БЛАТНОЙ - Демин Михаил - Страница 42

• Предыдущая
• 42/145
• Следующая

Я вернулся повзрослевший, грубоватый, окрепнувший… Увидев меня, мать всплеснула руками.

— Ты стал совсем как отец, - сказала она, - та же походка, тот же взгляд. Только вот боевых наград не выслужил.

— Не повезло, - отшутился я.

— Скорее всего, наоборот, повезло, - возразила она серьезно. - Могло ведь так случиться, как с Андреем. Его, ты знаешь, наградили, - она всхлипнула. - Посмертно…

И затем, помедлив, спросила:

— Что же ты теперь собираешься делать? Будешь учиться или работать где-нибудь?

— И то и другое, - сказал я.

— Правильно, - одобрила она, - пора становиться на ноги по-настоящему! О тебе, кстати, все время вспоминает Дмитрий Стахиевич Моор. Сходи к нему непременно. Он теперь лауреат Сталинской премии, член правления Союза художников… Словом, человек большой - посодействует!

С помощью старого моего учителя я вскоре поступил на работу в рекламный отдел крупнейшего в Москве автомобильного завода им. Сталина (ныне он переименован и называется заводом Лихачева). И тогда же стал посещать студию изобразительных искусств ВЦСПС, где преподавали - помимо Моора - такие превосходные мастера, как Алякринский, Ряжеский, Юон.

Все вроде бы складывалось благополучно. После многих бед и мытарств жизнь начала наконец входить в берега.

Работа хоть и была скучновата, но все же устраивала меня (я занимался цветными рекламными каталогами, предназначенными для Америки), учеба в студии шла вполне успешно. На выставке зачетных работ по классу иллюстративно-плакатной графики несколько моих эстампов были одобрены худсоветом и замечены критикой. Одну из акварелей, изображавшую салют - россыпь ярких огней по синему полю, приобрела за хорошую цену дирекция Трехгорного текстильного комбината. И спустя недолгое время в продаже появилась нарядная, сделанная по моему рисунку ткань.

Одновременно с этим я получил издательский заказ - первый в своей жизни и довольно крупный профессиональный заказ на серию иллюстраций к сборнику известного фольклориста и сказочника Афанасьева.

— Ты, старик, в люди выходишь! - уважительно и чуточку ревниво заявил с улыбкою молодой художник Алеша Крайнев, служивший вместе со мною в рекламном отделе. - Половина Москвы в твоих ситцах ходит, отовсюду заказы сыплются… Лафа! Только не возгордись, смотри не вздумай задаваться.

С ним и еще с одним рисовальщиком - худым и носатым Давидом Гатлобером - я сдружился сразу же, как только поступил на службу. Нас сблизили общие интересы, одинаковые творческие замыслы. Да и в прошлом у нас тоже было немало сходного.

Так же, как и я, оба этих парня испытали на себе тяготы сталинских репрессий (Давид потерял в тридцать девятом году брата, Алексей - родственников со стороны матери). И оба недавно только демобилизовались из армии. Будучи по возрасту старше меня, они успели понюхать пороху, прошли с войсками по всей Европе и повидали иную, вольную жизнь. И теперь, беседуя со мною, друзья частенько вспоминали виденное; вспоминали и сравнивали с окружающим нас бытом. И весьма откровенно критиковали его.

В разговорах такого рода я, как правило, почти не участвовал - размышлял о другом. Все помыслы мои были отданы искусству; только это занимало меня тогда. Только это! В экономике я разбирался слабо, политики чурался, избегал ее; она казалась мне делом темным и низменным, не стоящим внимания истинного художника.

Однако избежать политики мне не удалось; она сама - внезапно и грозно - напомнила о себе…

Придя как-то утром на работу, я не застал там ни Гатлобера, ни Крайнова; столы их пустовали весь день, а вечером, перед уходом, одна из сотрудниц отдела шепнула мне:

— По-моему, их арестовали.

— Откуда ты знаешь? - насторожился я, также переходя на шепот. - Ты их, что ли, видела?

— Ну да! Они же были здесь утром, как раз перед самым твоим приходом. Ну буквально минут за пять… Только вошли, поздоровались - и сразу их вызвали.

— Куда?

— В контору. К инспектору по кадрам.

— Ну, - облегченно вздохнул я, - это еще не так страшно.

— Ты думаешь?

— Конечно. Непонятно только, что они там делают до сих пор?

— А их там уже нету, - глуховато, с запинкой выговорила девушка. - Я видела курьера из конторы; он рассказал. Их, оказывается, ждали… И с ходу взяли под конвой.

— Но за что? - спросил я. - За что?

— Кто его знает… Говорят - за болтовню, за крамольную агитацию. Вроде бы они в какой-то подпольной организации состояли. Чушь, конечно, но все равно жаль их. Такие славные мальчики.

В эту ночь я долго не мог уснуть; бродил по комнате и беспрерывно курил, исполненный мрачных предчувствий.

«Если уж ребят заподозрили в крамоле - дело гиблое, - думал я. - Теперь им хана. Да и мне, пожалуй, тоже. Я ведь с ними дружил. Чекисты начнут проверять все их связи, все знакомства - и выйдут на мой след».

Предчувствия не обманули меня; через день после описываемых здесь событий, когда я набрасывал, склонясь над столом, новый рекламный эскиз, меня внезапно позвали к телефону.

Мягкий, развалистый голос сказал в самое ухо:

— Вы сейчас свободны?

— Да не совсем, - ответил я. - А кто это?

— Инспектор по кадрам, - ответили мне.

На секунду я почувствовал стеснение и тяжесть в груди. Сердце глухо стукнуло и замерло, и потом зачастило неудержимо. «Ну вот, - мелькнула мысль, - вот и началось!…»

— Мне нужно потолковать с вами, - внятно произнес инспектор. - Сейчас идет перерегистрация паспортов, а с вашим паспортом кое-какие неясности… - он помолчал, соп-нул в трубку. - Итак - жду!

— Хорошо, - отозвался я, умеряя дыхание, стараясь говорить как можно небрежней. - Ладно. А… когда?

— Желательно - поскорей. Вы сейчас что делаете?

— Да тут один эскиз заканчиваю.

— Эскиз? - он опять приумолк, зашуршал бумагами. - Это надолго?

— Минут на двадцать, не больше.

— Вот через двадцать минут и приходите.

Голос его неуловимо изменился - посуровел слегка, обрел необычную густоту:

— Только не задерживайтесь, не заставляйте ждать. Являйтесь точно. Ясно?

— Ясно, - пробормотал я, бросая трубку на рычаг. - Все ясно…

• Предыдущая
• 42/145
• Следующая