Сага о Копье: Омнибус. Том I (ЛП) - Кук Тонья - Страница 31

Ситас отпустил тело, и Тон-Талас мягко увлек его за собой. Принц стоял неподвижно, закашлявшись в дыму, глядя на кошмарную картину. Неужели сегодня боги оставили Сильванести?

— Ситас… Ситас…

Услышав свое имя, принц резко обернулся, бросился к берегу, откуда доносился голос, и оказался среди низких домов, выходивших к воде. Справа от него находилась массивная башня с конусообразной крышей и высокими окнами. Из верхнего окна кто-то махал куском белой ткани.

— Ситас! — С радостью принц узнал голос матери.

Он вскочил на лошадь и галопом помчался на помощь. От подножия башни доносились вопли и глухие удары. Во дворе, за низкой каменной оградой, принц увидел группу мятежников, ломившихся в дверь. Ситас направил лошадь прямо на стену, и животное легко преодолело препятствие. Оказавшись во дворе, он угрожающе закричал и, вытащив меч, врезался в толпу. Люди уронили скамью, которую использовали вместо тарана, и бросились врассыпную.

Над головой принца открылось окно, и Ниракина позвала:

— Ситас! Благодарение богам, ты все-таки пришел!

Полуразвалившаяся дверь дома отворилась, и на пороге осторожно показался смутно знакомый принцу эльф с зажатой в руке ножкой стола.

— Я тебя знаю, — сказал Ситас, торопливо спрыгивая с лошади.

— Таманьер Амбродель к твоим услугам, Высочайший, — спокойно промолвил эльф, опуская оружие. — С госпожой Ниракиной все в порядке.

Ситас кинулся к матери, спустившейся по лестнице, и заключил ее в объятия.

— Мы оказались в осаде, — объяснила Ниракина. Ее медово-золотистые волосы были в полном беспорядке, а нежное лицо перепачкано сажей. — Таманьер спас мне жизнь. Он отогнал их и охранял дверь.

— Я думал, тебя убили. — Ситас взял лицо матери в исцарапанные, грязные ладони. — Я увидел в реке мертвую женщину. На ней было такое же платье, как у тебя.

Ниракина рассказала, что, когда начались беспорядки, она как раз раздавала беженцам старую одежду. Внезапно она и Таманьер оказались в центре мятежа. Ее спасло лишь то, что многие из беженцев знали жену Пророка и не позволили обижать ее.

— С чего все началось? — требовательно спросил Ситас. — Я что-то слышал о Мирителисине.

— Боюсь, что виновата именно она, — ответил Таманьер. — Я видел, как она, разъезжая на повозке, провозглашала, что Пророк и главные жрецы хотят выгнать всех поселенцев обратно за реку. Народ испугался, что их собственные правители лишат их последнего укрытия, отправят их умирать на равнинах. И они восстали, чтобы не допустить очередного изгнания.

— Это же предательство! — вскричал Ситас, сжав кулаки. — Мирителисину нужно судить!

— Она не подстрекала их к мятежу, — мягко возразила мать. — Она болеет душой за бедняков, ведь они больше всего пострадали от этого.

Но у Ситаса не было настроения спорить. Вместо этого он обернулся к Таманьеру и протянул ему руку. Эльф, распахнув от удивления глаза, сжал ладонь принца.

— Тебя наградят, — с благодарностью произнес Ситас.

— Спасибо тебе, Высочайший. — Таманьер оглядел улицу. — Наверное, сейчас следует доставить госпожу Ниракину домой.

В городе стало намного спокойнее. Воины Кенкатедруса все теснее зажимали восставших в кольцо. Когда беспорядки, наконец, были подавлены, отряд пожарных смог войти на Рынок. Но было уже слишком поздно — почти половина зданий на Рыночной площади превратилась в развалины.

Приговор, вынесенный Ситэлом его мятежным подданным, был скор и жесток. Все восставшие, как один, были осуждены.

Эльфов Каганести и Сильванести обратили в рабство и заставили восстанавливать разрушенные здания. Повстанцы из людей и других чужих народов были изгнаны из города вооруженными воинами, им запретили возвращаться под страхом смерти. Имущество торговцев, участвовавших в беспорядках, конфисковали, владельцев навсегда изгнали из Сильваноста.

