Путь Гегеля к «Науке логики» (Формирование принципов системности и историзма) - Мотрошилова Неля Васильевна - Страница 56

Победа, впрочем, дается «общему ходу вещей» не только потому, что он так силен: бессильна исходящая декламациями, «пышными речами», «пустой риторикой» ¹⁶ абстрактная, окопавшаяся в засаде добродетель. Но поражение терпит, утешает автор, отнюдь не добродетель как таковая – ее час еще впереди. В конце подраздела – просвет: сверкающая, всепоглощающая всеобщность как бы дает бой самой себе. Суть печального опыта двух оппозиционных общему ходу вещей гештальтов Гегель видит также и в том, что «отпадает средство создать доброе путем пожертвования индивидуальностью» ¹⁷. Но едва Гегель-мыслитель обозначил сей любопытный момент, как на смену ему пришел Гегель-конформист всеобщего. Оказывается, жертва была напрасна потому, что в конце концов она пошла на пользу жрецам «извращенного, мнимого» всеобщего. А что оказалось ненапрасным? Да именно действия индивидуальности, стоящей на стороне «общего хода вещей». Ей Гегель пусть и не поет прямые дифирамбы, но выносит своего рода оправдательный приговор: какая бы скверная не стояла за ней действительность, она есть действительность, сила… Что-нибудь из ее движения и образуется.

Тот, кто сочтет нашу оценку оговором, должен вдуматься в смысл слов Гегеля: «Пусть индивидуальность общего хода вещей считает, что она совершает поступки только для себя или своекорыстно: она лучше, чем она мнит о себе, ее действование есть в то же время в-себе-сущее, всеобщее действование» ¹⁸. Иными словами, деспот или хорошо пристроившийся конформист, которые впали бы в реалистический цинизм, должны были бы понять, что их сознание «лучше», чем оно о себе мнит. А почему лучше? Всего лишь потому, что подчиняется течению «всеобщего». Автор «Феноменологии…», возможно, и забыл, что «общий ход вещей» может быть превратен и безнравственен.

Следующий появляющийся на сцене гештальт обобщенный: «Индивидуальность, которая видит себя реальной в себе самой и для себя». Он тут же рассыпается на три гештальта. Первый – «Духовное животное царство и обман или сама суть дела».

Перед нами предстают метания духа, страдания индивидуальности, обуреваемой поисками другой «сути дела», других законов «общего хода вещей». Вместе с ней анализ уходит вглубь от облегчающей дело социальной, социально-психологической декорации. Он становится более абстрактным, ибо разум, каким бы еще несовершенным он ни был, снова делает попытку помериться силами со всем миром, с «самой сутью дела». Тут обсуждаются такие проблемы, как цель действования и само действование – индивидуальность начинает усматривать способы такого своего внедрения в мир, которое поможет ему приблизиться к сути дела. Индивид что-то делает, нечто создает по мерке цели и индивидуального действия. Теперь сознанию приходится метаться не только между собой и природной вещью, между собой и другим сознанием – в число взаимодействующих элементов включается собственные создания индивидов, которые увеличивает число сочетаний, возможностей для смятенного блуждания. Но и само по себе оно представляет труднейшую загадку: индивид загадывает ее себе, дает отгадки, но отгадками вполне справедливо не удовлетворяется.

Таким образом, стремясь при помощи набора искусственных средств перехитрить саму «суть дела», разум, скажем заранее, запутывается и в сути дела, и в собственных хитростях. Однако Гегеля во всем разделе – не будем забывать этого – интересует скорее не познавательный аспект, не то, что «суть дела» (в виде законов бытия и познания) еще не раскрыта познанием. Он смотрит на проблему с точки зрения взаимодействий, переживаний, страданий индивидуальностей, устремившихся в поиски счастья. Вот о них-то и идет речь, когда Гегель рассуждает о «произведении», реализации цели и поиске средств. Индивид, что-то создавая, хочет выразить в произведении самого себя. Однако стоит только ему нечто создать, завести какое-то «дело», как тут же «другие поспешно слетаются как мухи на только что выставленное молоко и хотят извлечь здесь выгоду». И уж во всяком случае им нет дела до первой индивидуальности, вложившей в создание самого себя. «Произведение, следовательно, вообще есть нечто преходящее, что угасает благодаря противодействию других сил и интересов и воспроизводит реальность индивидуальности скорее исчезающей, чем завершенной» ¹⁹.

