Разин Степан - Чапыгин Алексей Павлович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/138
• Следующая

– А это Москву на нас распаляет!

– Вот еще, Корней, слушь! Москва попов шлет нам, и попы – убогие старцы. Убогих своих много…

– Нам московского бога не надо! В Москве, браты-казаки, все кресты да церквы, – богов много, правды нет!

Атаман перебил Разина:

– Ты, хрестник, бога не тронь! Бег один, что у Москвы, что у нас. Москва ближе нам, ее Литва она, не татаре…

– Люты ляхи нам, матерые казаки, лет турчин, ино Москва не менее люта!

– Не позабувайте, браты-атаманы, что Москва шлет жалованье, шлет хлеб за то, что чиним помешку турку и татарве… Мой хрестник Стенько млад, он не ведает, что исстари от Москвы на нас идет зелье и свинец, а ныне и народом надо просить помочь: турчин загородил устье Дона, завязил железными цепями, выше Азова поставил кумфаренный город с башнями, оттого нет казаку хода в море!

– Добро, батько! Пущай Москва помочь даст зельем и народом.

– Народ московский не дюж на военное дело!

– А слабы свои, то немчинов пущай шлет!

– Немчин худо идет в рейтары, в казаки не гож, в стрельцы идти не думает!.. Немчин на команду свычен, – у нас же свои атаманы есть.

– Есть атаманы!

– Еще, вольное казачество, слышьте старого казака Разю!

– Слушаем, дид, сказывай.

– Прошу у круга отписку на себя да на сына Степана; хочу идти с ним в Соловки, к Зосиме-Савватию, – раны целить.

– Ото дило, дид!

– Раны меня изъедают, и за старшего Ивана, что к Москве в атаманы отозван воевать с поляками, свечу поставить, – ноет сердце, сколь годов не вижу сына…

– Тебе отписку дадим, а Степану не надоть… Он и без отписки ходит!

– Я благодарствую кругу!

– Пысари есть?

– Печать батько Корней пристукнет!

– Я ж много благодарствую вам!

– Еще что есть судить?

– Будем еще мало, атаманы-молодцы! Так хрестника моего Степана Москве не оказывать?

– Не оказывать!

– Стенько с глуздом[42]. Недаром один от молодежи он в кругу…

– То правда, браты! Еще спрос: с Москвы на Дон не закрывать сиротскую дорогу?..

– Не закрывать!

– Пущай от воевод народ спасается!

– Патриарх тоже лих! И от патриарха…

– Помнить надо, атаманы-молодцы, что на Дону хлеба нет, а пришлые с семьями есть хотят!

– По Волге патриарши насады[43] с хлебом ходят!

– Исстари хлебом с Волги живы, да рыба есть.

– С Украины – Запорожья!

– Оно атаман сказал правду: думать надо, как с хлебом?..

– Додумаем, когда гулебщики вернутся, да с ясырем с моря; большой круг соберем!

– Нынче думать надо-о!

Круг шумел, спорил. Атаман знал, что бросил искру о хлебе, что искра эта долго будет тлеть. Он курил и молча глядел на головы и шапки казаков. Обойдя шумевший круг, во двор атамана, пробираясь к крыльцу, вошла нарядная девка с крупной фигурой и детским лицом, в красной шапочке, украшенной узорами жемчугов. Под шапочкой русые косы, завитые и укладенные рядами. Степан Разин встал на ноги, соскочил с крыльца, поймал девку за большие руки, поволок в сторону, негромко торопливо спросил:

– Олена, ты зачем?

– К атаману…

Казак, не выпуская загорелых рук девки, глядел ей в глаза и ничего не мог прочесть в них, кроме каприза.

– Ой, Стенько! Не жми рук.

– Забыла, что наказывал я?

– Уж не тебя ли ждать? По свету везде бродишь, девок, поди, лапаешь, а я – сиди и не пляши.

Она подкинула ногой в сафьянном желтом сапоге, на нем зазвенели шарики-колокольчики.

– Хрестный дарил сапоги?

– Не ты, Стенько, дарил!

– Жди, подарки есть.

– А нет, ждать не хочу!

– Неладно, Олена! К старому лезешь. Женюсь – бить буду.

– Бей потом – теперь не твоя!

Зажимая трубку в кулаке, атаман поднялся во весь рост и крикнул:

– Гей, дивчина, и ты, казак, – кругу мешаете…

– Прости, батько, я хотела к тебе.

– Гости, пошлю за тобой, Олена, а ныне у нас будет сговор и пир. Пошлю, рад тебе!

– Я приду, Корнило Яковлевич!

