Рассказы. 1887 - Чехов Антон Павлович - Страница 11

• Предыдущая
• 11/129
• Следующая

— Кому надобность, тот и сто верст пройдет.

— Оно так… Прошение ему подать, что ли?

— Там узнаешь. Коли прошение, писарь тебе живо напишет. У непременного члена есть писарь.

Расставшись с дедом, Кирила постоял среди площади, подумал и пошел назад из города. Он решил сходить в Золотово.

Дней через пять, возвращаясь после приемки больных к себе на квартиру, доктор опять увидел у себя на дворе Кирилу. На этот раз парень был не один, а с каким-то тощим, очень бледным стариком, который, не переставая, кивал головой, как маятником, и шамкал губами.

— Ваше благородие, я опять к твоей милости! — начал Кирила. — Вот с отцом пришел, сделай милость, отпусти Ваську! Непременный член разговаривать не стал. Говорит: «Пошел вон!»

— Ваше высокородие, — зашипел горлом старик, поднимая дрожащие брови, — будьте милостивы! Мы люди бедные, благодарить не можем вашу честь, но, ежели угодно вашей милости, Кирюшка или Васька отработать могут. Пущай работают.

— Отработаем! — сказал Кирила и поднял руку, точно желая принести клятву. — Отпусти! С голоду дохнут! Ревма ревут, ваше благородие!

Парень быстро взглянул на отца, дернул его за рукав, и оба они, как по команде, повалились доктору в ноги. Тот махнул рукой и, не оглядываясь, быстро пошел к своей двери.

Второй час дня. В галантерейном магазине «Парижские новости», что в одном из пассажей[23], торговля в разгаре. Слышен монотонный гул приказчичьих голосов, гул, какой бывает в школе, когда учитель заставляет всех учеников зубрить что-нибудь вслух. И этого однообразного шума не нарушают ни смех дам, ни стук входной стеклянной двери, ни беготня мальчиков.

Посреди магазина стоит Полинька, дочь Марьи Андреевны, содержательницы модной мастерской, маленькая, худощавая блондинка, и ищет кого-то глазами. К ней подбегает чернобровый мальчик и спрашивает, глядя на нее очень серьезно:

— Что прикажете, сударыня?

— Со мной всегда Николай Тимофеич занимается, — отвечает Полинька.

А приказчик Николай Тимофеич, стройный брюнет, завитой, одетый по моде, с большой булавкой на галстуке, уже расчистил место на прилавке, вытянул шею и с улыбкой глядит на Полиньку.

— Пелагея Сергеевна, мое почтение! — кричит он хорошим, здоровым баритоном. — Пожалуйте!

— А, здрасте! — говорит Полинька, подходя к нему. — Видите, я опять к вам… Дайте мне аграманту[24] какого-нибудь.

— Для чего вам, собственно?

— Для лифчика, для спинки, одним словом, на весь гарнитурчик.

— Сию минуту.

Николай Тимофеич кладет перед Полинькой несколько сортов аграманта; та лениво выбирает и начинает торговаться.

— Помилуйте, рубль вовсе не дорого! — убеждает приказчик, снисходительно улыбаясь. — Это аграмант французский, восьмигранный… Извольте, у нас есть обыкновенный, весовой… Тот 45 копеек аршин, это уж не то достоинство! Помилуйте-с!

— Мне еще нужен стеклярусный бок с аграмантными пуговицами, — говорит Полинька, нагибаясь над аграмантом, и почему-то вздыхает. — А не найдутся ли у вас под этот цвет стеклярусные бонбошки?

— Есть-с.

Полинька еще ниже нагибается к прилавку и тихо спрашивает:

— А зачем это вы, Николай Тимофеич, в четверг ушли от нас так рано?

— Гм!.. Странно, что вы это заметили, — говорит приказчик с усмешкой. — Вы так были увлечены господином студентом, что… странно, как это вы заметили!

Полинька вспыхивает и молчит. Приказчик с нервной дрожью в пальцах закрывает коробки и без всякой надобности ставит их одна на другую. Проходит минута в молчании.

— Мне еще стеклярусных кружев, — говорит Полинька, поднимая виноватые глаза на приказчика.

— Каких вам? Стеклярусные кружева по тюлю, черные и цветные — самая модная отделка.

— А почем они у вас?

