Песнь Лихорадки (ЛП) - Монинг Карен Мари - Страница 90

Другое видение: Риодан убивает мужчину, хорошо выглядящего в свои семьдесят. Сворачивает шею. От жизни до смерти за мгновение.

- И тебе не стало легче, - пробормотала я, потерявшись в каком-то древнем времени.

Он убрал руки с моей головы, и я открыла глаза.

- Ошибаешься. Это изменило весь мир. Как только я убил его, яд внутри меня исчез. Я почувствовал себя невесомым. Свободным. Я родился в тот день. Я нуждался в мести. Я должен был убить его. Прав или не прав, вот таков я. Иногда люди забирают у тебя слишком многое, и ты должна это вернуть.

Я кивнула. Я понимала. Убийство Ро закрыло бы во мне кровоточащую рану, но будучи подростком, я удержала себя от действий по одной-единственной причине: другие ши-видящие отвергли бы меня, а я хотела быть с ними. Когда ты молод, люди не верят, что ты способен трезво мыслить и иметь весомые причины. Мак сошло бы с рук ее убийство, потому что слова взрослых имеют вес. Мои слова веса не имели. Я не ощутила бы ни капли сожаления. Я чувствовала бы себя так, будто усыпила бешеную собаку, и именно так поступают с бешеными собаками. Я не пытала бы ее и не стала бы растягивать это. Я никогда так не делаю. И да, это заставило бы мою злобу испариться. Особенно когда я узнала масштабы ее участия в судьбе моей матери. Я чувствовала бы, что правосудие свершилось.

- Я хотел убить Ровену сильнее, чем ты думаешь, - сказал он. - Но еще сильнее я хотел, чтобы это сделала ты.

Я склонила голову в безмолвной благодарности.

- Бери Танцора, - сказал он. - Я проведу вас и помогу тебе освободить Шазама. Но потом вы втроем оставите этот мир и никогда не обернетесь. Лови жизнь за хвост, Дэни. Черт подери, я видел надгробие твоей матери.

- Ну конечно, и кто теперь проныра? - спросила я, криво и натянуто улыбаясь, но мгновенно посерьезнела. - Несколько недель назад Мак сказала, что вы привязаны к этой планете, возрождаетесь здесь, так что если планета будет разрушена, ты тоже умрешь, - хотя она говорила, что не уверена, умрет ли Девятка мгновенно или продолжит жить, пока они не будут убиты и не смогут возродиться. Как бы там ни было, это означало конец их бессмертия, мгновенно или же в пределах нормального срока жизни.

- Мак слишком много болтает.

- Миру приходит конец. Смирись с этим, - я протянула руку и коснулась его волос, провела пальцами по его жесткому точеному лицу. Я касалась Риодана. И он просто стоял, позволял мне это и выглядел столь же удивленным, как и я сама. Эта фигня с касаниями вызывала зависимость, как только я начала это делать. Это меня пугало. Я не знала правил. Часть меня хотела обнимать всех подряд и наблюдать за их реакцией. Часть меня никогда больше не хотела обниматься. Я отвергала силу всех эмоций, которые это вызывало во мне. Для Джады все было таким простым. Теперь уже ничто не было простым.

Вот только Риодан был таким сильным, электризующим и таким чертовски живым. И через неделю, плюс-минус несколько дней, хоть я пойду спасать Шазама, хоть я пойду туда, куда должен пойти супергерой - вести колонистов в другой мир, отказываясь от личных желаний, потому что так поступают супергерои, и где вы видели счастливого супергероя? - он может умереть. Я могу никогда больше его не увидеть. Я могу потерять моего злейшего врага, моего наставника, мужчину, несшего в себе столько радости, что ее буквально можно было ловить руками, когда он смеялся. Я не хотела, чтобы он умирал. Я хотела, чтобы он оставался бессмертным и всегда был где-то там, всегда знал, что мне сказать, делал что-то, чтобы бросить мне вызов. Я хотела знать, что он всегда жив где-то там.

Я не подумала, прежде чем сделала это.

Я вытянулась в полный рост и поцеловала его. Как я целовала Танцора. Мягкими, чувственными касаниями крыльев бабочки по его губам. В отличие от предыдущего раза, когда я целовала Риодана, этот не был призван провоцировать, бросить вызов или сказать «Пошел ты - ты не можешь этого коснуться». Это был поцелуй, который всего лишь говорил: «Я вижу тебя, восхищаюсь тобой и хочу, чтобы ты жил».

