Песня ветра. За Семью Преградами (СИ) - "ВолкСафо" - Страница 2

Едва не свалив стоящую прямо поперек прохода пирамиду керамических горшков, Рада протиснулась внутрь второго помещения, ярко освещенного и хорошо натопленного, и со вздохом опустила на пол сухие дрова. Эта комната оказалась больше предыдущей и не настолько захламлена, но и тут было на что посмотреть. Судя по всему, ее Редлог выбрал под место своего постоянного обитания, а потому некоторым образом украсил, придав ей более обжитой вид. Под потолком висело два гамака, один поменьше, другой побольше, к стенам, прибитые гвоздями прямо сквозь раму, были прикреплены пейзажи, изображающие извержения вулканов и только их. Над одной из картин горделиво торчал прибитый к какому-то корню гвоздем сапог с отошедшей подошвой, выглядящий так, словно скалился на Раду. С другой стороны комнаты со стен свисали рыболовецкие сети, от которых сильно несло тиной и чем-то гнилым. В центре комнаты был устроен большой очаг, дрова для которого она и принесла. Возле него стояло высокое кресло с оббитой потершейся тканью спинкой, в котором обычно предпочитал сидеть хозяин всего этого добра, протянув длинные ноги к пламени. В углу помещения высилась громадная куча сена, на которой спал его приятель – бурый медведь, к присутствию которого здесь Рада все никак не могла привыкнуть.

Ее спутники разместились у очага на толстом ковре, который ворча и морщась, все-таки выделил им Редлог. Возле пламени, облокотившись о спинку кресла, в которое хозяин строго-настрого запретил кому-либо садиться, устроился Алеор. Его гладкие черные волосы спадали на плечи, в тонких пальцах была зажата трубка, над которой вился, танцуя и закручиваясь, серый дымок, а в голубых глазах застыла искорка смеха. В последние дни он только и делал, что улыбался, будто все происходящее его смешило. Раде же от этого всего выть хотелось. Одет Алеор был во все черное, и на фоне его сумрачной фигуры ярко выделялась вырезанная из кости доска для игры в старинную эльфийскую игру литцу, стоящая на ковре недалеко от него. Фигурки на ней уже начали свое движение, часть из них успела покинуть поле и теперь горбилась среди густого ворса ковра. А напротив эльфа, на другой стороне доски, разместился Первый Жрец Черной Руки Каярди, или просто Кай, как звали его друзья.

Кай был высок, гораздо выше Алеора, и когда он стоял в полный рост, голова его касалась потолков помещения. Черты его лица чем-то напоминали эльфийские, во всяком случае, в них присутствовала мягкая мужественная красота, уверенная и надежная, под стать его характеру. Волнистые каштановые волосы Кая сейчас были собраны в хвост на затылке, открывая взору сильную челюсть и девственно чистую кожу, которой никогда не касалась бритва. На вошедшую Раду поднялись два прозрачно-зеленых глаза, цвета пронизанной солнцем толщи воды в лесном заросшем озере. Точно такого же цвета были и руки Кая – самое странное, что Раде приходилось видеть в жизни. Ильтонцев недаром называли каменорукими: нефритовые плечи в два раза шире человеческих поблескивали в приглушенном свете ламп, руки состояли из четырех стыковавшихся друг с другом каменных глыб, которые вращались вокруг своей оси в любую сторону. Пятой глыбой была кисть с грубо вырезанными пальцами-башенками, каждый сустав которых тоже вращался. Ильтонцев вырезали из камня во время Первой Войны, создали из неподатливой породы, чтобы те вели битву плечом к плечу с обескровленными людскими войсками, но доделать не успели. Прошло семь тысяч лет, и народ этот давно уже считался самым мирным во всем Этлане Срединном, чему Кай был замечательным примером.

Рада в который раз уже подивилась на эти руки. Сейчас Кай снял свою толстую телогрейку, и тело его закрывала рубаха без рукавов, из-под края которой виднелось сочленение кожи и нефрита его плеч. Выглядит, будто карнавальный костюм, подумалось Раде. И правда, Кай словно натянул на свои руки другие, вырезанные из толстой бумаги и раскрашенные, только так лишь казалось со стороны. Он аккуратно поднял руку, бесшумно двигающуюся, и отблески огня подсветили нефрит, загадочно мерцавший изнутри. Толстые неповоротливые на вид пальцы бережно обхватили крохотную фигурку на игральной доске – клешня краба, что пытается взять травинку, - а потом аккуратно переставили ее на несколько клеток вперед. Сидящий напротив Кая Алеор нахмурился и запыхтел трубкой. Насколько Рада успела понять, игроком ильтонец был отличным.