Гегель не слишком драматизирует ситуацию, но, вообще говоря, перед нами возникает картина «опредмечивания» и «распредмечивания» индивида в условиях отчуждения. Царствуют равнодушие, корыстное, отчужденное поглощение вещи, вещный фетишизм, безраздельно предписанный Гегелем «всеобщему» потребителю. Некоторые интерпретаторы «Феноменологии…» опознают здесь капиталистическое общество, хотя гегелевские характеристики имеют более широкую значимость.

Два других гештальта – «разум, предписывающий законы» и «разум, проверяющий законы», – суть обобщенные образы метаний индивидуального сознания в сферах широко понятого правосознания и предельно обобщенного моралистического «творчества» и «надзора» – а вдруг в полагании правовых и нравственных законов, в их корректировке и лежит великое счастье? Кратко можно сказать, что и этот вид реформаторства (а поясняется он главным образом на примере нравственности) обречен на неудачу. Гегель задумывает оба гештальта столь обобщенно, что хочет обнять им и житейское творчество всяких заповедей (вроде: «Всякий должен говорить правду»), и такие же общие моральные утверждения, но только включенные в религиозные доктрины (например: «Возлюби ближнего своего как самого себя»), и афористические философские постулаты типа категорического императива Канта. Результат такого творчества, такого служения сознания «разуму, предписывающему законы», согласно Гегелю, невелик, если иметь в виду непосредственно реформаторскую цель, поиски счастья самим реформаторским сознанием: следовать всеобщим простым заповедям оказывается в принципе невозможно, почему и находятся разнообразные уловки для отклонения от них.

Разум оказывается неспособным реализовать поставленную цель: он не может создать действенных правовых и моральных законов, ибо не затрагивает самого содержания действия, постулируя лишь «формальную всеобщность», что, по Гегелю, делает Кант, формулируя категорический императив. Однако это, поясняет автор, тоже немалое деяние: как бы ни был содержательно тавтологичен и формалистичен «предписывающий законы разум», он заключает в себе всеобщее, он оказывается своеобразным хранителем всеобщего морального духа. И все же неудача не проходит даром. «Предписывающий законы разум низведен до разума только проверяющего» ²⁰. Обратим внимание на то, что один гештальт («предписывающий законы») как бы сам, из-за своего «бессилия», из-за логики своего развития, не подстегиваемый внешними ухищрениями автора, перелился в следующий гештальт. (В разум, лишь «наблюдающий за законами».)

Ненадолго задержавшись на этих формообразованиях, Гегель подвел читателя к выводу, позволяющему оставить сферу «разума» и перейти в царство «духа». Вывод этот сам по себе глубокий и для гегелевской системы, особенно для будущего ее облика, принципиальный. Гонимый поисками счастья и устремившийся в сферу правовых и нравственных законов, разум (который еще есть сознание, и сознание, которое уже есть разум) потому терпит поражение, что он идет на приступ крепости, о которой еще ничего толком не знает. Гегель дает ей имя – «дух», имея в виду сферы права, нравственности, религии, искусства, философии.

¹ Гегель Г.В.Ф. Соч. М., 1959, т. 4, с. 130.

² См.: Там же, с. 131 – 160.

³ См.: Там же, с. 160 – 187.

⁴ Там же, с. 188.

⁵ Там же.

⁶ Там же, с. 189.

⁷ Там же.

⁸ Там же, с. 190.

⁹ Там же.

¹⁰ Там же, с. 193.

¹¹ Там же.

¹² Там же, с. 196.