Ты не знаешь меня (ЛП) - Ле Карр Джорджия - Страница 20

— Познакомься с моим сыном, Сергеем.

Ной улыбается.

— Он такой же великолепный, как и его мать.

— Дай лапу, Сергей, — говорю я своему мальчику, гордо улыбаясь, когда он поднимает лапу, Ной был потрясен этим.

— Он хорошо выдроссирован, — отметил Ной под впечатлением.

С гордостью я отвечаю, что никогда не тренировала Сергея. На самом деле, когда он был маленьким щенком, был настолько непослушным, просто диким дьяволом. Он был ужасно страшен. Я пришла как-то в ванную комнату, где он порвал весь рулон туалетной бумаги, по всему полу были разбросаны кусочки, а Сергей сидел среди них, глядя на меня с выражением, которое говорило — и что ты собираешься со всем этим делать? От него все необходимо было прятать. Он все подряд хватал в рот, хотя и недолжен был, другие бы явно его за это наказывали.

Все в один голос говорили мне, что я порчу собаку, что я не должна разрешать ему спать со мной, что должна посадить его в клетку, и что мне стоит отправить его на дрессировку. Опять же все говорили, что я портила его, потому что не хотела, чтобы он чувствовал себя моим маленьким рабом. Я имею ввиду — сидеть, стоять или переворачиваться, когда я буду ему приказывать. Для меня он был моим ребенком. Кроме того, каждый раз, когда я начинала его ругать, он смотрел на меня своими большими щенячьими глазами, от которых я просто таяла.

Он настолько вошел в мое сердце, я люблю его безумно.

Когда он сломал очки бабы, папа пришел в ярость, но меня это не особо волновало, поскольку я боялась, как бы он не проглотил какие-нибудь осколки. До года он был, словно белой вороной, совершенно неуправляемым. Затем медленно начал меняться, подрастая. Он стал настолько преданным и послушным, что мне даже не пришлось его особенно дрессировать. Он понял, что может сделать меня счастливой и просто начал это делать. Мы настолько чувствовали связь друг с другом, что иногда нам даже не нужно было слов. Он чувствовал своими инстинктами, если приближающийся человек ко мне относился плохо, начинал рычать и скалить зубы, пока тот не отступал.

Ной рассмеялся.

— Эта собака завоевала мое сердце.

Потом мы купили хот-доги. Сергею без горчицы, мне один, а Ною два.

— Вот где настоящее удовольствие, — с жадностью поедая свои хот-доги, произнес Ной.

Вечером мы ходили в ресторан в окраинах Лондона и вели себя так, словно были еще одной обычной парой. Без телохранителей, водителей, мы ничего не боялись. Мы кормили друг друга едой, смеялись и сняли номер в малоизвестном местном отеле. Всю ночь мы занимались диким сексом, потом уютно устроились в объятиях друг друга, разговаривая. Ну, по большей мере расспрашивала я. Он был не очень разговорчивым.

И вот мы в Ницце.

Ленивое октябрьское солнце желтый теплый шар на небе. Архитектура и здания настолько напоминают средиземноморское барокко, что забываешь где находишься, кажется, что в Италии. И приятно, конечно, и то, что известные русские, приехавшие сюда, построили церковь, которая выглядела достойно и стала своего рода достопримечательностью. Ницца могла похвастаться одной из лучших русских православных церквей за пределами России. Баба попросила меня зайти в церковь и поставить свечку за папу.

— Мы можем зайти в церковь? Я пообещала бабушке, что поставлю свечку.

— Конечно, — с легкостью согласился Ной, — но сначала завтрак…

Завтрак или socca происходил в небольшом местечке на рынке Cours Saleya в красочном старом городе. Нам его доставил мужчина на самокате, у которого за спиной висела корзина. Оказывается, он продавал традиционную закуску простых людей — огромная лепешка из нута с большим количеством перца. Она подается на бумаге, ее едят руками, удивительно вкусная и к ней прилагается бокал местного вина.

