Покупатели мечты - Кури Августо - Страница 37

Глава 26

Подавленные боли

Саломау должен был говорить вторым о своей инвентаризации. Хотя у него были рецидивы, его тик и ипохондрия уменьшались по мере того, как он общался с этим странным человеком, который продавал грезы, и с этой непривычной группой эксцентриков. Но, говоря о себе, он обострил свое навязчивое поведение. Он начал открывать и закрывать рот по нескольку раз и класть руку на грудь, чтобы убедиться, что его сердце бьется. Саломау провел инвентаризацию своих пяти главных драм, которые он сознательно разместил в таком порядке:

— Первое — я был унижен в школе; второе — я потерял своих родителей в аварии; третье — я голодал в юности; четвертое — я пострадал от ожогов в детстве; пятое — я попал в автокатастрофу.

Меня впечатлила градация его драм. Я заметил, что он понимал очень мало в «материи» психосоциологии Саломау любил родителей. Они были щедрыми и общительными. Потеря родителей в четырнадцатилетнем возрасте смешалась с корнями его существа, потрясла его структуру, но, каким бы невероятным это ни казалось, она не была самой большой травмой, которую он перенёс. Для Саломау быть униженным перед всеми в школе стало самым худшим из того, что он перенес. Любой наблюдатель ошибся бы, если бы проанализировал историю его жизни. Это указывает на то, что есть эпизоды, которые проходят незамеченными для психиатров и психологов и которые более соответствуют человеческому существу, чем наша пустая наука может себе представить.

Чтобы не оставлять сомнений, Саломау описал пик своей драмы:

— Мои навязчивые идеи всегда были предметом внимания моих товарищей по школе. И время от времени они мигрировали, я менял мании. Я побеждал одну, и появлялась другая. — И он перечислил некоторые навязчивые идеи, которые у него уже были или которые еще оставались: — Прежде чем зайти в аудиторию, я совершал пять прыжков, чтобы не допустить чьей-нибудь смерти. Я бил руками по голове, без остановки прощупывал шею, чтобы увидеть, не было ли у меня рака. Я постоянно кашлял, повторял последние пять слов, которые кто-нибудь говорил по телефону, пересчитывал окна в зданиях, мимо которых проходил, делал дыры, чтобы вставить туда палец.

Мы пришли в смущение от страданий этого юноши. После паузы, д ля того чтобы перевести дыхание, он продолжил:

— Однажды, когда мне было тринадцать лет, одноклассники устроили для меня праздник-сюрприз по случаю моего дня рождения. Я был счастливее всех. Они принесли пирог, и мальчики и девочки начали петь поздравительные песни. Внезапно я прочитал предложение, написанное на пироге: «Саломау — больной на голову». Я не смог петь. Я убежал весь в слезах. Я почувствовал боль изгоя. До сегодняшнего дня празднования дней рождения вызывают у меня дрожь.

И еще он рассказал, что время от времени на школьном дворе ученики из самых разных классов, видя, как он без остановки двигал руками и постоянно похлопывал себя по груди, окружали его и начинали кричать: «Суматик!» И шлепали его по голове. Он сказал, что однажды, |расплакавшись, пошел к директору школы, но тот, наблюдая его тик, сам начал слегка посмеиваться. Он не поговорил с учениками и не построил мостов между теми, кто вел себя по-разному.

— Посещение школы превратилось в мучение. Это было как поход к Колизею перед толпой, жаждущей чужой боли. Я хотел умереть, утонуть, исчезнуть из этого мира. Когда мои родители умерли, я целый год голодал, но ничто не было таким жестоким, как голод понимания. Я не хотел, чтобы они меня любили, но хотел, чтобы со мной обращались как с человеком, а не как с животным из цирка.

После перерыва перед этой сухой главой его истории, он продолжил:

— Прошли годы, и я построил мосты. Один психиатр помог мне. Я понял, что не должен был стать жертвой в мире, если я хотел построить свою жизнь. Я понял, что, несмотря на то что у меня навязчивые идеи, я не являюсь отбросом общества, что я человеческое существо. Но я не узнал некоторых фундаментальных мостов. Тем не менее я должен был узнать, как нас учил Учитель, не требовать того, что другие не могли нам дать, потому что самые близкие являются теми, кто больше остальных вызывает в нас разочарования. Как требовать хорошего отношения от моих одноклассников, если они пребывали в состоянии войны с самими собою?

