Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork" - Страница 52

– И откуда только взялась такая мода? – Игорь пошуршал обёртками, нашел последнюю конфетку, просящее посмотрел – я кивнул.

– О, мы со Спиритом завели. А ты думаешь! Это здесь я несчастный педрила и изгой общества, а там самый крутой и продвинутый, – я ухмыльнулся.

– Куда катится мир? – грустно спросил Игорь. – Вот так живёшь, никого не трогаешь, а после интерната выяснится, что модно быть геем.

– Ну, в моём случае дело не в моде, поверь, – я ложусь на кровать. Что-то тепло и секс меня разморили. Сейчас бы уснуть… и увидеть Стаса во сне.

– Ага. Ну, я тебя серьёзно предупредил – больше так не лезь ни к кому. Потому что растреплют, обязательно растреплют. Или по пьяни, или просто из вредности. И отпиздит Стас тебя, как миленький, потому что он на этом деле жутко подвинутый. Ты представь, он в прошлом году мне в комнате дрочить не разрешал!

– Да иди ты? А сам он? – с жадностью спрашиваю я, и в голове рисуются безумные картины, от которых сладкая истома разливается внизу живота, и пересыхают губы.

– Да вот ты знаешь, – Игорь смущается, – я, как-то, его за этим ни разу не ловил. Ни в комнате, ни в душе… Давай не будем об этом?

Вот так всегда, на самом интересном месте! Чёрт, неужели Стас, и вправду, совершенно полный импотент? Да какая мне, нахрен, разница? Да плевать я хотел… Да у нас бы с ним всё равно ничего бы не вышло, потому что он гомофоб, а меня терпит только потому, что вбил себе в голову, что я «нормальный». Ну да, нормальный. Это они тут все ненормальные, злобные, сдвинутые на своих комплексах сволочи. Следящие друг за другом, ждущие, пока ты проявишь слабость, чтоб вцепиться в тебя и разорвать, растоптать, унизить… И Стас – их король, хитрый, сильный, жестокий. Как зверь. Нет. Хуже зверя. Звери не мстят и не издеваются. Возможно, он даже убийца. Если честно, я не очень верю в эти истории, рассказанные Игорем, но отлично понимаю – это может быть правдой. И от этого – мороз по коже. Я видел убийц и раньше – тот же Алькатрас, всем понятно, что он казнил насильников девушки брата. Но это был акт справедливости, ни один нормальный человек, если он не слабоумный христианин, его не осудит. А вот так…

– Эй, Макс, ты чего, спишь?

– Аааа, да чего-то в сон тянет… Мне же Стас выспаться вообще не даёт, каникулы на дворе, а он, как по звонку, вскакивает и в дверь тарабанит, пока я не проснусь и не встану, чтоб послать его подальше.

– И не говори, долбаный гибрид совы и жаворонка, вот он кто.

– Это как?

– Да вот так. Утром он бодрее всех, а вечером сразу вырубается. А иногда просыпается посреди ночи и сидит, думает…

– Да? О чём?

– Чёрт его знает. Или сидит читает – учебники, в основном, или из комнаты сбегает. А потом, на следующий день, опять бодрый, только такой злой на всех, что лучше близко к нему не подходить.

– Господи, как его в дурдом не отправили ещё?

– Пытались. Нашли, что он нормальный. Я думаю…

Бдямс! Бдямс! Бдямс!

– Хаа? – мы синхронно подпрыгнули. Кто-то постучал в стекло. С той стороны. Ну, нормально, да? Я так поседею раньше времени.

Отдёрнув занавеску, я скривился. Ну, конечно. Стас – не воображаемый страстный любовник, а совершенно реальный, в грубом сером свитере и шапке – стоял на карнизе (кто, вообще, додумался делать такие карнизы?), пригнувшись, и заглядывал в окно то с одной, то с другой стороны от портрета Роберта Смита.

– Впусти его, – вздыхает Игорь.

Я открываю окно. По-хорошему, мне надо его заклеить, мне даже выдали для этих целей жёлтую вату и полоски ткани от старых простыней. Но, во-первых, я совершенно не представляю, как это делается, во-вторых, с нашими ночными прогулками в этом смысла нет.

– Чё за хуй у тебя в окошке? – вместо «привет» бросает мне Стас, с облаком холодного воздуха заваливаясь в комнату.

– Это вокалист группы The Cure, к твоему сведенью.

– Ну, и хрен с ним! А вы тут чего сидите, – Стас принюхивается, – одеколон пьёте?

– Я, как и Ален Делон, не пью одеколон.

