, которой Варя достигла с Марией Петровной, вопрос не выглядел чрезмерно интимным – просто сидят две как бы подружки, болтают о том о сем. Почему б и не спросить по ходу дела?

– Да разным он был, скажу я вам. Красивенький, умненький, иногда очень милый и ласковый. Но и своенравный. Чуть что не по нему – нет, говорит, не хочу и не буду. И не делает, хоть кол ему на голове теши. Не важно, чего это касается, уборки в комнате, еды или уроков. Ленка как-то с ним договаривалась, дед с бабкой тоже, а вот со Славиком они, бывало, ссорились так, что только искры летели. Другое дело, что Славки часто дома не бывало – может, к лучшему. Однажды я свидетельницей стала – Елисейке лет восемь было, – как он в сердцах говорит отцу: «Проваливай, – говорит, – на свою яхту». Ленка ему, конечно, сразу – бац по губам. Тот – в рев.