Сумма стратегии - Переслегин Сергей Борисович - Страница 59

Этот вывод был самым важным в моей жизни. Это был мой вывод. Я был бедным и больным. Но у меня был мощный ресурс – отец с его шахматами, стратегиями и тактиками, полной головой странных нетипичных знаний и такого же опыта. Почему я был бедным? Да мы на самом деле жили скромно, хотя, если деньги на что-то были нужны, – они находились. Отец вообще не понимал дурацких излишеств. Мама обсуждала со мной и покупала, что нужно, лет с шести. Сама она одевалась очень стильно, но я вырос в доме, где вообще не было ненужных вещей. Забитых шкафов и полок, кроме книжных. Все книжные полки висели низко, отмечая середину комнаты, чтобы я мог достать. Гости говорили, что это интересный опоясывающий дизайн. Я слышал про опоясывающий лишай, болезнь такая, и считал, что им расположение полок не нравится. А мне – ничего!

Искусство управления действительностью давалось мне по-разному, но я рано понял, что если у меня не будет опыта этой таинственной живописи, то мне хана: я буду компьютерным мачо без ног. Это хорошо, сидеть за компьютером, когда у тебя есть ноги для – куда-то вскочить и сбегать. Тогда можно проводить у экрана сутки, общаясь, играя и ползая по мировой паутине, но если у тебя нет этого «вскочить», то ты начинаешь отращивать себе ноги, пусть и виртуальные, и вообще стараешься встать, и делаешь это в разных пространствах каждый день, пока не получится. Отец хорошо понимал это. Он меня сразу учил считать варианты, выбирать лучший, биться за него, иметь про запас путь к отступлению на заранее приготовленные позиции, а не обвально падать в депрессию про «никогда», если не прокатило.

На сегодня значение схемы «лестница» сводится, в основном, к тому, что она дает удобный системный оператор для априорной оценки возможностей и шансов сторон еще до войны, до первого столкновения «У кого шансов много – побеждает; у кого шансов мало – не побеждает; тем более же тот, у кого шансов нет вовсе». И, тем не менее, «победу знать можно, сделать же ее нельзя».

Сейчас мы совершенно по-другому читаем и собираем «стратегическую лестницу». Мы понимаем ее как триединство различных и, в известной степени, альтернативных, несовместимых подходов к войне. Эти подходы настолько несхожи, что возникает желание сказать, что они описывают разные войны и даже что они по-разному понимают саму сущность войны.

Нет, конечно, во всех случаях война остается конфликтом, при котором выживание противника не рассматривается вами в качестве необходимого граничного условия, но этим сходство и ограничивается.

Сочетание тактики, оперативного искусства и стратегии определяет «настоящую войну» – войну крови и подвигов, сообразительности и агрессии, силы и хитрости. Эту войну можно назвать, следуя Н. Стивенсону ^[94], «войной Ареса».

«Война Ареса», единственная, строится в прежней логике «лестницы»: выиграть бой – выиграть сражение (операцию) – за счет этого выиграть войну. Адептами, теоретиками и практиками, героями «войны Ареса» были представители германской, русской/советской, японской, отчасти израильской военных школ. «Война Ареса» порождает континентальную или пространственную стратегическую доктрину, на основании которой создано собирающее «военное дело». Континентальная стратегия может быть построена в терминах геополитики и на основе геополитических принципов. Тактика, как часть стратегического баланса «войны Ареса», приводит к созданию доктрины «большой тактики», включая подходы к партизанской и террористической войне.

Совершенно в другой логике построена «война Афины», война богатства и мудрости. Сборка стратегии, большой стратегии и экономики: выиграть войну, выиграть выгодный мир, оплатить и то, и другое. Такая война, реализуемая англо-американской школой, вызывает у последователей Ареса нескрываемое раздражение. Еще бы, вместо красивых операций, тонких приемов, столкновения интеллектов работает простенький принцип: «Все пожрал хомяк», или в других терминах: «Пошлите еще две тысячи бомбардировщиков…».

Но «война Афины» (термин также принадлежит Н. Стивенсону), во-первых, работает, во-вторых, позволяет строить мировые империи, хоть старого, хоть нового типа, в-третьих, «бьет» «войну Ареса» – уже потому, что требует от людей меньшего.

