И.С.Т. (СИ) - "Laise" - Страница 2

Безумная болтовня продолжалась уже с полчаса. Полчаса назад он весь был в тени, сейчас тень прикрывала только верхнюю половину тела, так что надо бы поднять зад и сдвинуться, но жара… жара и лень. И ни одного облачка. А домой не хочется.

Сима поднял глаза к небу. Прищурился. В прозрачную бирюзу смотреть больно. Но цвет такой красивый. Безумно красивый. Красивее наверное только небо после зимы. Где-то в конце апреля. Деревья только-только выпускают первые клейкие листочки, а небо, вот эта самая охеренная синь, еще не выполоскано дождями и не выцвело от летне-городской жары.

— Раааадужный… — вдохновенно провыл Сима в трубку. Где-то под универом принялся возмущенно зудеть Пашка Кибенко.

— Йа пэ-рэ-про-шуйуу… — интонации — ну чисто представители диаспоры. Голос то взлетал, но текуче опускался, и этот непередаваемый акцент! — Вы нэ до-по-можэтэ? Йа б во-ли-ла цэ про-чи-та-тЫ… алэ нэ бачу…

Колоритно-сухощавая пани, красиво седеющая, в очках с цепочкой на дужках, легком льняном приталенном платье и непременных белых тряпичных мокасинах, с полотняной же сумкой, и вежливо-изнемогающим выражением на лице.

— Ща перезвоню, — бросил Сима Пашке и отключился, протянув руку к книжечке, которую держала дама. — Да, конечно, давайте, — и тут же сунул нос в открытые странички. Чуть не матернулся в голос. Такой абракадабры он в жизни не читывал. Камер вокруг нет. На прикол не похоже. Да и мадам слишком терпеливо ждет. Щурится. Пытается самостоятельно вникнуть в белиберду, но по ходу правда не видит.

Написано латиницей. И вроде как должно быть по-английски, только нихрена не по-английски. Тупо ни словечка не понять. Не французский. И дойчеры так не пишут. Короче, хрень неимоверная, но попросили ж, надо морду о грязь не изгваздать.

Сима аж вспотел еще сильнее. Взмок, кажется, до исподнего. Буйные кучеряшки прилипли ко лбу и вискам, язык во рту едва ворочается, глаза щиплет. Шо не ясно? Прочесть, попросила ж импозантная тетка. Вот и читайте, господин Бехерович. По слогам да усерднее… В какой-то момент перед глазами потемнело, и Сима инстинктивно потер кончиками пальцев веки. Судорожно выдохнул, меняя траекторию капли, готовой слететь с кончика носа прям на пахнущие типографской краской странички.

Мыча и заикаясь — прочел. Протянул книжечку даме, та лучезарнейше улыбнулась, поблагодарила, сунула книженцию в свою торбу и неспешно пофланировала прочь, рассматривая достопримечательности.

Голова кружилась, перед глазами все отчетливее кружились огненные мошки.

«Перегрелся», — Сима вздохнул и, сунув телефон в карман, поднялся на ноги. Солнце тут же вкогтилось лучами в макушку, точно в попытке проплавить дыру под черепную крышку внутрь, к страдающим мозгам. — «Ну хоть бы тучку!»

Площадь он пересек, чувствуя, как цепляются одна за другую ноги. Наверное, это и означает «плестись». Провал спуска в метро ожег лицо душным спертым воздухом. До стеклянной двери прохлады не жди. А если учесть сколько турбин кондиционеров выходит в этот переход из всех магазинов торгового квадрата, он изжарится заживо пока доберется до зоны метрополитена.

«Блядь… хоть бы одну тучку!» — пронзительная небесная синь оставалась такой же пронзительно-чистой. И только со стороны Бессарабки усиливающийся с каждым мгновением ветер нес сухие каштановые листья.

…- Ееееобушки-воробушки!..

Суровая маман поджала губы. Ее нервный отпрыск нахохлился, пытаясь как можно дальше отойти от разрастающейся под козырьком лужи.

За те полчаса, что он провел в метро, погода не просто испортилась. Она скорее стала напоминать тот самый хренов апокалипсис, который предполагает наличие единственного спасшегося Ковчега. Если тебя зовут НЕ Ной — черта лысого ты уцелеешь.

Похолодало. Притом — резко. Ветер трепал флаги над виднеющимся в стороне «Макдаком», швырял на открытую платформу не просто пригоршнями, скорее уж ведрами ледяную воду. Че? Как? Кому-то было жарко?