Мирителисина предстала перед судом Пророка в присутствии Ситаса, Ниракины, Таманьера Амброделя и всех высших жрецов Сильваноста. Она не произнесла ни слова, не пыталась защищаться. Несмотря на все уважение к ней, Пророк признал ее виновной в невольной измене. Он мог бы обвинить жрицу в намеренном предательстве, наказанием за которое служила смерть, но Пророк не в силах был проявить подобную жесткость.

Главную жрицу Квенести Па заключили в темницу, находившуюся в подвалах дворца Квинари, в просторную и чистую, однако совершенно темную камеру. С помощью заклинаний темницу запечатали, чтобы Мирителисина не смогла использовать свое магическое искусство для общения с внешним миром. Несмотря на то, что многие считали приговор справедливым, все же мало кто одобрял его; лицо такого ранга не заключали в тюрьму с темных, смутных времен Сильваноса и Балифа.

— Неужели вы считаете, что справедливо держать ее там? — спросила Ниракина, оставшись наедине с сыном и мужем.

— Ты меня удивляешь, — устало сказал Ситэл. — Из всех нас тебе, чья жизнь висела на волоске, менее всего пристало сомневаться в справедливости приговора.

— Я уверена, что она не хотела ничего плохого. — Лицо Ниракины омрачилось. — Она думала только о благе несчастных.

— Может, она и не хотела поднимать мятеж, — сочувственно заметил Ситас, — но я не уверен, что она не хотела ничего плохого. Мирителисина попыталась подорвать престиж Пророка, взывая к простому народу. Это само по себе уже предательство.

— Несчастные, — прошептала Ниракина.

Супруга Пророка удалилась на покой, и в комнате остались только Ситэл с сыном.

— У твоей матери доброе сердце, Сит. Эти страдания обессилили ее. Ей нужен отдых.

Ситас угрюмо кивнул, и Пророк продолжал:

— Я намерен отправить на запад отряд из пятидесяти воинов под командой капитана Кориамиса. Их задачей будет захватить кого-нибудь из разбойников, что терроризируют наших поселенцев, и доставить пленников сюда живыми. Может быть, тогда мы сможем узнать, кто же в действительности стоит за всеми этими злодеяниями. — Ситэл зевнул и потянулся. — Кориамис выступает завтра, и уже через месяц что-нибудь прояснится.

Отец и сын расстались. Ситэл наблюдал, как принц спускается по дворцовой лестнице в противоположную сторону от их общих с Герматией покоев.

— Ты куда, Сит? — неловко окликнул его отец.

— В мою старую комнату, отец, — с видимым смущением отвечал принц. — Герматия и я… Мы в последнее время не живем вместе, — жестко закончил он.

Ситэл удивленно поднял седую бровь.

— Ты не завоюешь сердца женщины, оставив ее одну, — посоветовал он.

— Мне нужно время на размышление, — возразил Ситас и, отрывисто пожелав отцу доброй ночи, ушел к себе.

Когда стихли его шаги, эхом отдававшиеся в коридоре, Ситэл вздохнул. То, что Ситас и Герматия по какой-то причине поссорились, беспокоило его больше, чем необходимость посадить Мирителисину за решетку. Он знал своего сына и знал невестку. Оба были слишком гордыми, слишком несгибаемыми. Любая размолвка между ними со временем только усилится. Это нехорошо. Роду Сильваноса требовалось обеспечить продолжение — у них должны быть дети. Ситэл решил, что необходимо что-то предпринять.

Тело Пророка сотряс продолжительный зевок. Во всяком случае, сейчас он думал только о своей собственной кровати, о своей жене и о сне.

Прошло несколько недель после мятежа на Рынке, и как-то поздней ночью патруль из четырех королевских гвардейцев, проходя мимо храма Квенести Па, заметил на ступенях тело. Двое воинов подбежали и, перевернув его лицом вверх, в изумлении узнали в мертвом эльфе Нортифинтаса, одного из своих товарищей. Он отправился в западные земли вместе с другими сорока девятью воинами, от которых не было вестей уже больше двух недель.

Ночной патруль спешно доставил тело погибшего во дворец Квинари. По дороге к ним присоединились другие отряды, и к тому времени, когда группа достигла главных ворот дворца, она насчитывала уже более тридцати человек.

Станкатан, мажордом, поднялся на яростный стук гвардейцев, открыл дверь и появился в проеме, высоко подняв шипящую масляную лампу.