Чувство Святости (СИ) - Беатов Александр Георгиевич - Страница 14

Если не почувствовал эту "линию". То нечего и браться писать. Она - свет, посредством которого концентрированно видно всё произведение целиком. Она подобна вере, которая сдвигает горы и которая как бы называет "несуществующее, как существующее" (Рим. 4,17), из "несуществующего" творит "существующее"...

Бывает так, что человек, хорошо понимающий природу вдохновения, самого вдохновения оказывается лишён. Можно говорить о полифонии или монологичности позиции автора, об архетипах, тенденциозности произведения и прочих литературоведческих тонкостях, о которых не всякий художник и ведает, когда творит (что не мешает ему быть художником), - но при этом оставаться неспособным к художественному творчеству. Таковы зачастую талантливые критики, но бездарные художники. Как ни парадоксально, сами не создав ничего значительно, они в своих наукообразных рецензиях берутся судить тех, кто своим творчеством сдвигает горы...

Если нет такой внутренней линии, то необходимо направить усилия на её поиски. Мы уже говорили, что творчество - это один из способов расширения сознания. Вот почему вопросы, связанные с творчеством, близко соприкасабтся с нашей темой. Не обязательно быть первым в творческом процессе, но необходимо быть творческой личностью, необходимо приложить усилие, чтобы обнаружить в себе глубину.

О чём может нам поведать шизофреник? О чём может писать тот, кто не имеет своего выстраданного ответа на вопросы, которые он ставит в своём произведении? Ответ, впрочем, вовсе не обязателен. Никто не любит выслушивать мораль. Но "страдание", или, скажем, "модальность", то есть отношение художника к поднимаемому вопросу, необходимо.

Через творчество больших художников, через всю их личную судьбу проходит эта линия, на которой они прочно стоят, подобно великану, вошедшему в прибрежные волны волнующегося волнами моря. Кто повыше, тот заходит глубже.

Но и в этой подводной "линии дна" есть некоторая ограниченность, искусственность, лейтмотивность: любое художественное произведение может быть только слепком с действительности, более или менее точным. Различные произведения будут наиболее приближены к жизни, если они окажутся отличны друг от друга. Один и тот же художник зачатую начинает "надоедать" своею тенденциозностью. Впрочем, в мире искусства из конъюктурных соображений "имидж" поощряется. Писатель, поклявшийся умирающим товарищам по лагерному заточению, заявить всему миру о творящейся в тоталитарном государстве несправедливости, вдруг начинает "бодаться с дубом" не только затем, чтобы поведать о страданиях безвинно и винно осуждённых людей, как только оказывается такая редкая возможность, вдруг начинает предъявлять претензии тем, кто не считается с его "авторскими правами", лишает его законного гонорара за переиздание его трудов. "Даром получили - даром давайте"... Воспитанному в советском концлагере и даже впоследствии уверовавшему, трудно понять евангельские истины и устоять перед искушением, когда камни вдруг начинают превращаються в хлеба...

"Слепки с действительности" легко классифицируются искусствоведами и художественными критиками. По ним легко определить "руку мастера", даже если последний и пожелал остаться в неизвестности. В то же время удивительно то, что существуют такие анонимные художники, сознательно не подписывавшиеся под своими произведениями и не оставившие после себя никаких автобиографических сведений: Шекспир, Рублёв, авторы "Повести Временных Лет"... Уже другие художники, проникаясь изнутри дошедшими до нас шедеврами, пытаются проникнуть в далёкие времена и показать нам приблизительно образ древнего гения (например, фильм Торковского "Андрей Рублёв").

"Слепок с действительности" - например, текст - всё же, несмотря на всю его условность, одухотворяется при соприкосновении с ним реципиента и, несмотря на искусственность, приобретает жизнь: проникает в жизнь читателя при условии совпадения символики с той и с другой стороны. Он способен даже двигать судьбами людей. Таким образом, символ приобретает жизнь, подобно женщине, созданной из ребра мужчины. Но и он, и она - Божии. Так и текст - в широком смысле (Бахтин М, Проблема текста. Ж."Вопросы литературы" N 10, 1976, с. 122).

Ограниченность художественного произведения означенной "линией дна" относится к вопросу дуалистической диалектики её природы, преодолеть которую не так просто. Получается, что нужно стремиться быть тем, что ты ещё не есть, становиться таким, каким ты ещё не был. Подобно тому, как никто не может стать иной личностью, чем он есть, так и "линия дна", диктует быть косным, склоняет к диктатуре личности художника. В то же время для пытливого читателя остаётся текст. И вопрос заключается в том, действительно ли эта самая "линия дна" будет оставаться одной и той же основой, или художник окажется способным слупить глубже и ощутить иное дно. Существуют художники-натуралисты, художники-реалисты. Но не очень много художников-философов.

Две "линии" и больше - не есть истинная "нить Ариадны". Если их много - то они - лишь поверхностные отпочкования. В этом смысле талантливый художник пишет всегда об одном и том же. Кто не стал художником, не раскрыл в себе личности, не сумел детерминировать себя относительно себя же, более поверхностного - увы. Тому остаётся удел духовного дилетантизма.

Многие люди деперсонализированы. Обрести личность и означает стать художником. И наоборот: в творчестве мы находим спасение нашей личности.

29.

"При анализе различных аспектов проблемы самосознания (...) особо важное значение имеет (...) методологический принцип единства сознания и деятельности", - пишет Чеснокова И.И. (Проблема самосознания в психологии. Изд-во "Наука", М. 1977, с 30).

Этот принцип наиболее полно выражен в реализации сознания ребёнка или инфантильного человека, то есть того, кто ещё не осознал самого себя, не почувствовал своего "я".

К. Маркс и Ф.Энгельс пишут, что "...сознание никогда не может быть чем-либо иным, как осознанным бытием" (цитируется по той же книге Чесноковой И.И., с. 31).

Но у младенца не может быть осознания своего бытия. Тем не менее, всякий младенец обладает каким-то сознанием. Сознание не есть то же самое, что самосознание. Самосознание приходит с возрастом, до и то не у всякого человека. О возрастных особенностях формирования самосознания, тем не менее Чеснокова говорит, отступая тем самым от классиков марксизма-ленинизма ( там же с. 52).

Потому о самосознании инфантильного человека можно говорить лишь в смысле мышления его, - то есть того уровня сознания, когда оно ещё не почувствовало, не коснулось и, значит, не осознало самого себя и своего бытия.

"Декарт не употребляет термин "сознание"; он отождествляет его с мышлением. Но под мышлением разумелось "всё то, что происходит в нас таким образом, что мы воспринимаем его непосредственно сами собою; и поэтому не только понимать, желать, воображать, но так же чувствовать означает здесь то же самое, что мыслить (Р. Декарт. Избранные произведения. М.1950, с. 429)", - (цитируется по книге Спиркина А. Г. Сознание и самосознание. Изд. "Полит. Лит.", М. 1972, с. 19).

Сознание ребёнка в отличие от сознания инфантильного человека имеет большую связь с сердцем в силу того, что рациональная деятельность ещё не приобрела в над его душой тотальной власти. Тогда как инфантильный человек волей-неволоей получил какой-то минимальный интеллектуальный опыт, ребёнок ещё свободен от этого груза "премудрости".

Однако существует и другая крайность, когда на самом деле инфантильность взрослого заключается как раз в том, что он не научился правильно пользоваться своим сознанием, не сумел систематизировать приобретённый опыт и использовать его для блага своей души; не нашёл способа, как оперировать своим мозгом для пользы души подобно инструменту.