— Бляяяяядь… — Сима припустил к дверям, ведущим в переход, но притормозил. В переходе сейчас не протолкнуться аще. Он там тупо потонет. Во цвете лет, так сказать. Не-не, чувак, не пойдет!

Он ежился, приплясывая на месте, в насквозь промокшей майке и облепивших задницу джинсовых шортах-обтрепышах. Телефон, наверное, тоже насквозь. Хрень-хреновая! Надо ж так!.. Тучку тебе захотелось, ебанько ушибленное?!

Хочется стать посреди платформы и заорать, глядя в чернеющее штормовыми тучами небо: « ФФФФФАТИТ, дорогое Мироздание! ФФФФААААТИТ!!! Я усе поняв!» Как теперь домой ехать? Ептвоюмаааааать…

Каком кверху! Если сейчас просочиться по переходу, на остановке маршруток вообще не будет людей. Все попрятались. Телефон так и так промок. Но остается надежда, что неубиваемая «Сонька» потоп пережила. В конечном итоге у нее в параметрах прописано: водостойкая. Плавать не боится. То есть у него в теории есть все шансы не просто влезть в свою маршрутку, но еще и доехать нормально. Сидя, а не повиснув на поручне под укоризненными взглядами вездесущих бабулек.

Еще раз маршрут: подземка, там воды сейчас по щиколотку и ливневая канализация не справляется. Ну так мы ж не Токио! Выход, пробежка по рынку, собаки тоже попрятались, так что нестись следом и лаять не будут. Главное чтоб молнией не приложило… сука-сука-сука!.. Третья платформа и привет сухой салон и «Радио Шансон». Так. Не будет людей у самой двери, потому что двери поснимали, а ветром воду гонит еще основательней. Не будет собак. Не будет тачек под ногами. Давай, на старт и гоу-гоу-гоу!..

Сима нырнул в переход, загребая грязную мутную воду ногами. Душно. Людей столько, что многим стоило побеспокоиться о сумочках и кошельках. Стремительный взлет по ступенькам, глоток холодного воздуха и горсть ледяных капель в лицо. Седые космы дождя метут город. И лихо метут. Поваленных деревьев столько, что назавтра коммунальщики замахаются это все пилить и растаскивать. Ладно… бегом, Егерь, бегом.

Он несся вприпрыжку, петляя, как ополоумевший заяц, между брошенных деревянных поддонов, раскисших картонных лужиц, поднимая тучи брызг, несся к остановке, прямо к завернувшему на третью платформу ярко-канареечному бусику, приветственно распахнувшему двери, и серый непрошенный ливень нещадно полоскал его, превратив задорные кудри в вермишель из бомж-пакетов.

— Ну круто, чувак… — пыхнул в его сторону сигаретой водила. Сима был первым. Следом за ним в маршрутку нырнули еще трое парней и две девушки, погромыхивая жестяными банками в «винтажной» авоське.

День удался, чо…

Глубоко внутри точно тренькнула оборвавшаяся струна.

Он ненавидел «День сурка». Самый идиотский фильм, который только могли снять в Америке. Ненависть появилась с первого просмотра и жила в нем до сих пор. Вряд ли что-то еще настолько могло зацепить почти уличного мальчишку, выращенного дедушкой с бабушкой. Для него время всегда было странной субстанцией, чем-то напоминающей карамель. Чуть разогрей — и она станет подвижной, пластичной. Оставь в покое и холоде — застынет, превратившись в мертвый камень.

Когда умер дедушка — Аян обрил правую сторону головы, послал учителя в колледже подальше и в первый раз напился до беспамятства. Он не знал, что делать с собой и тем ощущением, что поселилось внутри. Он жил, дышал, ходил, ел, но словно наблюдал за собой со стороны. Когда вслед за дедом ушла бабушка — он сломался, вернувшись к себе прежнему. Стеснительному, пугливому парню, боящемуся людей и близких отношений. Он хотел вырваться из ощущения красных флажков, которыми окружают волка, когда хотят его загнать. Он не знал, что ему делать со своей жизнью, не видел своего будущего и все, что у него по факту было — это он сам и его никому не нужная жизнь. И немного накоплений, оставшихся от дедушки с бабушкой. При условии жесткой экономии он протянул бы меньше года, но даже этого у него теперь не было. Он сам впустил вора. Сам открыл дверь милому очаровательному мальчику, который — как думал и надеялся Аян — сможет вернуть его в реальность. Только «милый и очаровательный» пришел не один. И то, что делали с ним, он старался не вспоминать.