Фэнтези-2003 - Зорич Александр - Страница 100

— Остановись!

Молчит — и продолжает идти. Дозорный поправил рогатый шлем, потянулся было к сигнальному рожку на поясе…

Поднимать тревогу из-за одного полуголого бродяги, выброшенного на берег бездонным? Ха!

— Ты чужой на этом берегу, — сурово произнес страж. — Я вправе убить тебя.

— Я в своем Праве, — пришелец поднял взгляд пугающе глубоких глаз цвета бушующего моря. Взгляд мазнул по лицу дозорного, оставив пылающий след.

— Да кто ты такой?!

Меч как сквозь масло прошел от левой ключицы наглеца. вниз, рассекая грудь, но застрял там, где сердце, звякнув, будто ударился о камень.

— Вы убили мой род. Вы убили меня. Я в своем Праве…

И ладонь чужака смыкается на лезвии вонзившегося в его грудь меча, смыкается, вынимая клинок — словно не из тела, а из воды.

Крови нет.

До того момента, пока лезвие поменявшего хозяина меча, развернувшись, не перерубает пополам дозорного в рогатом шлеме, пытающегося дотянуться, успеть пронзить небо тревожным воем сигнального рожка, висящего на поясе…

Не успел. И кровь бьет фонтаном, раскрашивая равнодушное лицо пришедшего по волнам убийцы жутким узором.

— Я в своем Праве, — произносит Немхез, снимая с пояса убитого сигнальный рог. — Вы в моей власти.

И тревожный вой пугает небо, взывая о помощи.

— Вы в моей власти, — повторяет Немхез, отнимая умолкший рог от перепачканных чужой кровью губ, встречая взглядом бегущих к нему воинов в шлемах, увенчанных полумесяцами, на чьих щитах — Карающая Длань. — Я в своем Праве.

А потом он убивает их всех — одного за другим. А потом идет в поселок — и убивает остальных. Воинов, мастеровых, земледельцев, купцов, нищих… Мужчин, женщин, стариков, Детей…

Он в Праве. Право на месть священно — оно даровано богом.

Серый с подпалинами пес, больше похожий на волка, молча обнажает клыки, заступая дорогу убийце, перешагнувшему через тело его хозяина, чтобы войти в дом его хозяйки. Так же молча пес взмывает в воздух — и зубы смыкаются на глотке врага…

Вкус крови не пьянит пса — потому что это его собственная кровь, хлещущая из порванной голыми руками шеи.

— Я в своем Праве, — рычит человек с каменным сердцем, омываемый чужой кровью. Пес пытается дотянуться до босой ноги переступающего через него врага — и захлебывается последним выдохом…

Женщина на пороге безоружна.

— Пес… — говорит она с жалостью, глядя на умирающего в луже собственной крови зверя. — Пес! — шепчет она с ненавистью, глядя на не желающего насытиться чужой кровью человека.

Она кричала, когда он входил в нее.

Она молчала, когда он ее убивал.

Она была мертва, когда он убивал ее детей.

Он в своем Праве.

Есть тактика ведения войны, которую кто-то назвал «выжженной землей». Ее используют против заведомо превосходящего противника, оставляя на его пути ничто, не давая ему того, за чем он пришел. Только черные остовы выжженных селений. Только ядовитый вкус воды в отравленных колодцах. Пустота загубленных полей и садов, пустота хранилищ и кладовых… Враг не встречает сопротивления — только пустоту и смерть, но не те, которые несет сам, а те, что ему оставляют.

Вожди в рогатых шлемах после гибели трех поселков от руки Получившего Право решили использовать похожую тактику. Они назвали ее «выжженный взгляд».

И следующее селение встретило чужака равнодушием. Его не видели, на него не обращали внимания, не замечали. Даже когда он убивал — они не сопротивлялись.

Двое стариков беседуют о былом. Голова одного слетает с плеч. Второй поднимает ее — и продолжает говорить, словно ничего не произошло, словно все так же, как прежде… Потом умирает и второй — так и не подняв руки для того, чтобы защититься от удара.

Юноша и девушка неумело и неловко смыкают губы в поцелуе… Когда лезвие меча пронзает ей сердце, она лишь крепче прижимается к парню — и тот отвечает ей тем же, словно не замечая, что клинок не останавливается, вонзается и в его грудь.

