Супермен (сборник) - Фолкнер Уильям Катберт - Страница 34

— Доброе утро. Это вы — капитан Бирс? — спросил Баффем.

— Самый я и есть.

— Не скажете ли, капитан, кто теперь живет в доме Риверсов?

— В котором, вы говорите, доме?

— У Риверсов. Вон через дорогу.

— А, в этом? А это дом Кендриков.

— Но ведь его построил Риверс?

— Вот и нет. Капитан Сефас, вот кто его построил. И всегда в нем жили Кендрики. Теперешнего владельца зовут Уильям Дин Кендрик. Сам он в Бостоне, по шерстяному делу, но семья приезжает сюда, почитай, каждое лето. Уж кому и знать, как не мне. Кендрик со мной в родстве.

— Но… где же тогда жили Риверсы?

— Риверсы? А-а, они-то? Вы, стало быть, с Запада приехали? Думаете провести здесь лето?

— Нет. Почему вы решили, что я с Запада?

— Да Риверс на Запад переселился, Брэдли Риверс. Вы-то про него, что ли, спрашивали?

— Да.

— Приятель вам будет?

— Нет. Просто слыхал о нем.

— Ну тогда я вам вот что скажу: никаких Риверсов никогда и не было.

— То есть как это?

— Отец этого самого Брэдли Риверса называл себя Зенас Риверс. Да только настоящее-то имя ему было Фернао Рибейро, и был он всего-навсего португалец-матрос. И добром он не кончил, хоть и знал толк в промысле. Но как запьет, то уж, не дай бог, себя не помнил. Он грабил затонувшие корабли. А сюда он приехал с островов Зеленого Мыса.

— Я так понял, что предки этого Брэдли Риверса были самые что ни на есть аристократы и прибыли сюда на «Мэйфлауэре».

— Может, и так, может, и так. Аристократы по части как бы нализаться ямайского рома. Но они не на «Мэйфлауэре» приехали. Зенас Риверс пришел сюда на бриге «Дженни Б. Смит».

— Но, значит, Зенас до Кендриков владел этим домом?

— Это он-то? Да если он или Брэд и переступали когда порог Кендрикова дома, то разве что дров охапку принести или раков на продажу.

— А какой он был с виду этот Зенас?

— Да такой плотный из себя, смуглый — одно слово, португалец.

— А нос у него был с горбинкой?

— У него нос с горбинкой? Что твоя слива, у него был нос.

— Но ведь у Брэдли был римский профиль. Откуда же у Брэдли взялся нос с горбинкой?

— От мамаши. Мамаша у него янки, только их семья совсем была никудышная, вот она и вышла за Зенаса. Брэд Риверс всю жизнь был отпетый враль. Лет семь-восемь назад он вдруг объявился, так он тогда хвастал, будто стал первым богачом в Канзасе или в Милуоки — он говорил, не помню.

— Не знаете, он покупал здесь картину дома Кендриков?

— Вроде бы покупал. Он подрядил одного живописца нарисовать Кендриков дом. И купил кое-что у меня в лавке — диван и портрет покойного капитана Гулда, что оставила здесь Мэй Гулд.

— А этот капитан Гулд… у него нос с горбинкой? Лицо такое суровое, с бакенбардами?

— Он, он. Что же вам про него Брэд нарассказал, а?

— Ничего, — вздохнул Баффем. — Так, значит, Риверс был самый обыкновенный простолюдин вроде меня?

— Брэд Риверс? Простолюдин? Он у Зенаса, правда, учился года два в Тэнтоне, но все равно его здесь, на задворках у Кендриков, или у Бирсов или Доунов, всякая собака знает, привыкли. Да вы спросите хоть кого из старожилов, вам всякий скажет.

— Спрошу. Спасибо вам.

Он шел по единственной улице Апогея в густом облаке пыли — ничем не примечательный высокий господин в котелке.

В его распоряжении была всего пятьдесят одна минута до возвращения местного поезда Апогейской ветки, который должен был доставить его на ближайшую узловую станцию для пересадки в Западней экспресс.

Он позвонил; он постучал кулаком в парадное; он обошел дом кругом, и здесь застал матушку Ориллии за стиркой салфеток. Она поглядела на него поверх очков и гордо осведомилась:

— Что вам угодно?

— Вы не помните меня? Я проезжал здесь недавно в гоночном автомобиле. Могу ли я видеть мисс Риверс?

— Нет. Она в школе. На уроках.

— А когда вернется? Сейчас четыре.