У меня появляется ощущение легкого хмеля, после полутора бокалов вина в такую рань, поэтому я опираюсь на твердую руку Ноя, пока мы идем мимо шумного города, который просто напичкан достопримечательностями. Мы гуляем по городу, и иногда наши тела соприкасаются, прилипая друг к другу, особенно на пешеходных улицах. Солнце палит голову, и я чувствую соленый привкус на своих губах от ветра. В окне магазина я вдруг замечаю мертвую тушку маленького поросенка, перевязанного веревками.

— О, мой Бог. Смотри! Кому приспичило настолько ужасное зрелище выставлять в витрине? — с удивлением восклицаю я.

— Это prochetta. Итальянская особенная традиция. Выпотрошенного поросенка наполняют кусками мяса, жира, специями, кладут много чеснока, а потом зажаривают на вертеле. Затем его разрезают на большие тонкие ломтики, это очень вкусно, если тебе захочется вдруг мяса…

— Тьфу. Я не смогу это есть, раз увидела самого поросенка.

— На самом деле очень вкусно, — говорит он.

— Почему ты купил здесь дом? — тихо спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

— Здесь хороший климат и мне нравится, что есть большая русская община.

— Ты говоришь по-французски?

— Неа. Я говорю по-русски и на английском. А ты?

— Я изучала его в школе, но подзабыла.

— Хорошо, как раз здесь ты и будешь теперь практиковаться, — говорит он.

— Расскажи мне, каким ты был в детстве? — настаиваю я. Он фактически ничего мне о себе не рассказывает, или же очень мало. Мне хочется узнать о нем как можно больше, то что я могу узнать.

Он с удивлением посматривает на меня, видно никто никогда не спрашивал его об этом.

— Меня боялись, хотя я был покладистым. Верным, очень преданным. А ты?

И вот опять, он переводит разговор на меня. Я смотрю на него из-под ресниц и говорю себе: «Не обращай внимания, он не сможет прятаться от меня вечно. Понемногу я научу его доверять, и он откроется».

— Я была пухленькой, страшной, маленькой. Летом я совершенно голая ложилась на пол, отказываясь одеваться, зимой бегала по дому, выискивая место, где могла бы спрятаться, чтобы неожиданно выпрыгнуть и напугать маму с ба.

Он смеется.

Я улыбаюсь.

— Да, я именно так и делала. Они делали вид, что пугаются, я так хохотала, что смогла их по-настоящему напугать, что падала на пол и хохотала, держась за живот.

— Мне бы хотелось это увидеть, — говорит он, улыбаясь. — Придется тебе как-нибудь спрятаться у меня в шкафу.

— Это уже не сработает, я потеряла эту свою способность так смеяться. Теперь твоя очередь рассказать от чего ты, когда был маленьким, мог так хохотать.

Он смотрит мне в глаза.

— Я никогда не смеялся, даже когда был маленьким.

— Почему?

— Наверное, потому, что моя мама всегда была грустной. Она так и не смогла свыкнуться с тем, что ее бросил мой отец.

— Ты когда-нибудь скучаешь по России? — тихо спрашиваю я.

— Нет.

— Нет?!

Он отрицательно качает головой.

— Когда я был моложе, я часто вспоминал свое детство. Я вспоминал свои первые шаги, держась за палец матери. Воспоминания были такими яркими, словно они произошли только вчера, но сейчас от них ничего не осталось. Дома, люди, воспоминания. Все ушло... я не думаю о них.

Церковь расположена среди городской зелени, и ее фактически невозможно увидеть среди листвы деревьев, пока вы не оказываетесь прямо перед ней. Она богато разукрашена мозаикой и имеет шесть луковок. Если это добавить к тому, что она скрывается от посторонних глаз, то она кажется чем-то мистическим, стоящим особняком, почти райским оазисом, в оживленном городе.

У двери стоит охранник во всем черном. Даже оправа его очков черная, не говоря уже о стеклах. Он выглядит суровым, кажется русским, но странно, по-русски не говорит. Он говорит с нами сначала на французском, а потом переходит на английский. По-видимому, он здесь стоит, просто для проформы, чтобы сообщить, что в церкви запрещено фотографировать и снимать видео. А также громко разговаривать, нельзя заходить в шортах и с оголенными плечами.