Утешение Философией - Боэций Аниций Манлий Торкват Северин "Боэций" - Страница 18

IV.3(v). Улисса парус наполнил {140}

Эвр дуновеньем, и лодку

К острову ветер восточный

Тихо несет, где богиня —

Семя прекрасное Солнца —

Странникам чашу подносит

И, услаждая напевом,

Их обращает в животных

Силою трав всемогущих!

В львов африканских и вепрей.

Зубы и когти увидишь

Льва мармарикского {141}, жалкий

Вой оборотня несется,—

Твари с личиною волка,

Тигра индийского встретишь

В зарослях тихих у хижин.

И хоть аркадские боги

И оградили от зол всех

Гостя, но новые беды

Встретил герой чужеземный.

Горькую чашу испили

Также гребцы с ним совместно,—

Желуди пищей им служат,

Благо исчезло Цереры.

И ничего не осталось

Тем же в их прежнем обличьи.

Разум один сохранили,—

Он и оплакивал рок их.

Трав чудодейственных сила,

Плоть изменить что способна,

Вовсе не властна над духом.

Сила в груди человека

Скрыта великая жизни.

Губит лишь яд, что лишает

Духа его, отравляя

Самую сущность сознанья,

И проникая глубоко,—

К плоти его безразличный,—

Душу одну разрушает.

IV.4. На это я заметил: справедливо то, что порочные хотя и сохраняют внешность человека, однако уподобляются животным по душевным качествам. Но можно было бы пожелать, чтобы ярости злых и испорченных людей не было дано свободы угрожать добрым людям.— Дело тут не в свободе,— ответила Философия,— и я не премину показать это тебе в подходящем месте. Однако предположить, что они лишены по-видимому имеющейся у них свободы, значит, по большому счету, снять с преступников наказание. Возможно, это покажется кое-кому невероятным, но неизбежно дурные являются более несчастными в том случае, если совершают желаемое, чем когда то, чего желают, осуществить не могут. Так, если несчастье — желать беззакония, то еще большее бедствие — мочь [его совершить], поскольку в первом случае плод злой воли остался бы несозревшим. Итак, каждому присущ свой род несчастья и трижды преследуют несчастья тех, которые, как ты видишь, желают зла, могут совершить его и совершают.— Согласен, но думаю, они избегли бы их, утратив возможность совершить злодейство.— Они избавятся от них скорее, чем ты думаешь, или, возможно, чем они сами ожидают, ибо нет в этих, столь тесных, пределах жизни ничего такого, ожидание чего было бы слишком долгим для бессмертной души {142}.

Великие упования порочных и нагромождения их злодеяний разрушаются часто внезапно и неожиданно — и это устанавливает меру их несчастья. Так, если порок делает людей несчастными, то порочный человек становится тем несчастней, чем дольше длятся его злодеяния. Я сочла бы таких людей самыми несчастными. Если бы смерть не подводила последнюю черту их злодеяниям. И исходя из наших суждений о природе беззакония явствует, что несчастье [бесконечно], если оно длится вечно.— Твое заключение очень странно и с трудом укладывается в голове, но мне кажется. Оно не расходится с предыдущими выводами,— сказал я.— Правильно, а тот, кто считает эти рассуждения не достаточно согласованными, пусть докажет, что какие-либо их предпосылки ложны, или выявит, что из сравнения со сказанным ранее не следует такой вывод. Иначе, если он согласен с предыдущим, у него нет никаких оснований оспаривать вывод.

