Психоанализ и бессознательное. Порнография и непристойность - Лоуренс Дэвид Герберт - Страница 29

Однако наша жизнь не ограничивается одной стороной и одним лишь движением к этой единственной кульминации. Неужели строительство собора стимулируется актом соития? Является ли секс побудительным мотивом и в этом богоугодном деле? Разумеется, нет. Хотя сексуальный элемент до некоторой степени присутствует и здесь, играя свою определенную роль. Конечно, не доминирующую. То же самое можно сказать и о строительстве, например, Панамского канала. Сексуальный побудительный импульс, в самом широком смысле этого слова, имел какое-то значение и в этом случае. Но было там и нечто иное, гораздо более важное, что и явилось главным побудительным мотивом для строительства этого канала, как, впрочем, для строительства храма и любого другого сооружения.

Так в чем же заключается этот иной, более важный импульс? В неодолимом стремлении человека к созиданию, вот в чем. Человек не просто хочет что-то создавать или строить, он хочет строить из самого ценного материала — из своего собственного «я», из своей собственной веры, вкладывая в создаваемый им мир свои собственные силы, свои собственные понятия о красоте; он хочет строить нечто прекрасное. И это самое главное: строить не просто полезное, а непременно прекрасное. Панамский канал никогда бы не был построен просто ради того, чтобы по нему проходили суда. Его строительство было вызвано бескорыстным стремлением человека создать нечто очень красивое, нечто, родившееся в его собственной голове, нечто такое, во что он смог бы вложить свое «я», свою веру в высшие силы и в самого себя, всю радость своей души — с этого, собственно, и начинается творчество. Такова первичная мотивация. Сексуальная же мотивация по отношению к этой первичной является дополнительной, а зачастую и прямо противоположной.

Таким образом, первый мотив любой человеческой деятельности — это мотив исключительно религиозный или исключительно творческий. Сексуальный же мотив, как правило, играет второстепенную роль. Но иногда между этими двумя мотивами возникает острый «конфликт интересов».

Хотелось бы проследить истоки первичного, то есть творчески-религиозного мотива в человеческом «я», не упуская из виду и взаимосвязь первичного с вторичным, то есть сексуальным мотивом. Эти два великих человеческих импульса сосуществуют бок о бок, как муж и жена или как отец и сын. И бесполезно преувеличивать роль одного из них, пренебрегая ролью другого.

Сегодня люди склонны огульно отрицать религиозный мотив или же доказывать его абсолютную чужеродность по отношению к сексуальному. А что касается ортодоксальной религии, то она и вовсе открещивается от секса. Хорошо хоть Фрейд сумел им дать отповедь и показал, насколько они ошибаются. Но ведь и ортодоксальный научный мир точно так же открещивается от религиозного импульса. Ученым обязательно нужно отыскивать причину для всего сущего. Но в том-то и дело, что религиозный импульс, как правило, беспричинен. Что касается Фрейда, тот всегда выступает с позиций ученого. А вот Юнг поверх своей университетской мантии пытается надеть на себя церковный стихарь, так что, слушая его, не понимаешь, кто, собственно, перед тобой — проповедник или ученый. Мы все-таки отдаем предпочтение сексуальным теориям Фрейда перед всеми этими libido Юнга[11] или elan vital Бергсона[12]. Секс, по крайней мере, означает нечто определенное, хотя, с другой стороны, когда Фрейд делает секс ответственным за все, что делается на Земле, то он с таким же успехом мог бы сделать его не ответственным ни за что.

Мы отказываемся от поисков причины всего сущего на Земле, будь та причина сексом или libido, elan vital или эфиром, элементарными частицами или механической силой, perpetuum mobile[13] или чем бы там ни было. Но в то же время мы чувствуем, что не способны, подобно Моисею, взойти на нашу нынешнюю идеальную вершину Фасги[14] или сделать следующий шаг прямо в открытое небо. А если мы все-таки достигнем вершины Фасги наших идеалов и, крича «Выше! Выше!», попытаемся подняться за облака, то, значит, мы идеалисты и нами движет чисто религиозный импульс. Если же мы ученые, то предпочтем оказаться там, за облаками, с помощью аэроплана, или евгеники[15], или всеобщего разоружения[16], или чего-нибудь еще, в той же мере абсурдного.