– Не выёбывайся, Аленделон. Ну-ну, коньяк пьём, конфетки жрём, – Стас смахнул на пол фантики от «рафаэток», – о высоком пиздим, как обычно, и меня не зовём. Да и хуй с вами, придурки. Хватит сидеть в духоте, отрываем жопу от кровати! Паутинки будем делать!

– Паутинки?

– Старый прикол. Берёшь белые нитки и обматываешь, например, дверной проём. Или ещё что-то в этом роде. Если ещё клеем намазать, то ощущения вообще непередаваемые! Игорь явно заинтересовался: – А где будем делать? У девок в душе?

– И там тоже. Ну, чё, пойдём?

– Только не через окно! Я на этот хренов карниз больше не полезу, два раза падал!

– Да ладно, не ной! Вон, Макс на карнизе прекрасно себя чувствует.

– То Макс, он вообще по отвесным стенкам бегает, – буркнул Игорь. – А я не полезу, и на слабо меня не бери, я тебе не Вовчик. И вообще, холодно там.

– Да ну тебя, – Стас, с размаху, плюхается на кровать, так что Игорь подскакивает, – старик Мерзляков. А ты, Макс?

– А я вообще не пойду, – я лёг, следя за ним краем глаза. Стас снял шапку, такую простую, чёрную, с каким-то кривым лейблом. Короткие волосы – интересно, а какие они на ощупь? Жёсткие, колючие? Или, вдруг, неожиданно мягкие? Румянец от холода на вечно бледном лице, взгляд, как всегда – собранный и пронзительный. Улыбка оттягивает угол рта, а второй мёртв. Дрянной свитер с китайского рынка, дешёвые джинсы, чёрные кроссовки с отклеившимися белыми полосками и запыленными шнурками. Охренеть, и вот это – парень мой мечты? Да таких люмпенов – тринадцать на дюжину, всё метро забито! Как его можно даже сравнивать… Ну, я не знаю, с тем же Мигелем, с моим фотомоделью-одноклассником Алексом, с тем теннисистом, как же его… Со всеми теми парнями, с которыми я знакомился в клубах и на рок–концертах, такими симпатичными, ухоженными, культурными…

– Да ладно, чего ты, пошли! Что тут сидеть, фигнёй страдать?

Ага, фигнёй. По имени Стас.

Он уговаривает меня, но я лежу и демонстративно зеваю, и Стас утаскивает Игоря, всё-таки, через дверь, оставляя меня «дрочить на Мерлина Менсона».

Дверь закрывается и я облегчённо выдыхаю.

Господи, яду мне, яду и стенку покрепче!

Мне же Игорь нравится, он мне сразу понравился. Только вот ощущение, как на концерте, когда смотришь на сцену, где шикарный парень в кожаном прикиде поёт о любви и смерти, заводишься, а потом, в туалете, тискаешь первого попавшегося под руку, просто чтобы сбросить напряжение, дать выход накатившему желанию. Отлично понимая, что красавец-музыкант предпочтёт какую-нибудь грудастую фанатку их тех, что носят кожаные корсеты с балетными пачками и тяжелые ботинки с колготками сеточкой. Только Стас – не красавец и не секс-символ. Он вообще не секс. Да я скорее… Ну, не знаю, от Вовчика взаимности добьюсь!

Беру смарт и щелкаю по списку воспроизведения. Где это… А, вот…

Мелодия, до боли знакомая всем в Российской Федерации. Belle. Из этих трёх я бы выбрал… Нет, не Феба. То есть, нет – Феба бы я трахнул с удовольствием, конечно. Но выбрал бы Фролло. Наверное, как заметил Спирит, его позиция ближе всего к позиции гомосексуализма. Любой, даже самый успешный, даже самый циничный и бесчувственный гей иногда это чувствует – глухое противостояние общества, понимание, что за возможность ненадолго стать счастливым придётся отдать многое, а иногда – всё.

«Рай. Обещают рай твои объятья...»

Стасу, похоже, вообще не интересен секс.

«Дай мне надежду, о, моё проклятье...»

И, тем более, в этом смысле ему не интересен я. Он видит меня как-то по-своему, сквозь прицел своих собственных представлений о мире, которые невозможно поколебать.

«Греховных мыслей мне сладка слепая власть...»

Он прибьёт меня, узнав, что я на него дрочу...

«Безумец прежде, я не знал, что значит страсть...»

Страсть, о да. Словно я надел эту проклятую форму, пропитанную неизвестно какой дрянью, под кожу, и теперь хочется ногтями себя разодрать, только бы это прекратилось. Это химия организма. Это физиология. Это ничего не значит!