– Прошу и жалую, пошлю, жди…

Девка быстро исчезла. Степан поднялся на крыльцо. Атаман сказал тихо, – слышно было только Разину:

– Хрестник, не лезь батьке под ноги… Тяжел я, сомну.

В голосе атамана под шуткой слышалась злоба, и, повысив голос, Корней крикнул:

– Атаманы-молодцы! Вас, есаулы и матерые казаки, прошу в светлицу – наше немудрое яство отведать.

– Добро, батько-атаман!

Заскрипело дерево крыльца, – круг вошел в дом.

В хате атамана на дубовых полках ряд свечей в серебряных подсвечниках. На столе тоже горят свечи, стол поставлен на сотню человек, покрыт белыми, с синей выбойкой цветов, скатертями. На столе кувшины с водкой, яндовы с фряжским[44] вином, пивом и медом. Блюда жареных гусей, куски кабана и рыба: чебаки[45], шемайки жареные. На больших серебряных подносах пряники, коврижки, куски мака, густо обсыпанного сахаром. Пониже полок белые стены в коврах. На персидских и турских коврах ятаганы с ручками из «рыбьей зубы», сабли, пистоли кремневые, серебряные и тяжелые, ржавые, те, с которыми когда-то атаман Корней являлся к берегам Анатолии[46], да ходил бурными ночами «в охотники» мимо Азова, по «гирлам» в море за ясырем и зипуном. По углам пудовые пищали с золочеными курками-колесами, из колес пищалей висят обожженные фитили. Тут же, в углу, на длинной изукрашенной рукоятке – атаманский чекан с обушком и булава.

Гости обступили стол, но не садились. Хозяин, сверкнув серьгой в ухе, сказал:

– Прошу, не бояре мы, а вольные атаманы – на земле брюхом валялись, у огней боевых, сидели: кто куда сел, тут ему и место!

Сам ушел в другую половину, завешенную ковром; вскоре вернулся в атласном красном кафтане, на кафтане с серебряными шариками-пуговицами петли, кисти и петлицы из тянутого серебра. Поседевшие усы висели по-прежнему вниз, но были расчесаны и пушисты. К столу атаман вышел без шапки, голова по-запорожски обрита, на голове черная с проседью коса. Он сел на скамью в конце стола, поднял волосатую руку с жуковиной – золотым перстнем на большом пальце, на перстне – именная печать, – крикнул молодо и задорно:

– Пьем, атаманы, за белого царя!

– Пьем, пьем, батько!

Зазвенели чаши, иные, роняя скамьи, потянулись чокаться. Держа по своему обычаю в левой руке чашу с медом, Корней Яковлев протягивал ее каждому, кто подходил позвенеть с ним. Многие целовали атамана в щеку, украшенную шрамами.

Выпивая, гости раздирали руками мясо. Сам хозяин, засучив длинные рукава московского кафтана, брал руками куски кабаньего мяса, глотал и наливал ближним гостям, что попало под руку. Около стола бегали два казачка-мальчика, наполняли чаши гостей, часто от непосильной работы разливая вино.

– Лей, казаченьки! Богат Корней-атаман!

– Богат батько!

– Не один разбойной глаз играет на его черкасском жилье!

– Дальные, наливай сами! – кричал хозяин.

– Не скупимся, батько!

Слышалось чавканье ртов, несся запах мяса, иногда пота, едкий дым табаку – многие курили. Дым и пар от многих голов подымались к высокому курному потолку.

– И еще пьем здоровье белого царя!

– Пьем, батько!

Когда хозяин кричал и пил за белого царя, не подымал чаши старый казак Тимофей Разя и сын его Степан – тоже. После слов хозяина «и еще пьем» старик закричал. Его слабый крик, заглушенный звоном чаш, чавканьем и стуком о сапоги трубок, был едва слышен, но кто услыхал, тот притих и сказал о том соседу.

Старик заговорил:

– Ой, казаче! Слушьте меня, атаманы.

– Сказывай, дид!

– Слышим!..

– А-а, ну!

– О горе нашем, казацком, сказывать буду!.. Було, детки, то в Азове… На покров, полуживые от осады, мы слушали грамоту белому царю, – пади он под копыто коню! – хрест ему целовали да друг с другом прощались и смерть познать приготовились. В утро мокрое через силу по рвам ползли, глездили по насыпям, а дошли – в турском лагере пусто… В уторопь бежали, настигли турчина у моря, у кораблей, в припор рушницы побили много, взяли салтанское большое знамя и колько, не упомню, малых знамен…

• Предыдущая
• 10/138
• Следующая