Если обетованная земля где-то и есть, то только у нас под ногами. Не к чему нам стремиться за облака, незачем летать в поднебесье. Хватит с нас этих кличей «Выше! Выше!» и бесплодных призывов к всеобщему братству, вселенской любви и всемирной Аиге Наций[17]. Идеализм и материализм, взявшись за руки, умудрились вместе вскарабкаться на вершину Фасги, так что там уже и не протолкнешься. И вот все мы стоим там, сбившись тесной кучкой, взобравшись на плечи друг друга и попирая друг друга ногами, да знай себе покрикиваем: «Выше! Выше!»

К твоим шатрам, о Израиль! Братья, сойдемте вниз. Спустимся на равнины. Ведь именно там пролегает дорога к манящему нас Ханаану[18]. Подъем завершен. Теперь туда, вниз, в ту землю, где реки текут медом и молоком. Правда, вскоре потекут они кровью, но тут уж ничего не поделаешь. Что тут попишешь, если у хананеян вместо меда и молока течет в жилах кровь.

Если весь вопрос сводится к истокам, то надо сказать, что истоки у всего всегда одни и те же, что бы мы о них ни говорили. И с причинами дело обстоит точно так же. Пусть эта мысль послужит нам утешением. Если нам хочется потолковать о Боге, ну что ж, мы можем доставить себе такое удовольствие. О Боге говорено достаточно много, но Он, кажется, ничего не имеет против. Проблема тут не в Боговом, а в нашем личном ко всему отношении. Если нам так хочется за чашкой чаю потолковать об атомах, то почему бы и не потолковать. Мы можем говорить о чем угодно: об электронах, об эфире, о libido, об elan vital — да и вообще о любых других причинах, объясняющих все на свете. Вот только не нужно подавать к чаю секс. Всем нам и под столом его хватает, и, по правде сказать, я, со своей стороны, предпочел бы там его и оставить, что бы ни говорили обо мне фрейдисты.

До чего же надоели все эти чаепития с истоками, с причинами и даже с Господом Богом! Давайте уж лучше добудем нечто таинственное прямо из глубин желудка, и вытолкнем это таинственное наружу, и произнесем нечто вроде «Ом!»[19].

Нет ни тени сомнения в том, что Первопричина нам просто неведома — и хорошо, что неведома. Может быть, это Бог. Или атом. А я скажу коротко: «Ом!»

Первое и главное дело каждой веры — заявить о своем незнании. Я не знаю, откуда пришел — и куда вошел. Не знаю ни происхождения жизни, ни смысла смерти; не знаю, каким образом две родительские клетки, которые и есть мой биологический исток, стали мною, таким, каким я есть. В сущности, я не имею ни малейшего понятия даже о том, чем были эти две родительские клетки. Химический анализ — просто фарс, а отец и мать — просто средства транспортировки. Но должен признаться: кое-что об этих двух клетках я все же узнал. И рад, что узнал.

Моисеи от науки и Аароны[20] от идеализма ведут нас всех в одной связке на вершину Фасги. Это крутой подъем, и очень скоро мы, как снопы, повалимся друг на друга и все вместе скатимся вниз, если кто-нибудь вовремя не догадается, что настала пора спускаться. Но перед тем как оставить наши высоты, давайте все же окинем взором окрестности и сориентируемся на местности.

Нас убеждают, что путь наш к Новому Иерусалиму всеобщей любви лежит через райские долины благостного прагматизма[21], откуда рукой подать до счастливой земли всегда оживленных и жизнерадостных виталистов[22]; а вон там — глядите-ка! — мы видим средь тенистых рощ уютный дом преуспевающего аналитика по имени Психо[23]; ну а несколько дальше, за теми голубыми горами, красуются «сверхчеловеки»[24], хотя вам их еще не видно… А вот и Безантхейм[25], вот Эддихоу[26], а вон на живописном горном плато вольно раскинулась Вильсония[27], ну а по прямой от нее — Рабиндранатополис[28]… Но Боже, что это? Я ничего не вижу! Небо, помоги мне! Дайте мне телескоп, ибо в глазах у меня туман.