И.С.Т. (СИ) - "Laise" - Страница 8

— Она себя замечательно проявляет, — на секунду обернувшись, сказал Линдстрем. — Прислушивайтесь к ней повнимательнее, Роман. Это важно.

— Да уж придется, если у вас это в порядке вещей, — тот скользнул взглядом по подошедшим парням и отвернулся.

— Идем, — Сима легонько толкнул его плечом в плечо, точно приободряя. — Пойдем смотреть комнаты. Надеюсь, здесь все как в пяти звездочках!

— Мечтай, — усмехнулся Чед, сдувая со лба упавшую прядь каштановых волос. — Скорее как в хостеле. Звездочки на три. И молись, чтобы соседи были адекватными. И не храпели.

— Ой бляяя… храп — это страшно! — поделился соображениями Сима, топая к гостеприимно распахнутым воротам, ведущим в арку и дальше — во двор. — У меня брательник старший храпит как газонокосилка!

— Это у вас не семейное? А то, может, ты и сам как паровоз, м? — Рома, отойдя на несколько десятков шагов, на мгновение развернулся, окинул быстрым взглядом двух взрослых и двух понурившихся парней и с легкой усмешкой отвернулся. Настроение выравнивалось, хоть осадок все еще и теплился где-то на дне сознания.

Бехерович скорбно вздохнул, изобразил на лице такую тоску, которую ничем в этой жизни не истребить, и заявил:

— Нет, чтоб проявить сочувствие к ближнему своему, так ты скалишься!

— Это я пытаюсь тебе иммунитет привить, а то слишком нежный, обидчивый и мнительный, — Рома светло и широко улыбнулся. — А ничего так местечко. Правда, голова немного кружится. Видно, высоко забрались.

— Ничего, привыкнем, — Сима пропустил шпильку по поводу нежности мимо ушей, и когда на другой стороне дворика на стене у двери показалась табличка с надписью «Общежитие», с гиканьем рванул вперед.

— Я себе несколько иначе представлял украинцев и русских, — негромко заметил Шеннон.

— У нас на улицах не ходят медведи в ушанках и с балалайками, а на Украине едят не только сало, — Роман пожал плечами, с любопытством глядя на него. — Ты странно чувствуешься. Как ты вообще сюда попал?

— Я просто попаааал, — протянул Чед. — Для Кэмбриджа набрал маловато баллов, решил попытаться на следующий год, а тут пришел пакет из этого Института. Условия показались очень хорошим. Грантовое обучение, и гарантировано место работы если я решу работать по специальности. К тому же, поощряется саморазвитие, и я подал документы еще и в Кэмбридж на пару заочных курсов.

— Ясно, — Рома покачал головой. — А ты не особый любитель говорить о себе, да?

====== 3. ======

Их всегда было четверо. Нет, попали они сюда по одиночке, но уже к концу первого курса обучения стало понятно, что их — четверо. И проще материки раздвинуть, чем их разделить. Идеальная группа. Почти совершенная. Как и все стихийно сложившиеся. Их притянуло друг к другу, словно магнитом. Таких берегли, холили и лелеяли. Обычно. Но тут все с самого начала пошло как-то по-другому. Они сами были другими. Где бы они не находились, вокруг них всегда словно было силовое поле, которое оберегало их от вторжения посторонних, даже если поодиночке большей частью они были вполне милы и общительны.

Деймос наблюдал за ними давно, с самого возникновения. Ибо они напоминали ему другую группу, такую же сильную. Но эти мальчики отличаются от всех остальных, что учатся здесь. А еще он чувствовал, что что-то должно было произойти. Что-то, что изменит известный мир, сломав систему и законы. Но это ощущение было слишком зыбким, неоформившимся, таким, с которым не выйдешь на свет. Они все верили интуиции, но умели отделять ее от… всего остального. И когда два года назад, после зимних каникул увидел четверку парней, устроившихся на подоконнике, дрогнуло что-то внутри. И не перестает дрожать до сих пор. Неправильно. Не так. Где-то они все пошли не туда. Или, наоборот, оказались там, где должны были. Он не Оракул, он не видел нитей вероятностей, но верил в то, что ошибаются время от времени все. Другой разговор, что порой эти ошибки обходятся слишком дорого. Этих парней он считал ошибкой. Но если весной так считал только он, то теперь вопрос решался на самом высоком уровне. Ибо правило, по которому стихийные группы не разбивались НИКОГДА, предстояло нарушить. Куратор и преподаватель в нем выл от такой перспективы. Член Совета холодно аплодировал. Их нельзя разрушать. Но и оставлять так — тоже. Слишком сильны. Слишком неуправляемы. От них уже идет возмущение, а что будет, когда войдут в полную силу?

