Пепел и роса (СИ) - Алева Юлия - Страница 50

— Так что, Вы говорите, происходило на той вечеринке?

— В том-то и дело, что ничего особенного. Месье Луи-Огюст капризничал, но с удовольствием играл, американец брюзжал, сеньор Карло рассказывал мне об Италии и после нескольких проигрышей забросил карты.

— А господин Канкрин?

— Вообще не проявлял себя. Играл, пил, но немного.

— Кто привез Радолина?

— Граф Репин. Но они пробыли совсем недолго, мне еще показалось, что их визит был только для того, чтобы все увидели друг друга.

— Кто-то из гостей обменивался чем-то?

— Чтобы напоказ — не было такого. Я потом долго анализировала, не было ли тайного смысла в проигрышах и выигрышах, но как раз по поводу ставок господа переживали совершенно искренние эмоции, так что вряд ли…

Стемнело так, что пришлось зажечь лампы. Урчание в животе явственно намекало на ужин или его хоть какое подобие, но мой спутник был погружен в дипломатические интриги.

— Жаль, Вы сразу не рассказали все это… — проговорил он, когда я подошла поближе. Машинально прижал мою ладошку к щеке и углубился в перипетии международных отношений. Писал он с помощью шифра, который оказалось довольно таки непросто разгадать.

Пришлось подавать ужин прямо в кабинет. Думаю, если бы мне пришел в голову каприз подложить ему в жаркое живую лягушку — она бы прошла незамеченной.

К часу ночи мой гость только вошел в раж, заставив меня по пятому разу пересказать все, что происходило.

— И это все? — веки чуть покраснели, но взор цепок и пронзителен. Сюртук свисал с соседнего стула, волосы взъерошены — забавный.

— Относительно вечеринки — да. Остальное я могу считать только домыслами.

— Остальное? — он нахохлился поверх бумаг.

Я обреченно перевернула карту мира в раме с подложкой из пробкового дерева, которую приноровилась использовать в качестве доски и начала пришпиливать записки.

— 26 февраля состоялась та самая встреча. В ночь на первое марта возле дома графа был убит человек. Судя по следам вокруг трупа, он долго присматривал за Усадьбой. Возможно, это был грабитель, но не обязательно. Причем убили его так же, как и ранили потом Вас — ударом ножа. А за моим домом с 28 февраля и практически до Вашего ранения велась слежка. Вот из этого окна — показала ему на заветный пост. Но наблюдали Ваши сотрудники, так что я не думаю…

Могла бы выпустить щупальца, пройтись голышом по Невскому или вознестись живьем — удивления было бы меньше.

— А теперь Вы мне все рассказали? — сипло спросил Тюхтяев, расстегивая воротник рубашки.

— Теперь все. Вот вообще все. — за малым исключением, но оно точно к делу не относится. А с учетом одного ночного визитера будет уже два исключения, но оба Тюхтяева не касаются.

Он подошел к окну и внимательно изучил дом напротив.

— Там теперь семья живет. Милейшие люди — муж служит в Адмиралтействе, жена возится с детьми. — информировала я его из-за плеча.

Постоял, подумал, обернулся ко мне.

— Ксения Александровна, а почему Вы решили, что слежку ведут наши сотрудники? — вкрадчиво спросил он, держа меня за руки.

Интересный вопрос, верно?

— Мы подружились. Я их жалела и подкармливала. И как-то оно само выяснилось.

Говорить только правду. Но не всю. Пусть хоть каленым железом пытает — не ходил ко мне по ночам никто.

— Подружились? — да у него эти глубоко посаженые глаза скоро как у рака будут.

— Не знаю, как Вы, Михаил Борисович, а я привыкаю к людям. Мальчики день за днем сидят напротив моих окон, голодают. Естественно, мне кусок в горло не лез, когда я о этом думала. Ну и стала им к обеду немножко еды отправлять.

— Отличная тут дисциплинка! — процедил Тюхтяев. — И что?

— Ничего. Хорошие мальчики, не хочется, чтобы у них проблемы возникли.

— Не переживайте за них, Ксения Александровна. Этот вопрос я сам решу.

Ой, как я не хочу оказаться на месте этих наблюдателей.

