Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork" - Страница 13

Стас кивнул. И улыбнулся. Улыбка, по-прежнему, была кривая, немного неприятная, какая она у него всегда. Но, вроде, всё-таки счастливая. Или мне показалось?

Стас помог мне собрать и унести вещи. Автобус, увозивший большинство преподавателей, увозил и меня – в последний раз. Я, сквозь запотевшее стекло, всё смотрел на Стаса, как он стоял на стоянке в сгущающихся сумерках в странной позе – сцепив кисти на затылке и зажав голову в тисках локтей. Лицо его абсолютно ничего не выражало.

– Ну и мерзкий парень, – бросила учительница русского и литературы Тамара Ильинична. Я промолчал. На душе было паршиво. Я постарался выкинуть из головы высокую фигуру с непроницаемым лицом и стал думать о том, что меня ждёт дома – домашние пельмени с аджикой, вечер в кругу семьи, хороший коньяк.

Вся лестничная площадка была заляпана не пойми чем, и я побрезговал ставить коробку с книгами на пол. Просто постучал носком ботинка по низу двери. Как же здорово, когда тебя ждут дома…

– Заходи, – Миша открыл дверь и взял у меня коробку. – Чёрт, ты что, весь свой кабинет перетащил?

– Так, книжки кое-какие.

– Зачем?

– Не оставлять же там, – я, наконец, разулся и пошёл в ванную. Хотелось смыть с себя весь сегодняшний мерзкий день. Хотелось смыть липкий торжествующий взгляд физкультурника. Полупрезрительный – директора. Но больше всего – странный, тяжелый взгляд Комнина.

– Ты что, потратил весь расчёт на коньяк? – Миша вертел в руках бутылку, удостоверяясь в её подлинности. – Сергей, ты меня, однако, пугаешь.

– Это подарок, – после горячего душа мне действительно стало лучше. Я сел за кухонный стол, где уже стояла большая чашка с исходящими паром, блестящими от масла, посыпанными укропчиком пельменями.

– Неужто у вашего Геннадия Валерьевича совесть проснулась? – Миша открывает бутылку и с наслаждением нюхает.

– Нет, будешь смеяться, ученик.

– Для такой красоты надо взять настоящие бокалы, – он уходит в зал и я слышу, как звякает застеклённый шкаф, где в лучших советских традициях пылятся хрустальные вазочки, бокалы для шампанского и прочая «парадная» посуда. Вернулся он уже с двумя пузатыми, неизвестно откуда взявшимися у нас бокалами, которые мы, по-моему, и не использовали никогда. Что делать, редко кто к нам заходит выпить…

– Так что ты говоришь, ученик, – он ополоснул бокалы и налил в них коньяк, – подожди, не торопись, согрей его рукой, вот так, – он обхватывает бокал снизу, – и понюхай. Это же «Хенесси»! И расскажи, как так вышло, что ученик вашего богонеугодного заведения подарил тебе такой коньяк. Хотя, погоди, дай догадаюсь… Это тот парень, который автомат собирает за сорок секунд?

– Как догадался? – я нюхаю коньяк. Удивительный аромат и не одной сивушной или просто неприятной ноты.

– Просто это единственный ученик, которого ты вообще вспоминал хоть немного в нормальном ключе. Остальные для тебя всегда были стадом кретинов. Ну, давай выпьем! За конец всего плохого и начало всего хорошего!

– И за нас! – это самый главный тост.

– И за нас.

Мы выпили. Я подцепил пельмешку. Заедать не хотелось. Никакого противного привкуса. Никогда такое не пил. Портвейн «Три семёрки» – пил. «Солнцедар» – пил. Спирт медицинский – пил. Одеколон – пил. Дорогой коньяк – не пил.

– Плохой из меня учитель, да? – тихо спросил я.

– Ну, что ты, что ты, – Миша тут же подлил мне ещё, – я уверен, ты отлично справлялся. Я же видел, как ты готовился, читал эти методички. Пытался их заинтересовать своим предметом. Просто… Просто тебе не повезло, понимаешь! И потом… Ну, не всем дано быть великими педагогами.

– Да хоть каким-то! Я к ним вообще пробиться не смог!

Я пошёл в школу не ради денег. Ещё когда я понял, что, вряд ли, у меня будет свой ребёнок, я подумал, что свой мужской долг я должен выполнить. Хоть так. Хотя бы, давая что-то чужим. Миша со мной согласился. Он выбрал другой путь – теперь он врач в наркологическом центре. А у меня… да, была такая вот дурацкая романтическая мечта. Стать любимым педагогом для брошенных своими родителями детей. Глупости, этим детям никто не нужен.