Обычному наблюдателю вряд ли что показалось бы странным. Компания парней, пусть и разных наций, возраста и социального положения просто проводит время, тщательно оберегая свой микрокосм. Вот только он обычным наблюдателем не был. И потенциальную силу группы мог просчитать тоже. Они и по отдельности были довольно сильны, а уж вместе… И самое страшное — запечатление у них, как у всех «стихийников», уже случилось, даже если оно еще не проявилось так, чтобы они осознали это сами. И обычно это было самой первой и главной причиной, по которой такие группы не разбивали. Слишком сложно, слишком болезненно. Дьявол… Голова начинала раскалываться уже от одной мысли об этом. А ведь он, когда проходил через это, не был «стихийником», и входил в группу, всего лишь собранную кураторами. Но и того, что было, хватило для того, чтобы оказаться на грани безумия из-за чудовищной ломки, из которой физическая была самой легкой. Он повел плечами и подошел к окну, уверенный, что снова увидит их во дворе, сидящих на бортике фонтана. Вода их всегда привлекала самым необъяснимым образом. Вода и высота.

Они выделялись. Даже из такой пестрой толпы, которая была собрана здесь — выделялись. Кот, Сказочник, Сайбер и Казанова. Прозвища для странных людей, полученные еще в самом начале первого курса.

Кунимицу Санада или Кот — слишком высокий для японца, невероятно гибкий азиат-полукровка, плавный, но при необходимости — невероятно быстрый. Впрочем, другого ждать от одного из сильнейших «хроников» и не приходилось. Темноглазый, темноволосый, с одной седой прядью на левой стороне головы. Его трудно было назвать особенным красавчиком, но взгляд он притягивал несомненно. И до группы всегда и везде был «сам по себе». Как истинный кошачий очаровывал всех и каждого, но никто из очарованных не мог похвастаться тем, что оказался к нему ближе остальных.

Михновский Анжей или Сказочник читал. Много, часто, мифы, легенды, сказки, фэнтези, отдаваясь своему занятию до конца и полного погружения. Впрочем, он все делал так, до самого конца. И даже для Оракула казался слишком рассеянным и погруженным в мир фантазий. Но решивший так был бы очень удивлен, узнав, что возможности его были почти безграничны. Отлично развитая фантазия давала ему преимущества, позволяя видеть дальше, глубже, разбираться в нитях так, как редко кто мог. Обладатель всегда немного растрепанных русых волос, смеющихся светло-серых глаз с поволокой и родинки на самом кончике носа — он нравился всем без исключения за то ощущение сказочности и волшебства, которое окружало его всегда, словно кокон.

С Сайбером все было одновременно и проще, и сложнее. Найденный где-то в далеком селе холодной Сибири — для остальных Ваня или Айвен Шелехов долгое время был почти экзотикой. Мало кто мог соперничать с ним по отстраненности и холодности взгляда, резкости суждений и многозначительному молчанию. Широкоплечий, узкобедрый обладатель копны темных вьющихся волос и неожиданно тяжелого, пронзительного взгляда — он очаровывал голосом. Глубоким, чуть рокочущим, обволакивающим, проникающим до самого позвоночника, ловящим в свои сети без разделения на возраст и пол. Из него бы вышел отличный певец, но судьба распорядилась иначе, и оператор из него вышел не хуже.

Обычно от таких, как Матей Коста или Казанова — отлично знающих о собственной привлекательности, умеющих ценить и подавать себя, шутить и увлекать, мало чего ждут. Но высокий короткостриженный блондин этот стереотип разрушал легко и быстро. Всегда одевающийся стильно, модно и роскошно — он и во всем остальном был верен себе. В его жизни всегда был такой же стильный порядок и все по полочкам, взвешено, измерено и подписано. Он знал все обо всех, умело пользуясь этим своим знанием, манипулируя окружающими с виртуозностью опытного кукловода. Но его настоящим мало кто видел и знал. И что скрывалось за роскошной улыбкой — маленький обиженный ребенок или холодный циник… Впрочем, одни его возможности материалиста заставляли считаться с ним.