— Но в архивах не было бумаг о наблюдении за Вами или Их Сиятельством. — он встал возле доски с восторгом открывая возможность экспансии записей на вертикальные поверхности.

— Может быть их изъяли, когда он получил назначение? — я зевнула, но попыталась это скрыть. Два часа уже. — Я прикажу постелить Вам в той комнате, где Вы гостили. Сможем продолжить утром.

— Да-да…

Уверена, что даже не услышал меня.

Утром просыпалась тяжело и долго. Усте было поручено поднять меня в шесть, но лишь к семи доползла до ванной. Ведерная кружка кофе — и могу предстать перед глазами моего гостя, но его и след простыл.

Вся доска покрыта кодами и шифрами, значит до утра просидел. Я сбегала в гостевое крыло — точно, постель разложена, но даже подушка свежа и первозданно гладка. Поглощая завтрак, я попробовала разгадать хоть что-то из написанного, но не получилось. Как я понимаю, он обозначает каждую букву сочетанием крестиков, галочек и точек. Значит нужно просто составить азбуку. Цифры, по-моему, предпочитает греческие, а их я могу посмотреть в словаре, благо накупила этого добра сверх меры.

Чаще всего в русском языке встречается буква «о», потом «е», «а». Из согласных, по-моему, «т». Но это касается современного мне алфавита, здесь насчет «е» не нужно переживать. Так что возьмем один листок, побольше, перепишем и начнем ваять. Часа через полтора я поняла, что вот это сочетание палочек и точки должно быть искомой буквой. И данное открытие мне особенно-то и не помогло.

Писал он столбиком, по-японски, значит и читать надо так же. Но как, черт возьми, прочесть эту галиматью?

Помог первый лист, на котором он поначалу конспектировал мой рассказ. Поскольку это оказалась обложка нотной тетради, я его запомнила.

Итак, двадцать шестое февраля — вот оно. Значит есть у меня буквы «о», «ф», «е», «в». Сокращает, значит. Отчеркнутое слово — и одна из букв крупная, значит имя. Кого я называла? Репин, Канкрин, Монтебелло, ди Больо, Радолин, Брекенридж, Трубецкой. И вот мы потихоньку нажили еще буковок. Да, не все, но остальное — уже вопрос времени. С компьютером было бы проще, но и так пару дней посидеть — разберусь. Бесхитростный человек, доверчивый.

Тюхтяев вернулся к обеду мрачный и неразговорчивый.

— Может быть больницы объехать? — робко предположила я.

— Нет его нигде. Ни его, ни Репина. — он в сердцах стукнул по столу. — И на что была эта скрытность?

Четвертый день. В мое время после двух суток безвестного отсутствия уже неприятные версии строят.

— Как думаете, они живы?

— Не волнуйтесь, Ваше Сиятельство. — гениальный совет.

Он обошел кабинет, издалека окинул взором схему.

— И что подсказывает Ваша интуиция, Ксения Александровна?

Ну раз уж надежда только на мои предчувствия, то дело, видать, совсем плохо.

— Наша интуиция рекомендует встряхнуть наших зоофилов.

— Кого? — он с изумлением уставился на меня.

— Поклонников той козочки.

Свидание с сеньором ди Больо назначили в приличном месте — у Кюба, за завтраком.

Мой поклонник за эти четыре месяца резко сдал, черты лица заострились, сразу стало понятно, что морщин у него больше, чем комплиментов, хотя за ними до сих пор дело не вставало.

— Графиня, я непередаваемо счастлив нашей новой встрече. — И целует лапку с едва заметной иронией.

— Я тоже очень скучала без наших бесед, дорогой маркиз.

Обсудили невероятную утрату, постигшую мировую музыкальную общественность — смерть композитора Антонио Каньони (кто это и стоит ли так сокрушаться?), дурную погоду и печальную судьбу предшественников.

— Сеньора, я в восторге от Вашей страны, но это форменное бедствие для уроженцев солнечного Юга. Здесь все так сложно, так дорого и столь строго!

— Не думаю, сеньор Карло, что так уж строго. — лукаво улыбнулась ему из-за яблока.

— Ох, сударыня, та история — пример исключительной иронии и самообладания одной юной особы. Полагаю, она стала свидетельницей недопустимого разговора.