— Черные от 80 копеек, а цветные на 2 р. 50 к. А к вам я больше никогда не приду-с, — тихо добавляет Николай Тимофеич.

— Почему?

— Почему? Очень просто. Сами вы должны понимать. С какой стати мне себя мучить? Странное дело! Нешто мне приятно видеть, как этот студент около вас разыгрывает роль-с? Ведь я всё вижу и понимаю. С самой осени он за вами ухаживает по-настоящему и почти каждый день вы с ним гуляете, а когда он у вас в гостях сидит, так вы в него впившись глазами, словно в ангела какого-нибудь. Вы в него влюблены, для вас лучше и человека нет, как он, ну и отлично, нечего и разговаривать…

Полинька молчит и в замешательстве водит пальцем по прилавку.

— Я всё отлично вижу, — продолжает приказчик. — Какой же мне резон к вам ходить? У меня самолюбие есть. Не всякому приятно пятым колесом в возу быть. Чего вы спрашивали-то?

— Мне мамаша много кой-чего велела взять, да я забыла. Еще плюмажу нужно.

— Какого прикажете?

— Получше, какой модней.

— Самый модный теперь из птичьего пера. Цвет, ежели желаете, модный теперь гелиотроп[25] или цвет канак, то есть бордо с желтым. Выбор громадный. А к чему вся эта история клонится, я решительно не понимаю. Вы вот влюбившись, а чем это кончится?

На лице Николая Тимофеича около глаз выступают красные пятна. Он мнет в руках нежную пушистую тесьму и продолжает бормотать:

— Воображаете за него замуж выйти, что ли? Ну, насчет этого — оставьте ваше воображение. Студентам запрещается жениться[26], да и разве он к вам затем ходит, чтобы всё честным образом кончить? Как же! Ведь они, студенты эти самые, нас и за людей не считают… Ходят они к купцам да к модисткам только затем, чтоб над необразованностью посмеяться и пьянствовать. У себя дома да в хороших домах стыдно пить, ну, а у таких простых, необразованных людей, как мы, некого им стыдиться, можно и вверх ногами ходить. Да-с! Так какого же вы плюмажу возьмете? А ежели он за вами ухаживает и в любовь играет, то известно зачем… Когда станет доктором или адвокатом, будет вспоминать: «Эх, была у меня, скажет, когда-то блондиночка одна! Где-то она теперь?» Небось и теперь уж там, у себя, среди студентов, хвалится, что у него модисточка есть на примете.

Полинька садится на стул и задумчиво глядит на гору белых коробок.

— Нет, уж я не возьму плюмажу! — вздыхает она. — Пусть сама мамаша берет, какого хочет, а я ошибиться могу. Мне вы дайте шесть аршин бахромы для дипломата[27], что по 40 копеек аршин. Для того же дипломата дадите пуговиц кокосовых, с насквозь прошивными ушками… чтобы покрепче держались…

Николай Тимофеич заворачивает ей и бахромы и пуговиц. Она виновато глядит ему в лицо и, видимо, ждет, что он будет продолжать говорить, но он угрюмо молчит и приводит в порядок плюмаж.

— Не забыть бы еще для капота пуговиц взять… — говорит она после некоторого молчания, утирая платком бледные губы.

— Каких вам?

— Для купчихи шьем, значит, дайте что-нибудь выдающееся из ряда обыкновенного…

— Да, если купчихе, то нужно выбирать попестрее. Вот-с пуговицы. Сочетание цветов синего, красного и модного золотистого. Самые глазастые. Кто поделикатнее, те берут у нас черные матовые с одним блестящим ободочком. Только я не понимаю. Неужели вы сами не можете рассудить? Ну, к чему поведут эти… прогулки?

— Я сама не знаю… — шепчет Полинька и нагибается к пуговицам. — Я сама не знаю, Николай Тимофеич, что со мной делается.

За спиной Николая Тимофеича, прижав его к прилавку, протискивается солидный приказчик с бакенами и, сияя самою утонченною галантностью, кричит:

— Будьте любезны, мадам, пожаловать в это отделение! Кофточки джерсе имеются три номера: гладкая, сутажет и со стеклярусом! Какую вам прикажете?

Одновременно около Полиньки проходят толстая дама, которая говорит густым низким голосом, почти басом:

• Предыдущая
• 11/129
• Следующая