Проживи мою жизнь - Блик Терри - Страница 13

Стояла, слушала долгую сырую тишину и короткие всхлипы Дианы: утирается рукавом, опершись боком на кованую решётку фонаря, стучит каблуком, будто отбивает кому-то далёкому сообщение о помощи: короткие, длинные, короткие, и кажется, будто чугунная отливка раскрошится под этими отчаянными стуками-криками… Загривком почуяла беспокойство, когда танцовщицу загородила небольшая группка парней, но обошлось, прошли и ни словом не задели. Вызверилась на себя: «Откуда тревога? Сама охотишься, боишься, что добычу отнимут? Так смотри внимательно, переползай в укрытие, дождись, когда можно сделать прыжок». Окрик подействовал, вернулось обычное спокойствие.

Верлен дождалась, пока Орлова двинется в сторону дома, отступила на несколько шагов, проводила взглядом и дошла пешком обратно к Street. До дома ехать – двадцать минут, пробок нет, до развода мостов как раз успевает. Пока ехала, набрала Шамблена:

– Доброй ночи. Не разбудила?

Анри неторопливо ответил:

– Даже не надейся. Рассказывай.

Не предполагающим ни тени возражения обычным будничным голосом Верлен сообщила:

– Подбери мне завтра какой-нибудь неброский автомобиль. Только пусть поставят не на нашу стоянку, а где-нибудь рядом. Чтобы в глаза не бросалось.

Шамблену эта идея совершенно не понравилась. Он сразу понял, чем собирается заняться его директор, но всё-таки, чтобы проверить свою догадку, осторожно попытался выяснить:

– А что с твоим «Ягуаром»? Забарахлил?

Верлен могла позволить себе не услышать вопросы, на которые имела право не отвечать, особенно если эти вопросы касались её личных дел, но Анри давно и прочно был гораздо больше, чем подчинённый, пусть и почти равный ей в должности, и при этом она нуждалась в его помощи. «Придётся сказать правду. Чёрт, ну хорошо, я сама пока не понимаю, зачем мне это нужно. Тогда ты получишь ту часть правды, которую я знаю!», – Майя не понимала своего раздражения ни на заканчивающийся вечер, ни на кажущееся неуместным любопытство Анри, не понимала растущего беспокойства, и от этого говорила резко и коротко:

– Понаблюдать хочу. Все данные о перемещениях – только на меня. Добудь мне список её телефонных звонков и расшифровку номеров. Сколько там эти сведения хранятся? Лучше всего с сентября. Постарайся.

Шамблен оторопело взглянул на трубку: с далёких учебных лет не было ещё такого, чтобы Верлен сама занималась обычной детективной работой в поле, потом медленно протянул:

– Ты уверена? Может быть…

Майя оборвала его:

– Не может. Я тебя прошу обеспечить вывод получаемых данных только на меня. Что в этом сложного?

Когда просьбы звучат как приказы, спорить бесполезно. Анри только ещё раз вздохнул, понимая, что действия директора сейчас противоречат утверждённым и отработанным инструкциям, но согласился и задал только один вопрос:

– Ты будешь вести всю работу сама?

Майя внезапно почувствовала себя неловко: непривычное чувство царапнуло затылок под кромкой волос, опять зачесался шрам. Немного смягчилась и сказала:

– Сама. В конце концов, я не могу отправлять работать тебя или кого-то ещё. Как пойму, что ищу, сразу скажу. Не переживай, я знаю, что нужно делать. И, как требует père, je serai prudente. Et, oui, je ferai attention[13]. Сбрось мне все диаграммы её передвижений, известные планы, зафиксированные остановки. Я видела предыдущие данные. Они подтверждают, что объект пользуется только своим автомобилем. Я её отслежу. Без машины далеко не ходит, тут всё время не походишь, да и незачем. Круг пешей доступности ограничен и изучен. Домой к ней тоже за последний месяц никто не приезжал. Если понадобится помощь, я тебе позвоню.

Это заявление уже совсем не понравилось Шамблену. Пока говорили, осторожно, чтобы не было слышно клавиш, запустил программу слежения, чтобы определить, где находится обычно разумная и далёкая от полевых деталей Верлен. Мысленно охнул: кажется, дело принимает скверный оборот. Ещё раз попытался до неё достучаться, назвав девушку домашним именем:

– Май, послушай. Надеюсь, ты не собираешься ходить сама? Ты последнее время мало спишь, у тебя большие нагрузки…

Попытка оказалась неудачной: ответные слова высыпались колотым льдом за шиворот:

– Ты что, во мне сомневаешься?