Он застыл, и только когда я осознала, какую идиотскую вещь сотворила, и начала отстраняться, температура в кабинете резко подскочила на пятьдесят градусов, точно воспламенился сам воздух, воспламенилась я сама, и он тоже, и он поцеловал меня в ответ таким поцелуем, который я себе и представить не могла.

Это было совсем не так, как целоваться с Танцором. Поцелуй Танцора был сладким, мечтательным и волнующим. Поцелуй Риодана был острым как бритва, резким и опасным, как и сам мужчина. Находиться в объятиях Танцора - все равно что жить на съедобной планете. Находиться в объятиях Риодана - все равно что ступить в око урагана. Танцор был легким смехом и нормальным будущим (за исключением внезапной смерти). Риодан был бесконечным вызовом и будущим, которое невозможно было себе вообразить.

Танцор принимал меня такой, какой я хотела быть, без вопросов. Риодан заставлял меня сомневаться в себе и доводил до собственных пределов.

Затем мои волосы оказались распущены, его руки зарылись в них, и он целовал меня так глубоко, что его клыки царапали мои зубы, и я ощутила вкус крови. Я четко осознавала каждый дюйм своего тела, касавшийся его: его предплечье, задевавшее край моей шеи, его руки, бережно державшие мой череп, его рот, такой мягкий и все же жесткий, его мощная грудь, прижимавшаяся к единственной части моего тела, состоящей не из сплошных мышц, одно из его бедер, скользнувшее между моих ног, отчего мои колени дрожали и едва не подкашивались.

Он целовал меня так, как делал все остальное - с исключительным умением, страстью и стопроцентной сосредоточенностью. Это был Риодан, отбросивший свою маску бизнесмена, свой холодный фасад, и оживший с жаром и мощностью тысячи солнц. И я осознала, что именно это так восхитило меня на четвертом уровне - я видела, как он отбросил все свои щиты и трахался как возбужденный мужчина, ничего не сдерживая. Открытый, незащищенный, каким он был, когда мы разговаривали.

Контролирующий себя Риодан крайне восхищал.

Открывшийся Риодан вызывал неописуемую зависимость.

Он целовал меня так, будто я была империей, которую он поклялся защищать и умер бы тысячью смертей, чтобы сохранить ее в безопасности. Он целовал меня так, будто я была женщиной с темной глубинной дикостью, требовавшей утоления, и он точно знал, как это сделать. Он целовал меня так, будто он умирал, и это был последний уготованный ему поцелуй. Затем поцелуй изменился, язык его был шелковым и бархатистым, и он целовал меня так, будто я была отменным тонким фарфором, требующим огромной заботы и нежности. Затем в нас обоих вселился шторм, и я вжималась в него, и он искал своим поцелуем, его руки скользили ниже, к той части меня, что была диким животным, как и он, и мы собирались забыть о мире и превратиться в двух примитивных, неусложеннных зверей, трахающихся так, будто наша страсть служила топливом для вселенной. И я была уверена, что мы можем. Я чувствовала, как что-то поднимается во мне, жажда, радующаяся жизни, и я знала, что она вырвется наружу и порезвится так жестко, как ей угодно, потому что я никогда не смогу сломать этого мужчину. Даже своими суперсилами. Я могу выплеснуть на него все, что угодно, и мне не нужно беспокоиться, что у него случится сердечный приступ, сломается кость, или я нечаянно поставлю ему фингал. Он может справиться с чем угодно. С моим вспыльчивым характером, моей жаждой приключений и побуждений, моим интеллектом, яростью, ругательствами, моей исключительной физической силой, даже с тьмой моего подсознания. Он был широкоплечим зверем. Он был крепким, умелым, стойким, и имел бессмертное сердце. Во мне взорвалось безумие страсти, и я ответила на ярость его поцелуя всей яростью своей души, а уж этого было дохрена. Отдаленной частью мозга я подумала о Танцоре и гадала, что возможно, он мог справиться лишь с малой частью меня, возможно, я сдерживалась не только потому, что боялась быть такой чертовски уязвимой, но и потому, что я боялась навредить ему и...