Почему я ненавижу фанфики (СИ) - "Эш Локи" - Страница 53

Только в них.

Когда Лёша пер его к берегу, сначала подцепив за капюшон, а потом — под подбородком, Никита смеялся. Смеялся, как смеются новорожденные дети, просто от того, что окружающие творят какую-то хуйню и это кажется забавным до ужаса.

— Дебил, — ржал он, отплевываясь от холодной воды и уткнувшись в Лёшино запястье. Тот крепко держал поперёк шеи, даже когда они оказались на берегу. — Ой, дебил…

Дементьев всё ещё молчал и это молчание грело сильнее любых слов — неодобрительное такое, заботливо-злобное.

Бесконечное молчание.

Было холодно до ужаса. Холодно, мокро, дико, страшно и смешно. Особенно смешно. Пипидастром, сука…

Подняв голову, Никита увидел небо. Звезды были мелкие, словно брызги. Если предположить, что кто-то там наверху каждую ночь открывает шампанское, то всё становится на свои места.

Такая вот Вселенная. Вселенная такая, что один человек может предать и не забыть про преданность, чтобы было о чём вспомнить. Чтобы воздух — горький, тухлый городской воздух вдруг превратился в самый лучший аромат, чтобы биение сердца, минутой назад казавшееся замедляющимся, разогналось до лёгкой ноющей боли в груди.

Чтобы всё, что есть сейчас, козырной картой покрыло всё, что было «до». Бито. Бито, понимаешь, ублюдок ты космический?

— Мне-то насрать, но тебе пневмония зачем? — прохрипел Никита, мелко дрожа.

— Я редко болею, — тихо отозвался Лёша, даже не думая ослаблять захват. Его дрожь чувствовалась даже через два слоя насквозь мокрой верхней одежды. — Не мог упустить шанс искупаться. Погодка отличная.

— Бля, — икнул Никита. — Телефону пиздец.

— Свой я наверху сбросил. Надо бы вернуться.

— И за сигаретами.

— Нет. В баню твои сигареты.

— У тебя есть что взамен пососать? — злобно вбросил Никита, оборачиваясь.

Лёша фыркнул.

— Дома найду.

И всё.

Знаешь что, Вселенная? Катись. Катись нахрен в свою антиматерию с такой хуйней.

И фобии свои с собой забирай, дура.

Комментарий к 25 - Спэшл: новая форма (Лёша/Никита)

Спонсоры безумия:

Stanfour – Song for The Night

Krewella – Broken record

========== 26 - Спэшл: искажение (Лёша/Никита) ==========

Доверие, доверие, доверие.

Доверие.

Что бывает «до»? Типа: одежда, душ, полотенце и возможность десять минут побыть одному.

Кухня была приятная. Не такая, какой Никита мог её представить — иногда казалось, что Дементьев должен обитать в ледяных хоромах, или хотя бы в лаконично-бездушной модной квартире вечно занятого человека. Но у него была самая обычная, заурядная «наследственная» хата, насквозь пропитанная угасшим семейным бытом. Без затейливого дизайна и излишеств, с ленивым косметическим ремонтом.

Всего парочка вещей клеила взгляд — во-первых, коробка с инструментами. Коробка была задвинута под тумбу и что она делала на кухне, Никита не имел ни малейшего понятия.

Во-вторых, пластилин. Пластилин был прохладным. Именно таким, каким он бывает, долго пролежав на холодной поверхности — «омертвевшим», грубым. Ничего особенного. Бесформенный клочок материи с отпечатками.

Никита рискнул дотронуться костяшками пальцев. Затем осторожно отодвинулся, почувствовав подкатывающий к горлу ком. Страха пока не было. Только мутное, неприятное чувство, какое возникает у больных морской болезнью от вида кораблей.

Так близко. Возьми в руки, разогрей, начни сминать, ничего сложного. Только не вспоминать, не думать ни о чем — лепить и всё. Как с сигаретами, только ещё проще.

А Подольский говорил. Говорил, ещё в те времена, когда действительно пытался помочь — не лезь, не лезь и заставь себя забыть.

Любые травмы оставляют на людях шрамы. Если кто-то всё ещё считает, что душевные травмы заживают бесследно — то только идиот, неспособный ни в чём разобраться самостоятельно.

Не бегай по триггерам. И постарайся забыть.

Ты сам себе враг.