То, что я намерена сказать сейчас, кажется не менее удивительным, но оно вытекает из изложенного выше.— Что же именно? — Более счастливыми являются порочные люди тогда, когда на них обрушивается наказание, чем когда правосудие не карает их {143}. Я не стараюсь теперь доказывать, что дурные нравы исправляются с помощью возмездия и исправляются под страхом наказания; и что в этом случае они служат уроком для других, чтобы люди отвратили души от предосудительного. Нет, я думаю. Существует иная причина, почему порочные несчастнее, когда они избегают наказания, если даже не брать в расчет исправительного действия наказания и его значения для наставления других.— Какая же иная причина? — Так вот: разве мы не признали, что добрые — счастливы, а злые — несчастны? — Признали.— А если чье-либо несчастье возмещается неким благом, разве он не счастливее того, кто испытывает несчастье само по себе, без всякой примеси блага? — Кажется, да,— сказал я.— Если же на несчастного человека, лишенного всякого блага, помимо того, из-за чего он несчастен, обрушится новое зло, разве он не почувствует себя намного более несчастным, чем тот, несчастье которого облегчает участие блага. Говорю ли я нечто, не соответствующее истине? Значит, порочные, [люди] получают некое благо, которое как бы присоединяется к ним, когда их наказывают, то есть само наказание согласно разумному порядку правосудия — благо. В результате, если они избегают наказания, не совершая какого-либо нового зла, сама их безнаказанность, представляет собой зло большее, чем они заслужили.— Этого нельзя отрицать, намного несчастнее порочные, избежавшие справедливого наказания, чем наказанные по справедливости.— Наказывать дурных людей — справедливо, оставлять не наказанными — непозволительно. Кто же это отрицает? — спросил я.— Ни один человек не будет оспаривать, сказала она,— что благо есть все свершающееся по справедливости, и, напротив, из того, что несправедливо, проистекает зло.— Это соответствует сказанному немного ранее. Но мне хочется знать, допускаешь ли ты, что душам полагается наказание после смерти тела? {144} — И великое,— ответила она.— Одни их них испытывают муки, данные в наказание, а другие очищаются милосердием. Но теперь не время рассуждать об этом.

Мы много говорили о могуществе дурных людей, которое казалось тебе вопиющей несправедливостью, а теперь ты понял, что его не существует. Узнай же, что необузданность, которой ты молил положить конец, тех, о ком сетуешь, что они безнаказанны, и чья порочность, как тебе кажется, избежала подобающего отмщения, недолговечна. Кроме того, она делает их тем более несчастливыми, чем дольше длится, и была бы преисполнена несчастья, если бы продолжалась вечно. Поэтому, очевидно, наиболее несчастны злодеи, избежавшие справедливого наказания, а не получившие его. Этому рассуждению созвучно, что самое тяжелое наказание достается им, если, как представляется, они остались безнаказанными.— Когда я вникаю в твои доводы,— сказал я,— то думаю, что нельзя сказать ничто вернее. Но когда я смотрю на них с обычной человеческой точки зрения, в них не только невозможно поверить, но, более того, они представляются очень противоречивыми.— Возможно,— ответила она.— Ибо не могут глаза, привыкшие к темноте, обратиться к свету очевидной истины, и люди подобны птицам, чье зрение сильнее ночью, а днем они слепы. Люди принимают во внимание не порядок вещей, а лишь свои собственные страсти, вследствие чего свободу грешить и безнаказанность преступления считают счастьем. Посмотри же, что повелевает извечный закон. Если ты украсишь душу наилучшими добродетелями, нет тебе дела до судьи, определяющего награду: ты сам себя приобщил к наилучшему. Если же ты падешь в грязь, не сетуй на наказание извне: ты сам избрал себе наихудший жребий. Так, когда смотришь поочередно на землю и на небо, Кажется, что ты падаешь в грязь или возносишься к звездам. Но толпа этого не понимает. Что ж из этого? Ведь не уподобляемся мы тем, которые, как мы показали, похожи на зверей. Если бы кто-то. Потеряв способность видеть, забыл, что прежде он обладал зрением, и полагал, что ему ничего не достает для человеческого совершенства, разве не был бы он по нашему мнению незрячим, слепым? Однако есть и еще нечто, столь же твердо обоснованное доводами разума, с чем люди не согласятся, а именно — что несчастнее те, которые творят несправедливость, чем те, кто страдает от нее.— Я бы хотел услышать доказательства этого.— Будешь ли отрицать,— спросила она,— что каждый порочный человек достоин отмщения? — Нет.— Значит, во много раз несчастнее те, которые порочны.— Да.— И ты не сомневаешься в том, что люди, достойные наказания, несчастны? — Нет.— Если предположить, что ты судья. На кого сочтешь необходимым возложить наказание, на свершившего несправедливость или подвергавшегося ей? — Не сомневаюсь, я бы наложил наказание на содеявшего ее.— Значит, более несчастным тебе кажется тот, кто нанес обиду, чем пострадавший от нее.— Согласен.— На основании этих веских доказательств выявляется, что безнравственность по своей природе делает [людей] несчастными, а допущенная несправедливость приносит несчастье не пострадавшему, а оскорбителю