Дети кувыркаются в придорожной траве. Один из них поднимается, падает — и больше уже не встает. Остальные не пытаются убежать, они продолжают свою игру — дальше, до самого конца…

Месть не приносит удовольствия. Но только кто решил, что мстят для удовольствия?

Убив последнего, Немхез лишь пожимает плечами, переступает через труп и идет дальше.

Мстят не для удовольствия — не прав был уже тот, первый, оставшийся дожидаться его возрождения в сожженном поселке на берегу. Немхез не мог удовольствоваться одним. При чем здесь удовольствие?

Мстят ради мести.

И Право на месть священно.

Тактика «выжженного взгляда» его не остановила. Ничто не могло его остановить.

Только осуществленная месть. А границы своей мести каждый определяет сам. Бог дает только Право. Только Право на месть.

Они вышли ему навстречу — те, кто решился выйти. И он убил их — всех.

Они бежали от него — те, кто не решался встретиться с ним в бою. Но он убил и их — всех.

— Ты ради этого живешь? — спросил у Немхеза смуглолицый купец, привезший свой цветастый товар в земли воинов в рогатых шлемах.

— Я — живу? — спросил у него Немхез. А потом убил и купца. Раз уж тот приплыл в поисках прибыли сюда, к возвращающимся из разбойных набегов дружинам с Карающей Дланью на щитах — значит, и он виновен в гибели рода Немхеза.

Значит, и он заслуживает мести. Значит, и его семья, и его Народ, и его страна…

Немхез ступил на водную гладь — и униженное море было вынуждено нести его на себе: оно тоже виновно. До сих пор виновно — ибо носит на себе корабли купцов, получающих прибыль от набегов разбойных дружин, пусть при этом и не сражающихся с ними в одних рядах.

— Я в своем Праве…

— Что за глупость? Так ведь получится, что он имеет право уничтожить весь мир, учитель! — Мальчишка удивлен так, что даже забывает встать, обращаясь к преподавателю.

— Он имеет Право, — спокойно отвечает учитель. Он уже привык к подобному удивлению — и этот мальчишка далеко не первый.

— А что потом? — спрашивает, вспомнив наконец подняться, удивленный ученик.

— А что потом — думай сам, — отвечает учитель. — Расскажешь нам всем на следующем уроке.

Какая-то девчонка за первым столом смеется — и мальчишка краснеет от досады. Да как она смеет?..

И с губ готова сорваться формула просьбы, обращенной к богу.

— Право… — шелестом отвечают касанию пересохшего языка пересохшие губы. И — все. Он замолкает, не договорив — потому что задумывается о том, что будет потом.

Подавится ли девчонка своим гадким смехом? Или он сам порвет ей горло голыми руками, запихивая обратно насмешку? И ведь никто не остановит и слова не скажет — он будет в Праве…

Или придется убить и учителя — улыбающегося с пониманием и сочувствием? И весь класс, хихикающий в кулаки? И этого… Министра образования! За то, что придумал школы и классы, в которых над тобой может смеяться какая-то пигалица с первой парты! И еще…

А что — потом?

— Право… — падает с губ такое тяжелое слово. И — все. Он не решается договорить. Пусть даже и шепотом.

Он думает — что будет потом.

— Хорошо, учитель, на следующем уроке я расскажу, что будет потом.

— А мы все послушаем, — соглашается учитель, напряженно следивший за беззвучным движением губ мальчика. — И я думаю, что и остальные расскажут нам об этом — о том, что будет потом…

После урока девчонка с первой парты подошла к нему:

— Извини. Я не хотела… Просто смешинка в нос влетела…

— Сейчас и в глаз еще влетит, — бормочет мальчишка, насупившись. И вдруг с удивившей его самого смелостью спрашивает, густо краснея: — Давай дружить?

— Давай! — улыбается она. И смеется. Совсем не обидно.

А потом они смеются вдвоем. Смешинка в нос влетела. Что там будет потом?

— Я в своем Праве, — равнодушно пожал плечами Немхез, давая старику в белоснежных одеждах заглянуть себе в глаза и увидеть пустоту.

— Но при чем здесь мой народ? — хрипел старец, умирая, даже не успев поднять для защиты ставший слишком тяжелым за последнюю дюжину лет меч.