Мэйфейрские ведьмы - Райс Энн - Страница 7
- Предыдущая
- 7/177
- Следующая
Графиня даже не шевельнулась, но лишь спокойно и молчаливо взирала на нас. Она сидела, обхватив руками подтянутые к подбородку колени, словно ей было холодно.
Ты понимаешь, Стефан, что, поскольку я был знаком с этой женщиной, она вполне могла узнать меня, заговорить, обратиться ко мне с мольбами или, напротив, наброситься с проклятиями – словом, сделать нечто такое, что заставило бы священника усомниться в истинности всего, что я сообщил ему о себе. Но, признаюсь, в тогдашнем сумбуре мыслей я даже не подумал об этом.
А теперь позволь мне прервать свое горестное повествование и рассказать тебе о событиях давно прошедших дней…
Но прежде чем ты продолжишь чтение, пожалуйста, выйди из комнаты, спустись в главный зал Обители и взгляни на портрет темноволосой женщины кисти Рембрандта ван Рейна, который висит возле самых ступеней лестницы… Стефан, это моя Дебора Мэйфейр. Та самая женщина, которая сейчас, когда я пишу эти строки, сидит, дрожа от холода, в тюремной камере на другой стороне площади.
Я совсем недавно вернулся оттуда и в данный момент нахожусь в своей комнате на постоялом дворе. Как я уже писал, у меня предостаточно свечей и вина, а горящий в небольшом очаге огонь помогает прогнать ночную сырость. Я сижу за столом, лицом к окну, и теперь, пользуясь нашим обычным шифром, поведаю обо всем.
Как тебе известно, впервые я встретился с этой женщиной двадцать пять лет назад; мне тогда было восемнадцать, а ей всего-навсего двенадцать лет.
Это произошло еще до твоего вступления в Таламаску, да и я к тому времени состоял в ордене чуть более шести лет, попав туда мальчишкой-сиротой. Казалось, что костры, на которых сжигали ведьм, полыхали тогда по всей Европе, а потому мне пришлось раньше срока прервать обучение, чтобы сопровождать нашего старого ученого Юния Пауля Кеппельмейстера в странствиях по европейским землям, в ходе которых он успел познакомить меня лишь с немногими – и едва ли достаточно надежными – методами своей работы. Пытаясь спасти ведьм, он защищал их всеми доступными ему способами, а в разговорах с глазу на глаз советовал называть в качестве сообщников прежде всего самих обвинителей, а также жен самых почитаемых горожан, дабы дискредитировать следствие и лишить основания первоначальные обвинения.
Путешествуя с ним, я постепенно стал понимать, что мы всегда искали людей, обладающих магическими способностями, будь то чтение мыслей, передвижение предметов или общение с духами; однако даже в результате самых тщательных поисков крайне редко удавалось обнаружить истинного мага, а если быть точным, таковые едва ли вообще встречались на нашем пути.
Повторяю, мне шел восемнадцатый год, и это было мое первое далекое путешествие с того времени, как я оказался в Обители и приступил к обучению, а потому, когда Юний заболел и умер в Эдинбурге, я не знал, что делать. Мы направлялись на процесс одной шотландской знахарки, широко известной своим даром целительницы, которая прокляла свою односельчанку-молочницу и за это была обвинена в колдовстве, хотя с той женщиной не случилось ничего дурного.
В ночь перед смертью Юний велел мне самостоятельно продолжить путь в горную шотландскую деревушку и надежно обосноваться там под видом молодого швейцарского богослова-кальвиниста. Я был слишком молод, чтобы кто-либо мог принять меня за священника, и посему не мог воспользоваться документами Юния. До того момента я путешествовал как его преданный и старательный компаньон и носил скромную протестантскую одежду – в таком обличье я и отправился дальше, теперь уже в одиночестве.
Сожжения ведьм в Шотландии ужасали меня. Как ты знаешь, шотландцы были и остаются столь же злобными и беспощадными, как французы и немцы, ничему, похоже, не научившись у более милосердных и разумных англичан. Предпринимая это первое самостоятельное путешествие, я испытывал такой страх, что не в силах был оценить даже красоту шотландских высокогорных лугов.
