Христос и карма. Возможен ли компромисс? - Брюн Франсуа - Страница 7

А вот, оказывается, нет! Я помню, что, когда я преподавал Священное Писание в семинарии в Родезе, в 1966 сестра одного из моих учеников имела несчастье родить мертворожденного ребенка. Через несколько дней, когда она еще лежала в клинике, пытаясь оправиться после перенесенных тяжелых физических и особенно моральных испытаний, ее навестил один из ее дядей, приходской священник. Этот добродушный священник почел своим долго просветить ее относительно судьбы ее бедного ребенка, заметив, что он попадет не в ад, а в лимб. Не знаю, как описал он ей лимб, но оказалось, что та программа удовольствий, которая в этом описании ожидала там ее малютку, матери показалась недостаточной. (Наверное, тот добрый батюшка забыл упомянуть о «позитивном интеллектуальном удовлетворении»!) Мысль о том, что ее малютка никогда не будет с Богом, ей показалась невыносимой. И, в расстройстве чувств, она сказала своему дяде-священнику: «Если нужно кого-нибудь наказать (зачем, спрашивается?), пусть Бог накажет меня, а не моего малыша». Но это уже крик любви, а никакая не теология.

Стоит признать, что веками наши христианские церкви приписывали крещению почти магический эффект. Я помню, как в 1945 в кафедральном соборе Кемпера одну из проповедей Великого поста проповедник посвятил инструктажу, как будущие мамы должны крестить своих детей в ситуации «преждевременных родов». Он показал им всю степень их ответственности за то, что ребенок, над которым не будет сделано то, что нужно, навсегда останется в лимбе и будет лишен возможности видеть Бога. Он также объяснил им, как надо действовать. Им нужно взять ножницы и сделать надрез так, чтобы вода крещения и в самом деле попала на ребенка. Я помню, что многие из этих женщин вышли из собора, обеспокоенные, и даже чувствующие себя виноватыми, что не поступили, как нужно, когда подобная ситуация была и в их жизни. Позднее в богословских книжках я вычитал, что есть и более простой метод: шприц. Но тут подобная теология уже начинает выглядеть смешно (наконец-то!).

Процесс этот едва начался, потому что в 1960 (в самый разгар Средневековья, ага!) в семинарии при парижском Католическом институте (а вовсе не в захолустном училище на краю земли!), он еще не далеко продвинулся. Я помню, что нас тогда только-только рукоположили во священники, и что специальному профессору поручили тогда показать нам, детально и подробно, как правильно крестить ребенка и какие движения нужно при этом делать. Он объяснил нам, что у некоторых новорожденных уже бывает достаточно волос. Нужно следить за тем, серьезно объяснял он нам, чтобы правильно убрать волосики в сторону, чтобы вода крещения попала ребенку на череп. А если она туда не попадет, то благодать Божия просто не сможет пройти. Ради исторической точности картины стоит признать, что мы при этом разразились смехом!

То же магическое восприятие таинства крещения побудило когда-то афонских монахов разъяснить мне, что и сам-то я был крещен, оказывается, неправильно. Я очень хорошо помню одного старого румынского монаха из скита Продром на Афоне. Я поджидал лодку, которая должна была отвезти нас к более дальним зонам святой горы. Я был с несколькими другими священниками, моими учениками. И этот чудесный монах, совсем старый, согбенный, морщинистый и беззубый, совсем настоящий, как решила бы Сильви Жоли, пытался нам объяснить, что «крестить» кого-то – значит полностью погрузить его в воду. И это правда, это первое значение этого греческого слова. Крещение, при котором просто льют воду на голову, крещение «опрыскиванием», как он это назвал, не имеет никакой ценности. И поскольку мы столь серьезную информацию восприняли слишком легко, он любезно попытался нас пристыдить: «Нехорошо!», с таким видом, с каким говорят: «Над чем смеетесь-то!».