– Только один, – вслух сказал я.

– А? – не понял Миша.

– Для одного я, всё-таки, стал любимым учителем. Причём, для самого трудного подростка. Может, не такая я уж и бездарь, а?

– Ну, что ты, Серёжа, – Миша мягко улыбнулся, – ты самый замечательный. Ты ешь, пока не остыло.

Домашние пельмени не сравнятся с той пресной гадостью, которая продаётся в магазине. Мы лепим их в огромном количестве, забивая ими полморозилки. Мои пельмени легко отличить от Мишиных – они крупнее, туже свёрнуты. Мишины – мельче, и он всегда находит время фигурно их защипать. Лепит он быстрее меня, хотя на левой руке у него всего четыре пальца, да и то, от безымянного – чуть больше половины. Не на войне оставил – в драке. Едим мы вдвоём, всегда из одной миски – а зачем тарелки пачкать, и, во время еды, я всегда ем «его» пельмени, а он – «мои». Так уж повелось.

– Ммм, вкусно… Вот придёт зима, налепим их целую кучу и на балконе будем хранить… Ладно, найду себе нормальную работу в городе, а то два идеалиста в семье в наше время – слишком накладно.

– Ты, главное, не переживай, что так вышло.

За окном раздались звуки сирены и он рефлекторно напрягся, повернулся. Вот ведь чудак, уговаривает меня не переживать, а сам переживает больше всех – за меня, за пациентов, за родителей моих. Особенно за меня. Что я рядом с ним всю жизнь себе ломаю. Чуть что, сразу начинает себя винить. Я ему о шантаже даже и рассказывать не стал.

…

Неделю назад я поймал физкультурника в учительской, когда там никого не было.

– Ты что же творишь, сука! Ты что творишь с детьми, а? – не выдержав, я схватил его за край футболки и придушил, чувствуя, как волной накатывает отвращение. Он сильный мужик, только и я не слабак, да и помоложе буду. В армии служил, грузчиком работал, психов буйных скручивал.

– Эй, да ты остынь, – он говорил испуганно, но водянистые, невыразительные глазки хитро поблёскивали, и я ему не верил.

– Ты должен уволиться! – я его тряс, а он и не сопротивлялся. На полголовы меня ниже, волосы длинные и какие-то редкие, висят вокруг головы, как у старикашки. Совершенно верно сказал Стас – мразь. И как я раньше не замечал! Даже вырваться не пытался, только бормотал: «Пусти, пусти».

И я отпустил. А надо было придушить там же, потому что, когда он отдышался, он выплюнул мне в лицо:

– А сам-то что творишь, а? Педагог от слова «педо», а?

– Ты что несёшь! – по спине скользнул мерзкий, холодный страх. Не может он знать. Не может.

Он знал. Откуда? Я так и не понял. Что-то он, возможно, подслушал, когда я звонил домой пару раз. Может, он следил за мной – от такой твари всего можно ожидать.

– Ты уж мне поверь, Сергей Александрович, ты ничего доказать не сможешь. А за меня есть кому заступиться. Про пацана новенького, голубка сизокрылого, слыхал? Кто, думаешь, напел его папаше про наше чудное место? Толян Веригин – правильный мужик, не забывает старых друзей. И мальчик у него ничего такой…

– Да ты, тварь…

– А ты что за тварь, а? Тоже же вижу, как ты ученичков обхаживаешь. Все эти твои затеи, походы, ориентирования на местности. Разнообразия хочется? Дома-то, наверное, прискучила одна и та же за…

И тут я ему врезал. От всей души. Отлично понимая, что этим всё и закончится.

– Сам уходи с работы. Я-то директору не чужой, знаешь, небось? А ты тут давно всем поперёк горла, гордый такой, уроки свои никогда не пропускаешь, как будто нужны они тут кому…

– Я свой предмет люблю.

– Да кто же тебе поверит, а? Всем понятно станет, что ты в нашем интернате забыл. Такие, как ты, только об одном и думают. А туда же – ветеран войны, защитник Отечества…

Он много чего говорил. И всё, что он говорил, было правдой. Его слово – настоящего педагога с высшим образованием, женатого человека – против моего, странного одинокого мужика с автослесарным техникумом. Из детей никто ничего не скажет. Они тут такие.