Утешение Философией - Боэций Аниций Манлий Торкват Северин "Боэций" - Страница 11

III.4(v). Сколько бы Нерон себя не украшал

Пурпуром и камнем драгоценным,

Ненавистным всем он оставался

За безумства и за злую роскошь.

Он курулам жадным предпочтенье

Отдавал, а не мужам достойным.

Разве стоят почести чего-то

Коль бесчестным людям достаются.

III.5. А разве царская власть или близость к трону могут наделить человека подлинным могуществом? Или счастье правителей длится вечно? Ведь полны примерами старые времена и наш век, что и царей покидало счастье, сменяясь страданием. О великое могущество, которое и для сохранения самого себя оказывается недостаточным! Почему же, если царская власть является источником блаженства, она при отсутствии какой-либо части уменьшает счастье? А насколько далеко простирается человеческая власть? Ведь существует множество народов, у которых нет царской власти. И в этом отношении власть не дает счастья, ибо под ней сокрыто бессилие, которое делает [правителей] несчастными; таким образом, царям неизбежно достается большая доля несчастий. Тиран, познавший опасности, угрожающие царской власти, находится под постоянным давлением страха, как под мечом, висящим над его головой {110}. Что же это за власть, которая порождает горечь тревог и не может избавить от терзаний и страха. Ведь правители сами бы желали жить покойно, но не могут и лишь выставляют напоказ свое мнимое могущество.

Неужели ты счел бы, что человек обладает могуществом, если бы ты видел, что он желает невозможного для себя? И сказал бы, что является могущественным тот, кто гордо шествует в сопровождении слуг, однако сам их боится больше, чем устрашает; разве обладает властью тот, кто находится в руках своих прислужников? Стоит ли говорить о приближенных к трону, если власть правителей полна бессилия? Ведь правители, пошатнувшись, часто увлекают за собой невиновных. Нерон Сенеку, близкого человека и своего учителя, заставил принять решение умереть; Антонин, самого могучего среди придворных, предал мечу {111}. А ведь и тот, и другой желали бы отказаться от своего могущества. Сенека пытался богатства свои передать Нерону и устраниться от дел. Но поверженных увлекла в пропасть сама их сила, и ни один, ни другой не смогли свершить того, что желали. Что же это за могущество, которого страшатся сами обладающие им, под защитой которого невозможно чувствовать себя в безопасности и от которого нельзя избавиться, когда это желательно? А разве будут тебе заступниками друзья, которых привела к тебе не добродетель, а Фортуна? Ведь того, кого твое счастье делает другом, несчастье превращает в недруга. А ведь чума нанесет меньший вред, чем враг, прикинувшийся другом!

III.5(v). Если смертный хочет сделаться могучим,

Пусть смирит свой дух неукротимый

И не клонит шеи, покорившись

Всем желаниям, бразды ослабив.

Но хоть гнева твоего бояться

Будет Индия, и подчинится

Фула {112}, дальняя тебе, возможно,

Власть не в силах устранить заботы

Мрачные, и кто, скажи, поможет

Избежать тебе несчастий в жизни!

III.6. Слава часто бывает столь же ложной, сколь и постыдной. Поэтому справедливо воскликнул автор трагедии: ? ???? ????, ???????? ?? ?????? ????? ?????? ??? ????? ??????? ????? {113}. Многие часто удостаивались имени великих хвалой заблуждавшегося народа, а что более ужасное можно себе представить? Лучше бы те, кого превозносят не по справедливости, сами бы устыдились расточаемых им незаслуженных восхвалений. Ибо даже если бы эти похвалы соответствовали их заслугам, что они могли бы прибавить к убежденности мудреца, что свое благо следует измерять не молвой народа, но осознанием истины, убежденностью в [своей] правоте. Итак, если представляется прекрасным прославлять свое имя, то, соответственно следует считать позорным его умолчание. Однако, как я уже говорила немного раньше, неизбежно существует множество народов, которых слава одного человека не может достичь; случается, что тот, кого ты считаешь достойным славы, даже в соседних странах может не считаться заслуживающим прославления. И затем, что действительно недостойно упоминания, так это благосклонность народа, которая не основывается на правильном суждении и не бывает устойчивым.

