Вампир Лестат - Райс Энн - Страница 42

• Предыдущая
• 42/160
• Следующая

Я протяжно выдохнул.

Их молчание мучило и терзало меня, но гораздо большую боль мне причиняло то, что произошло, а потому, как поступал уже неоднократно, я снова повернулся к ним спиной.

Они последовали за мной. На этот раз они действительно меня преследовали и, как бы быстро я ни двигался, не отставали ни на шаг.

Странное бесцветное сияние, исходящее от них, постоянно оставалось в поле моего зрения до того самого момента, когда я достиг Пляс-де-Грев и вошел под своды собора Нотр-Дам.

Остаток ночи я провел в соборе, укрывшись в темном углу возле правой стены. Из-за потери крови я испытывал страшную жажду, и каждый раз, когда поблизости оказывался кто-либо из смертных, я чувствовал потягивание и покалывание в тех местах, где еще недавно были раны.

Но я терпеливо ждал.

Когда рядом со мной остановилась молодая нищенка с маленьким ребенком, я понял, что нужный момент наступил. Увидев засохшую на моей одежде кровь, она с готовностью вызвалась проводить меня в ближайшую больницу. Женщина была очень худа и голодна, и все же она обхватила меня своими маленькими руками и попыталась поднять с пола.

Я пристально смотрел ей в глаза, пока она сама не отвела взгляд. Я ощущал тепло, исходящее от скрытой под лохмотьями груди. Ее мягкое, сочное тело оказалось в моем полном распоряжении, и я прижался к ней окровавленными кружевами и парчой. Я стал целовать ее, впитывая в себя ее тепло, потом откинул с шеи грязные лохмотья и сумел впиться в нее так виртуозно, что спящий ребенок ничего не почувствовал и не увидел. Чуть позже я дрожащими пальцами осторожно расстегнул воротник детской рубашечки. Эта маленькая нежная шейка тоже была моей.

У меня нет слов, чтобы описать свой восторг. И прежде, похищая и убивая людей, я испытывал восхитительный экстаз. Но этих двоих я взял в объятиях любви. Невинность и добродетель делали их кровь еще теплее и богаче на вкус.

Я смотрел на них, лежащих рядом и прекрасных в своем смертельном сне, и думал о том, что в ту ночь им не удалось найти спасение под сводами собора.

И я знал, что Сад Зла, который являлся мне в моем видении, вполне реален. Да, в мире существуют законы и понятие неизбежности, но все это относится к области эстетики. В диком саду эти невинные души оказались в руках вампира. О мире в целом можно рассказать тысячи разных вещей, но только эстетические принципы подвержены изменениям, а такого рода факты и обстоятельства не меняются никогда.

Теперь я мог вернуться к себе. Забрезжило утро, и по пути домой я думал о том, что последний барьер между моими потребностями и остальным миром разрушен.

Ни одна душа, пусть даже самая невинная, не могла теперь чувствовать себя в безопасности рядом со мной. В том числе и мой любезный друг Рено, и мой возлюбленный Ники.

Я решил, что все они должны уехать из Парижа. Я хотел, чтобы со стен исчезли афиши и двери были заперты на замок, чтобы внутри маленького, похожего на крысоловку театра, в котором мне довелось познать величайшее доступное смертному счастье, царили темнота и тишина.

Я думал об этом постоянно, и даже дюжина жертв за ночь не избавляла меня от этих мыслей и от боли, которую они мне доставляли. Все мои блуждания по Парижу неизменно заканчивались возле дверей театра Рено.

При одном воспоминании о том, как я напугал своих друзей, мне становилось ужасно стыдно. Как мог я так поступить? Неужели только таким жестоким образом я мог доказать себе, что никогда больше не суждено мне стать прежним Лестатом?

Что ж. Я купил театр Рено, сделал его главной достопримечательностью бульваров, а теперь вправе его закрыть.

И дело не в том, что они что-то заподозрили. Нет. Они поверили глупейшим объяснениям, придуманным Роже, который сказал им, что я лишь недавно вернулся из наших колоний в жарких тропиках и доброе парижское вино ударило мне в голову. К тому же они получили значительную сумму денег на ремонт театра.