Анри только вздохнул:

– Я в тебе уверен, и ты это знаешь. Я, как обычно, перестраховываюсь и просто делаю допущение.

– Не нужно допущений. Всё, что мне нужно, я уже сказала. Будь добр, исполни. Завтра встретимся в офисе, как обычно. Спокойной ночи.

Майя выключила телефон и стиснула руль так, что побелели пальцы: «Разумеется, Анри прав, работа прежде всего, и не дай Бог из-за усталости пропустить что-то важное. Но, в конце концов, на то и существует команда, которая хотя бы иногда должна самостоятельно концентрироваться и отвечать по процедурам».

Конечно, её всегда нацеливали на то, что именно безопасность банка превыше всего, это не может быть предметом дискуссии или выбора. Но ведь это было до смерти Марты. А после правила перестали работать. Это тогда, в прошлой жизни, все личные дела должны были оставаться исключительно личными.

Расследование убийства Марты – это личное? Судя по позиции отца – да. Безусловно, он недоволен сейчас, и это недовольство усилится: для этого достаточно уже того, что часть системы слежения исполняет её просьбы, ведь père ясно дал понять, что не одобряет её идею. Интересно, знает ли он, какой механизм запущен и сколько уже людей туда вовлечено? Скорее всего, знает. Доброжелателей много. Да и сама не будет скрывать, если он спросит.

Но вечерний разговор стал убедительным доказательством, что из этого дела необходимо исключать лишние глаза и уши. Мало ли, что вскроется, а прилюдно вытягивать тайны Марты на свет будет оскорблением.

Верлен доехала до дома, поднялась в лофт и ещё несколько часов, занимаясь рутинной проверкой поступивших данных, грызлась сама с собой за то, что недостаточно просчитала риски организации наблюдения. И упорно старалась не замечать, отмахивалась, как от незначительной, от тлеющей мысли-искорки: «То, что происходит, принадлежит мне, и только мне».

В громадных колоннах, скрытых драпировками, мягко звучал Жак Брель с его бессмертным «Ne me quitte pas»[14].

Софи сидела в кабинете, не зажигая света, поджав ноги, в большом уютном кресле и немигающе смотрела на плещущие языки огня в камине. «Не покидай меня… Нужно забыть. Забыть эти часы, которые порой убивали ударами расспросов… Я построю владенье, где любовь будет королём, где любовь будет законом, где ты будешь королевой»… С детства знакомая песня вот уже почти год постоянно повторялась в голове. Если бы можно было вернуться, исправить ошибки, если бы можно было уговорить, убедить Поля не наказывать девочку изгнанием.

«Я больше не буду говорить, я спрячусь здесь, чтобы смотреть, как ты танцуешь и улыбаешься, и слушать, как ты поешь, а потом смеёшься… Не покидай меня…» – слова крутились и смыкались душной пустотой, словно огонь камина выжигал воздух.

– Девочка моя маленькая, прости меня. Мы обложили тебя флажками, как волчонка, как чужака, своей слепотой, своими страхами.

Софи сгорбилась, стиснула плечи руками и застонала, пытаясь изгнать навязчивую картину, как холодные нотации Поля ледяными глыбами падали вокруг Марты, как ранили острыми осколками, и какими затравленными глазами смотрела на неё дочь в поисках защиты. Вспышки стыда за молчаливую поддержку мужа стали просто преследовать её.

Пошевелилась, прячась в глубину кресла, закрыла глаза, снова и снова погружаясь в волшебный фонарь той, до-смертельной жизни: вот Марта, шалеющая от танцев и бессонниц, ссорится с ней, потом внезапно умолкает и уходит. Сбегает в учёбу, снимает дешёвые комнаты, устраивается на работу в такси. И всё не для того, чтобы доказать, что она может жить без отцовских денег, материнских наставлений, Майиной постоянной опеки, братской защиты… Только теперь пришло понимание: не «для», нет. Наоборот, «от» того, что семья стала для Марты просто слепыми, бездушными, чужими людьми.