Я думаю, что эволюция еще не завершилась. Битва тут довольно жестокая, ведь и в самом деле очень многие из первохристианских текстов серьезно настаивают на необходимости крещения, так что вполне может после таких текстов показаться, что никакой другой перспективы спасения просто нет. Однако, занявшись этим вопросом вплотную, мы заметим, что в Церкви всегда было другое, гораздо более универсалистское течение. Давно пора к нему вернуться.

Эволюция совершается не сразу, а поэтапно. Сначала признали, что, если человека сбил грузовик как раз тогда, когда он шел в церковь креститься, то он все же будет спасен. Это назвали «Крещением желания». Терминология, как видим, довольно забавная. Проще и точнее было бы просто дать понять, что для спасения достаточно уже одного только желания креститься. Но нет, нужно уважить абсолютную обязательность крещения, необходимость средства, без которого нет спасения. На уровне терминологии из-за такой увертки ничего не изменилось. Но в действительности разница есть: признали, наконец, что важнее всего внутренняя установка человека. А это уже настоящая революция!

Следующим этапом стало признание «Крещения имплицитного желания». Идея в том, что, если перед нами человек праведный, добрый и искренний, то это уже подразумевает, что, если бы он знал Христа и Евангелие, то обязательно бы принял Крещение. Заметим, что и здесь на уровне терминологии абсолютная обязательность Крещения по-прежнему соблюдена. Но в реальности признается, что спасение даруется не соблюдением обряда, а внутренней установкой. Революция кардинальная, потому что эта мысль очень важна, в конечно счете, и для крещаемого. Если достаточно «имплицитного» желания, то, a forteriori, и «эксплицитное» желание, ведущее ко Крещению, представляется уже даже важнее самого совершения обряда.

Хитрость со словарем оказалась просто гениальной, поскольку одним махом миллионы, даже миллиарды людей, до сих пор считавшиеся обреченными на вечные муки, вдруг очутились в той же ситуации, что и крещеные. Даже более того, они, оказывается, тоже «крещены», просто имплицитно, сами того не зная. То, чего не могли добиться тысячи миссионеров за все истекшие века, то наша маленькая словарная находка сделала в один миг. В действительности, это была настоящая теологическая революция, прикрытая консерватизмом традиционной лексики.

Интегристы не зря сразу что-то заподозрили. Так что их реакция вполне закономерна. Ведь они уже успели полностью приспособиться к прежнему положению вещей. Образ мелочного Бога, бюрократа и палача, карающего маленьких детей, их отнюдь не смущал, по крайней мере, пока они сами были в лагере привилегированных. Меня, конечно, всегда возмущало, как они удобно устроились в такой теологии. Но при этом они не настолько глупы, чтобы не отдавать себе отчет, что, хотя новые богословы и сохранили старую лексику, они при этом все же совсем изменили столь привычный для них универсум. И тут уж я не могу с ними не согласиться. Ведь перемена произошла огромная, просто колоссальная! Вот только для них она кажется ужасным предательством, а для меня огромным облегчением. Я сожалею лишь о том, что произошла она так поздно, ведь необходимость в ней назрела уже давно. Церкви никогда не следовало проповедовать подобные ужасы.

Конечно, такая революция не могла пройти без продолжительного и упорного сопротивления. Я помню, как еще в 1970 году участвовал в арьергардных баталиях. Столкнулись мы тут снова с моим коллегой, профессором из семинарии. Он, конечно, признавал, что невинные и искренние некрещеные люди тоже будут спасены, но при этом пытался выгадать своеобразный бонус в виде дополнительных вечных благ для тех, кто крещен.

Даже не так давно, после переиздания моей первой книги[26] в 1992, один православный богослов отреагировал на нее весьма дружески, но очень похожим образом. С его точки зрения, нужно очень четко различать разные фазы в процессе нашего спасения: Христос, воплотившись, преобразил нашу человеческую природу; но мы можем приобщиться к такому преображению, только если воплотимся во Христа; а это, он полагает, может совершиться лишь «в Церкви и лишь посредством таинств». Так что меня он упрекал в том, что я своим богословием «преуменьшаю роль Церкви и таинств»[27].