Одному Богу известно, что они думали на самом деле. Но так или иначе, уже со следующего вечера они вновь давали представления, а люди, толпами заполнявшие бульвары, придумали дюжину трогательных и вполне правдоподобных историй, объясняющих причину случившегося кошмара.

Только Ники не принимал в этом никакого участия. Он стал много пить и отказывался не только вернуться в театр, но и продолжать учиться музыке. Когда Роже пришел его навестить, он набросился на него с оскорблениями. Он проводил время в самых грязных тавернах, а по ночам бродил по самым темным и опасным улицам.

«Что ж, в этом мы с ним очень похожи», – подумал я.

Пока Роже рассказывал мне о последних событиях, я ходил из угла в угол, стараясь держаться подальше от стоящего на столе канделябра со свечами, чтобы адвокат не заметил ясно читающихся на моем лице мыслей и чувств.

– Для этого молодого человека деньги ровным счетом ничего не значат, – говорил Роже. – Он напомнил мне, что в молодости у него было полно денег. И он говорит такие вещи, которые меня очень тревожат, монсеньор.

В ночном колпаке и фланелевой рубашке Роже напоминал мне персонаж из детской песенки. Он был босиком, потому что я снова поднял его с кровати посреди ночи и даже не дал времени надеть тапочки и причесаться.

– Что именно он сказал?

– Монсеньор, он все время твердит о колдовстве и черной магии. Говорит, что вы наделены сверхъестественными силами. Вспоминает Ла Вуазин, колдунью, поставлявшую разные мази и яды для королевского двора, и громкое дело по обвинению ее в черной магии во времена правления Короля-Солнце.

– Кто сейчас верит в подобную галиматью? – Я изобразил полнейшее замешательство, в то время как в действительности волосы мои буквально встали дыбом.

– Монсеньор, он говорит еще более странные и неприятные вещи. Якобы ваша милость – это он вас так называет – всегда имели доступ к великим тайнам. И без конца говорит о каком-то месте в ваших родных местах – о какой-то поляне ведьм.

– Моя милость?

– Он утверждает, монсеньор, что вы принадлежите к аристократическому роду. – Роже был очень смущен. – Когда человек в таком гневе, в каком был монсеньор де Ленфен, подобного рода вещи кажутся очень важными. Однако он ни с кем, кроме меня, не делится своими подозрениями. Он говорит, что вы поймете, почему он сердится на вас. Ведь вы не захотели поделиться с ним своими открытиями. Да-да, монсеньор, именно открытиями. Он снова и снова вспоминает о Ла Вуазин, о каких-то явлениях, которым нет разумного объяснения. И еще говорит, что знает теперь, почему вы так плакали на поляне ведьм.

У меня не было сил взглянуть в лицо Роже. Какое милое, но при этом совершенно извращенное представление! Однако он попал в самую точку. Это было одновременно и восхитительно, и в корне неверно. Но все же Ники по-своему был прав.

– Вы так добры, монсеньор…

– Ах, избавьте меня от комплиментов…

– Но монсеньор де Ленфен рассказывает совершенно фантастические вещи – такие, о которых не следовало бы упоминать даже в наше время. Он говорит, например, что отчетливо видел, как в вас попала пуля, и что вы непременно должны были умереть.

– Пуля пролетела мимо, – сказал я. – Роже, хватит об этом. Сделайте так, чтобы они убрались из Парижа. Абсолютно все.

– Заставить их уехать? Но вы вложили в этот маленький театрик столько денег!

– Ну и что? Кто посмеет меня упрекнуть за это? Отправьте их в Лондон, на Друри-лейн. Дайте Рено достаточно денег, чтобы он мог купить собственный театр в Лондоне. Оттуда они могут поехать в Америку, в Сан-Доминго, в Новый Орлеан, в Нью-Йорк… Сделайте это, месье. Меня совершенно не волнует, сколько это будет стоить. Закройте мой театр и уберите их всех из Парижа.

Я не сомневался, что боль моя тогда пройдет. Я перестану представлять себе, как они окружают меня за кулисами, не буду больше мучиться воспоминаниями о Лелио, о провинциальном юноше, который с удовольствием выносил за актерами мусор и помойные ведра.

• Предыдущая
• 42/160
• Следующая