А как, блядь, забыть, когда жил, дышал, горел только…

— Ты как, живой?

От неожиданности Никита вздрогнул.

Мягкие Лёшины кудряшки от воды потяжелели и облепили бледное лицо, освободив высокий светлый лоб. Он стал похож на Давида. Смешно ли — скульптура ходячая.

— Вполне, — дернув уголком губ, сказал Никита.

— Ты весь белый.

Лёша протянул руку и тронул его лоб. Непринужденно. Он вообще многое делал, не особо беспокоясь о приличиях, но это была не наглость. Скорее вербальная свобода.

Никита не шевелился. Теплые пальцы нежно скользнули по коже и это было слишком хорошо, почти интимно. Жаль, что недолго.

Хотя что может быть интимнее взаимного безумия на мосту?

— Жара вроде нет.

— Ты лепил? — Никита перевел взгляд. Комок лежал там же, где он его увидел.

Ру-ку-про-тя-ни.

— А… да. Спасибо, кстати, совет помог. С крышками наметился прогресс, — улыбнувшись, Лёша полез в холодильник. Вел он себя по-прежнему, будто не случилось ничего необычного. — Есть хочешь?

— Нет.

— Я, если честно, тоже. Как-то нет аппетита… Никита?

«Думаешь, этот мир тебе что-то должен? Не правда ли?»

— Никита!

Легкая рука легла на плечо, выдирая из вязкого тумана, ледяными крюками прошлого потянувшего жилы из тела. Тошнота прошла так же резко, как появилась. Зато всполошилось сердце.

— Ты сам не свой. Что такое?

— Пластилин… — выдохнул Зацепин. — Это мой триггер.

Он прикрыл глаза рукой, надеясь, что темнота поможет, но стало только хуже.

Дементьев торопливо убрал пластилин подальше.

— Расскажи, что с тобой случилось. Я устал гадать.

Кстати, ты в курсе, что горбатого могила не исправляет? Горбатого исправляет трупное разложение. Когда уже нечему горбиться — вот тогда что-то меняется.

— В тринадцать я стал жертвой педофила, — прошептал Никита. Хотел насмешливо, но почему-то не получилось.

И всё-таки проницательность была лучшей чертой Дементьева. Он улавливал фальшь мгновенно и реагировал быстрее, чем она затрагивала реальность — воспалённая интуиция или, как минимум, острое восприятие.

Потому что он сказал:

— Не педофила.

Никита поднял глаза. Туман отступил и сознание ухватилось за изумление, как за спасательный круг.

— Психопата? — Дементьев заглянул ему в глаза. — Твои реакции, привычки, поведение… не похоже, что это была травма одного лишь сексуального характера. У тебя глубокое расстройство. Я прав?

Это выглядело так, словно с человека сполз целый слой, как со змеи — сошла старая кожа, и наружу показался взрослый парень, бесконечно уставший от самого себя.

— Да. Он не насиловал меня в том смысле, в котором говорят о педофилах. Но так проще, чем объяснять, каким уродом он был и что именно сделал.

— Это связано с твоими интересами, так?

— Ты хочешь знать? Серьезно?

— Да. Не из любопытства. Я… большую часть жизни провел с людьми, у которых были серьезные проблемы с психикой. И я сам из таких. Это не жалость. Я могу помочь.

— С какими такими людьми, например?

— Например, с Новиковым, — пожав плечами, сказал Лёша. — Мы с ним… попали в аварию, так, собственно и познакомились. Виновницей была девушка, он пытался её спасти, а мне не повезло в тот момент ехать на высокой скорости. В результате мы оба получили открытые переломы, но не сразу потеряли сознание. Поверь, ничто так не сближает, как крик боли в унисон, — Лёша усмехнулся чуть саркастично, но искренне. — Мы лежали в одной палате. Он очень долго винил себя в случившемся. Даня вспыльчивый и… очень недоверчивый. Меня в то время спасали родители. Даже Артур приходил. А у Новикова из близких только дедушка, но и он из-за занятости появился всего раз, чтобы оформить какие-то бумаги и оплатить лечение. Что касается травм, то ему тоже повезло меньше. Я содрал кожу на ноге и сломал руку, но у меня был перелом только в одном месте и шлем защитил голову… Даня получил сотрясение и осколочный на грани фантастики — ещё бы пара сантиметров и ампутация. Это внешне. Внутренне он был практически уничтожен.