- Что-то ты мало принесла, - заворчала Улыбашка, разглядывая сваленные перед ней на пол дрова. – Мы это спалим в два счета, и потом снова идти.

- Вот и иди, - отозвалась Рада, стряхивая с плеч наметенный на дубленку снег. – А я больше туда ни ногой.

Улыбашка бросила на нее угрожающий взгляд, который незнакомого человека запросто заставил бы отступить или даже выхватить оружие, но ничего не сказала. Лицо маленькой коренастой гномихи пополам себя шире с темными волосами и недобрым взглядом черных, как у ворона глаз, пересекал громадный шрам, оттягивая левый угол рта вверх в вечном оскале, в то время, как вторая половина лица сохраняла полную подвижность. Оттого вид у Улыбашки всегда был грознее некуда, и при взгляде на нее даже бывалые охотники за головами хмурились и напрягались, в любой миг готовые отразить удар. И при этом характер у гномихи был теплее некуда, не считая ее вечного ворчания, ругани и жалоб. Она обожала стряпать и кормить всех своей стряпней, причем отменной, хорошо шила, была хозяйственной, запасливой и аккуратной. К Раде с Лиарой она относилась почти что с материнской нежностью, хоть самой Раде доставалось от нее гораздо больше, чем искорке, но за дело, как та вынуждена была признать.

- Холодно, Рада? – вскинула глаза сидевшая недалеко от гномихи искорка. Взгляд у нее был встревоженный, пальцы на тонких золотых струнах арфы замерли. – Замерзла? У нас есть горячий чай, я сейчас налью тебе.

В который раз уже, глядя в эти серые глаза, Рада задохнулась от нежности, понимая, что ничего не может выговорить, и лишь кивнула ей, неловко принимаясь расстегивать пуговицы дубленки на груди. Даже сейчас, по прошествии долгих месяцев с того момента, как они познакомились, Рада все никак не могла понять, как же это получилось. Какие боги привели Лиару ей навстречу? За что ей была послана эта Милость?

Глаза ее искорки были серыми, как штормовое море, в котором утонули, посыпавшись с неба после грозы, серебристые звезды. Она была маленькой, на голову ниже Рады, гораздо меньше ее, она была хрупкой и изящной, словно маленькая птичка, примостившаяся в ковше больших загрубевших от рукояти меча ладоней Рады. Ее жесткие кудряшки, целая копна, столь густая, что в ней запросто можно было потерять собственную руку, были каштановыми, спускались до самых плеч, и каждый раз Рада мучительно хотела запустить в них пальцы, целовать каждый завиток, прижимая эту маленькую девочку к себе, пряча ее в кольце своих рук, чтобы никогда никакая беда не коснулась ее.

А еще она до сих пор не понимала, почему Лиара выбрала именно ее. Не Алеора, наследника Лесного Дома эльфов, легендарного мрачноватого наемника, о подвигах которого было сложено столько песен. Не Кая, мягкого, но при этом надежного, как стена, доброго и тихого, как раннее утро. Или не еще кого-нибудь из тех, кого они уже успели встретить во время своего долгого путешествия из далекой Мелонии сюда, к краю известного мира, за которым лежали Семь Преград – цель их похода. Нет, эта волшебная девочка с глазами-море, этот маленький нежный огонек дрожал и танцевал прямо в ладонях Рады и только для нее, и от этого в сердце что-то болезненно сжималось, и бесконечная золотая мягкость растекалась по каждой клеточке тела.

Лиара засуетилась возле очага, где на полу у самого края пламени стоял закопченный котелок и несколько жестяных походных кружек. Плавным жестом она заправила кудрявую прядку волос за ухо, нагибаясь над чайником и принимаясь заваривать чай. Рада затаила дыхание, когда на фоне языков огня медленно мазнули ее густые, закрученные ресницы, такие длинные, что на них повеситься можно было, такие мягкие, что их хотелось целовать бесконечно. Отблеск огня отразился в темных зрачках Лиары, и Рада с трудом заставила себя отвернуться от нее. Она была слишком хороша в каждом своем движении, в каждом жесте. Она была такой желанной, что от этого нестерпимого чувства ноги подкашивались. Давай, возьми себя в руки. Тебе нужна светлая голова, для всего остального еще не время.