А кто не понимает, насколько суетно и бессмысленно гордиться знатным именем? Оно, будучи покрыто славой, не распространяет ее на нас, [как бы отделено от нас]. Как представляется, знатность — это прославление, вытекающее из заслуг предков. Но если похвала есть основание славы, то славны те, которые хвалят; и чужая слава не придаст тебе блеска, если ты не имеешь своей собственной. Если в знатности и заключено какое-нибудь благо, то, как я полагаю, лишь единственное — необходимость быть благородным, чтобы не запятнать доблесть предков.

III.6(v). Род человеческий весь из единого корня выходят.

Ведь Вседержитель — один родитель всего в этом мире.

Он ведь дал Фебу лучи, и рога только он дал Селене.

Он ведь людьми населил нашу землю и звездами небо.

Он заключил наши души в телах, устремленные к свету.

В смертных он знанье вложил о высоком их корне не зря ведь!

Что же кричишь, человек, о знатности рода, о предках?!

Если ты убежден, что все мы от неба, то значит,

Тот лишь низок у нас, кто тонет в пороках постыдных!

III.7. Что же сказать мне о телесных наслаждениях, жажда которых наполняет [душу] беспокойством, а избыток порождает раскаяние? Сколько непереносимых скорбей, какие болезни они приносят телу стремящегося к наслаждениям. Я не знаю, какой привлекательностью обладают они, но печальны их последствия. Кто же пожелает поразмыслить о своих страстях, пусть поймет, что если бы они могли привести к блаженству. То не было бы никакого основания для отрицания того, что животным также доступно блаженство, поскольку каждое животное торопится удовлетворить свои телесные желания.

Наиболее благородный род приятности доставляют брак и дети, но так установлено природой,— я не помню, кто это сказал,— многие обретают в детях своих мучителей. Нет нужды напоминать тебе, сколь печально положение таких людей, ведь ты сам испытал это состояние, и все еще не свободен от беспокойства. Я привожу суждение об этом моего Еврипида {114}, который сказал. Что является счастливейшим, кто лишен детей по несчастью.

III.7(v). Гонит человека жало

Страсти, что острее много

Жала пчел и клюва птицы.

Мед едва прольется сладкий

На тебя и убегает.

Слишком дорожишь им, смертный,—

В сердце страсть удар наносит.

III.8. Итак, нет никакого сомнения, что эти пути к блаженству на самом деле уводят в сторону от него. Они не могут привести человека туда, куда, как кажется, обещают. Насколько же спутаны они со злом, я вкратце покажу. Если ты пытаешься скопить денег, то вынужден будешь их отнять у того, кто теперь владеет ими. Жаждешь почетных должностей — преклонишь колена перед дающими их и желая всех превзойти — обесславишь себя унижением. Стремишься к могуществу — на тебя обратится вероломство подданных, и ты будешь окружен опасностями. Ищешь славы — но отречешься от нее из-за трудностей и беспокойства, связанных с ней. Желаешь проводить жизнь в наслаждениях — но кто же не станет презирать и не сочтет ничтожнейшим человека, порабощенного страстями своего тела. Ведь те, которые ставят блага своего тела превыше всего, стремятся к обладанию столь малой и хрупкой вещью. Ибо разве можешь ты превзойти слонов величиной тела, а волов силой, или, быть может, тигры уступят тебе в ловкости? Обратите же свой взор к простору небес, их неизменному и стремительному вращению и перестаньте, наконец, восхищаться вещами, которые не имеют подлинной ценности. Ведь даже небо достойно восхищения не из-за этого вращения, но из-за того порядка, посредством которого оно управляется.