— Возможно, что прямо сию минуту, а возможно, что и до шести задержится.

Его поезд отходил в 4.49. Он ждал не ступеньках парадного крыльца. Было уже 4.21, когда в калитку вошла Ориллия Риверс. Он бросился к ней навстречу, держа часы в руках, и прежде чем она успела промолвить слово, выпалил одним духом:

— Узнаете меня? И прекрасно. У меня неполных двадцать восемь минут. Должен поспеть на поезд в Сан-Франциско, пароходом в Японию, оттуда, возможно, в Индию. Рады мне? Пожалуйста, не будьте мисс Риверс, будьте просто Ориллией. Осталось двадцать семь с половиной минут. Скажите, вы рады?

— Д-Д-Да.

— Думали обо мне?

— Конечно.

— А вам хотелось, чтобы я когда-нибудь опять проехал через ваши места?

— Какой вы самонадеянный!

— Нет, я просто очень тороплюсь. У меня осталось всего двадцать семь минут. Вам хотелось, чтобы я вернулся? Ну, пожалуйста, скажите! Разве вы не слышите свисток пароходе, уходящего в Японию? Он зовет нас.

— В Японию!

— Хотите посмотреть Японию?

— Очень.

— Пойдемте со мной! Я распоряжусь, чтобы в поезде нас встретил пастор. Можете позвонить в Детройт и навести обо мне справки. Соглашайтесь! Скорее! Будьте моей женой. Осталось двадцать шесть с половиной минут.

В ответ она смогла только прошептать:

— Нет! Мне нельзя об этом даже думать. Это так заманчиво! Но мама никогда не согласится.

— При чем тут ваша мама?

— Как при чем? В таких семьях, как наша, судьба одного человека — ничто, важна и священна судьба рода. Я должна помнить о Брэдли Риверсе, о старом Зенасе, о сотнях славных пионеров-янки, возродивших нечто величественное, по сравнению с чем не имеет значения счастье отдельного человека. Дело в том, что… о! Noblesse oblige[4].

Мог ли он, не пощадив этой страстной веры, сказать ей правду? Он выпалил:

— Но вы бы хотели? Ориллия! Осталось ровно двадцать пять минут. — Он сунул часы в карман, — Слушайте. Я должен поцеловать вас. Я уезжаю отсюда за семь тысяч миль, и я этого не вынесу, если… Я сейчас вас поцелую вон там в беседке.

Он ухватил ее под руку и увлек по дорожке.

Она слабо сопротивлялась: «Нет, нет, о, пожалуйста, не надо!» — пока он не смёл ее слова поцелуем, и в поцелуе она забыла все, что только что говорила, и прильнула к нему с мольбой:

— О, не уезжайте! Не оставляйте меня тут, в этой мертвой деревне. Останьтесь поезжайте следующим пароходом! Уговорите маму…

— Я должен ехать этим пароходом. Меня ждут там: будут большие гонки. Поедем со мной!

— Без… без вещей?

— Купим все по дороге, в Сан-Франциско!

— Нет, не могу. Я должна подумать и о других, не только о маме.

— О мистере Доусоне? Неужели он вам нравится?

— Он очень деликатен и внимателен, и он такой образованный человек! Мама хочет, чтобы мистер Доусон получил приход на Кейп-Коде, и тогда, она думает, я могла бы возобновить прежние связи нашей семьи и стать настоящей Риверс. Сделавшись миссис Доусон, я, может быть, разыскала бы наш старый дом и…

Ее прервали его руки, легшие ей на плечи, его глаза, смотревшие прямо в ее глаза с горькой прямотой.

— Неужели вам не надоедают предки?! — воскликнул он.

— Никогда! Хороша я или дурна, у меня славные предки. Однажды во время мятежа на клиппере, которым командовал Зенас Риверс, он…

— Дорогая, никакого Зенаса Риверса не было. Был только иммигрант-португалец по имени Рибейро, Фернао Рибейро. На портрете у вас в доме изображен некий капитан Гулд.

Она отпрянула. Но он продолжал говорить, стараясь взглядом и голосом выразить свою нежность:

— Старик Зенас был низкорослый смуглый толстяк. Он грабил затонувшие суда и был не слишком-то приятной личностью. Первый настоящий аристократ в вашем роду — это вы!

— Подождите! Значит… значит, это все неправда? А дом, фамильный дом Риверсов?

— Нету дома. Дом, который у вас на картине, принадлежит и всегда принадлежал Кендрикам. Я сейчас прямо с Кейп-Кода, и там я выяснил…