Саломау облегченно вздохнул. Он утратил страх быть тем, кем он был. Он спал под виадуками, но научился чувствовать себя человеческим существом, звездой в театре общества. Проведя свою инвентаризацию, он почувствовал, как некоторые закоулки его мозга наполнились свежим воздухом. Я поднялся и обнял его как собственного сына. И сказал ему:

— Вы — один из безымянных героев, которых Голливуд не знал. Более блистательный социальный актер, чем самые известные актеры. Поздравляю!

Бартоломеу поднялся со своего места и также пошел обнять Саломау.

— Парень, вы прекрасны! Я в чрезмерном восторге от вас.

Мэр, будучи более болтливым, заявил:

— Иду осыпать вас поцелуями. — И направился к Саломау.

Но тот убежал, как черт от ладана.

Поаплодировав ему, профессор Журема тоже провела свою причиняющую боль инвентаризацию. Я никогда не мог представить себе, что за этой знаменитой женщиной, которой восхищались главные учителя и профессора системы образования всей страны, стояла такая душераздирающая история. В каком-нибудь предположении я мог допустить, что за ее книгами и статьями стоит совсем израненный ребенок. Мне нужно пересмотреть свой процесс интерпретации, мне нужно построить мосты в моем мозгу, чтобы читать между строчками.

— Умственная болезнь моего отца стала самой грустной главой моей жизни. Потом была кончина моего любимого брата-близнеца, когда мне исполнилось десять лет. Моей третьей драмой стал рак груди. Позже я потеряла мужа. А пятой драмой были столкновения, которые я вела против системы образования.

Потеря брата, рак груди, смерть любимого мужа смешались с ней самой, но ничто не потрясло этого солидного ученого так, как умственная болезнь ее отца в то время, когда лечение было неэффективным, а предубеждение большим. У нее было предостаточно причин, чтобы иметь расчлененную историю.

— Мой отец, — сказала она, глубоко вздохнув и сделав паузу, — был моим героем, моим другом, моей опорой, моим убежищем. Это был человек, который больше всего в этой жизни любил меня и которого я любила больше всего на свете. Он был хозяином большого магазина продовольственных товаров. Блестящим и гуманным коммерсантом, Он был самым старшим сыном. Он помогал своим шести братьям. Он был настолько гуманным, что давал все, что у него было, тем, кто нуждался, даже если не получал это назад. Моя мать терпеть не могла такое поведение. Мой отец не выносил, когда кто-нибудь из тех, кто ему помогал, голодал. Тогда он брал большую корзину для нуждающейся семьи и мы вместе отправлялись к этим людям. Давать было для него не обузой, а праздником. Инвестировать в человеческое существо было для него удовольствием.

И, пристально глядя на Продавца Грез, она сказала:

— Когда я начала ходить с Учителем, я каждый день стала видеть в нем своего отца. И он был такого же возраста, когда его мир разрушился.

Ее глаза наполнились слезами. Она немного всплакнула, прежде чем заговорить о самом печальном периоде ее жизни. У всех нас есть глава нашей жизни, о которой трудно говорить, и слова рудиментарны, чтобы рассказать ее. История Журемы была непостижима. Она рассказала, что наступило время кризиса. Ее отец был поручителем по векселю за своего самого младшего брата. Поскольку тот не уплатил долг, он должен был принять его на себя. Страна переживала кризис. У него не было запасов. Менее чем за год он потерял все то, что добывал десятилетиями. И это был первый абзац этой главы.

— Многие теряют и начинают все снова. Мой отец начал бы, но во время кризиса моя мать слегла, как и мой самый младший дядя, именно тот брат, который довел отца до разорения. Возможно, из-за меня или потому что он сильно любил мать, не знаю, отец ее не покинул. Потом некоторые из людей, кому он был должен, обвинили его в нарочном доведении себя до банкротства. При этом они воспользовались попустительством дяди. Его несправедливо осудили и унизили перед обществом. Он был арестован на месяц.