Более того, увидев, что жители маленькой, расположенной в совершенной глуши деревушки не знали других занятий, кроме разведения овец, я еще сильнее испугался их невежества, дикости и суеверия. Свою лепту вносили и расположенные неподалеку развалины некогда величественного собора, торчавшие из высокой травы подобно костям левиафана, а также видневшиеся вдалеке, на противоположной стороне глубокой долины, руины заброшенного замка с круглыми башнями и маленькими окнами-бойницами.
Как я смогу хоть чем-то оказаться здесь полезным, если рядом нет Юния, всегда готового прийти мне на помощь? Добравшись наконец до самой деревни, я понял, что опоздал: ведьму сожгли несколько часов назад, и теперь возле места казни стояли телеги, дабы увезти прочь ее останки и головешки костра.
Одна телега за другой наполнялись золой, почерневшими поленьями, костями и углями, а затем, провожаемая угрюмыми взглядами обитателей деревушки процессия выехала за ее пределы и направилась в луга. Тогда-то я и встретил Дебору Мэйфейр, дочь ведьмы.
Руки у нее были связаны, платье – порвано и запачкано. Устроители казни взяли девочку, чтобы она своими глазами увидела, как пепел ее матери будет развеян по ветру.
Она стояла, не произнося ни звука. Расчесанные на прямой пробор черные волосы густыми локонами ниспадали на спину, голубые глаза оставались сухими.
Какая-то старуха, стоявшая возле меня и взиравшая на происходящее, сказала:
– Девчонка не пролила ни слезинки – явный ведьмин признак.
Но мне-то было знакомо это пустое выражение детского лица, сонная походка и безразличие к происходящему, когда на ее глазах выгребали содержимое телег и лошади копытами расшвыривали по земле золу и пепел. Примерно в таком же состоянии я бродил по улицам Амстердама, осиротев после смерти отца. Помню, как люди говорили что-то, обращаясь ко мне, но я не удостаивал их ответом и даже не поворачивал головы. Не было такой силы, которая могла бы заставить меня в то время выйти из ступора. Даже когда меня трясли и шлепали, я сохранял все то же чрезвычайное спокойствие и лишь слегка удивлялся, с чего это кому-то понадобилось совершать столь странные действия. Мне было гораздо интереснее смотреть на косые лучи солнца, освещавшие стены, чем видеть свирепые лица или прислушиваться к рычанию, срывавшемуся с перекошенных злобой губ.
После сожжения матери высокую, статную, исполненную достоинства двенадцатилетнюю девочку отхлестали плетьми. Взрослые насильно повернули ее голову так, чтобы она видела, как плеть со свистом опускается на ее спину.
– Что с нею будет дальше? – спросил я у старухи.
– Девчонку надлежало бы сжечь, но они боятся, – ответила та. – Она слишком молода и зачата в веселье. Никто не отважится причинить вред зачатому в веселье ребенку – ведь неизвестно, кем может оказаться его отец.
Произнося последние слова, старуха бросила выразительный взгляд в сторону замка, прилепившегося к высоким и совершенно голым скалам, вздымавшимся по другую сторону зеленой долины.
Не тебе говорить, Стефан, что в период «охоты на ведьм» наряду со взрослыми погибло немало детей. Но в каждой деревне свои обычаи. А я находился в Шотландии и понятия не имел ни что такое «зачатая в веселье», ни кто являлся хозяином замка, как не знал и того, был ли в словах старухи хоть какой-нибудь смысл.
Я молча наблюдал, как девочку посадили в телегу и повезли обратно в деревню. Когда лошади побежали быстрее, ветер разметал ее черные волосы. Бедняжка сидела, устремив взгляд вперед, и за всю дорогу ни разу не повернула головы. Когда грубо сделанные деревянные колеса затряслись по колеям и ухабам проселочной дороги, один из сидевших рядом с девочкой негодяев покрепче ухватил ее, не давая упасть с телеги.
– Эх, нужно было бы сжечь ее, и дело с концом, – заявила старуха, словно продолжая начатый со мною спор, в то время как я не произнес за все это время ни слова. Плюнув в сторону, она перевела взгляд на замок и добавила: – Если герцог не пошевелится, чтобы их остановить, я так думаю, они все-таки спалят девчонку.
- Предыдущая
- 7/177
- Следующая