«Война Афины» порождает морскую или временную (или прогностическую) стратегическую доктрину, которая естественно записывается в языке геоэкономики. Аналог «военного дела» в морской стратегии может быть назван «гражданским» или «мирным» делом, но поскольку мирным он ни в коей мере не является, мы предпочитаем название «военное предприятие» (war-as-enterprise). Большая стратегия, то есть принцип «выигрывать мир, а не войну», приводит к созданию доктрины прогностической агрессии, включая подходы к «войне смыслов» и «войне историй».

Современные западные представления о войне построены на диалектическом противопоставлении войн Ареса и Афины. При этом «война Ареса» аккуратно и почти исчерпывающе описана в учебниках, мемуарах, да и в художественной литературе: она не является загадкой и откровением. «Война Афины» не описана вообще – стратеги Великобритании и Соединенных Штатов мудро воздержались от объяснения своих побед. Мы видим только вершину айсберга, в сущности, наши представления о «войне Афины» сводятся к уже упомянутому «хомяку». Между тем повторимся: это – война не только богатства, но и мудрости.

Впрочем, Запад тоже видит не все. Успехи «войны Афины» и мрачная красота сражений «войны Ареса» приобрели в глазах англо-американских лидеров самодовлеющий характер. Они видят противоречие типов войны диалектическим (бинарным) и не обращают внимания на возможность войны третьего типа.

«Война Аполлона» – интеграция стратегии, политики и онтологии, Пути по Сунь-цзы: «Выиграть войну, договориться о мире, совместно изменить бытие». Война, в которой не всегда можно установить победителя и побежденного, а часто нельзя даже идентифицировать сам факт войны. Война, о которой говорил Христос: «Не мир пришел Я принести, но меч».

Эта война, в общем и целом, неплохо описана, но подчеркнуто в невоенном языке. В сущности, ее структура, инструменты, методы, приемы остаются для нас совершенно непонятными. «Война Аполлона» скрыта от внимания современных стратегов и военных историков гораздо лучше, нежели «война Афины», о которой по крайней мере что-то говорится в учебниках по бизнес-администрированию.

Очень похоже на то, что «война Аполлона» бьет «войну Афины», но подчиняется жесткой и быстрой логике «войны Ареса»: старинная детская игра в «камень-ножницы-бумага» обретает общечеловеческий масштаб. И вполне понятно, что окончательный успех придет тому, кто построит в своей психике, своем государстве и своих вооруженных силах баланс всех трех типов войны.

Рис. 49. «Мальтийский крест» стратегии.

Здесь необходимо заметить, что хотя «война Афины» кажется «не совсем войной», а «война Аполлона» часто представляется «совсем не войной», все три «сборки» имеют точкой пересечения стратегию, древнейшую часть «лестницы» и основу семантики понятия «война». В сущности, три подхода просто по-разному отвечают на вопрос, что должно обслуживать стратегию как искусство добиваться победы, расширять пространство решений и реализовывать «мир, лучший довоенного».

«Война Ареса» обеспечивает стратегические успехи военными методами.

«Война Афины» – экономическими.

«Война Аполлона» – коммуникативными, смыслообразующими.

«Стратегическая лестница» пересобирается в «Мальтийский крест» взаимоувязанных балансов (Рис. 49).

Эти балансы предстоит распаковать – и научиться с ними работать.

Это был разговор, который я не понял в свои двенадцать лет. «Не понял» – для меня много значило. Я не мог применить это завтра для укрепления своих позиций в классе и в мире. Отец был большой оригинал в педагогике, он вечно оставлял меня одного с моими трудностями понимания на некоторое время и ничего не растолковывал. Он беседовал. Но мне крупно повезло, потому что приехал папин друг, остановился у нас и разъяснил мне все по-простому. Откуда взялся этот друг, я не знал, но они очень классно общались, как два астронавта, встретившихся случайно в глубинах космоса. Мама надела платье вместо джинсов, меня не возили в школу, потому что мы говорили про стратегию и жизнь до поздней ночи. Я просыпался в полдень, делал гимнастику и уроки, гулял с Александром, и вечером, когда отец являлся с работы, мы начинали наше главное – разговоры о том, как все устроено и что с этим всем делать. От дяди Саши я подцепил концепцию, от которой отказался только к двадцати шести годам. Я подозревал, что отец не разделяет ее, но он никогда не вмешивался в то, какой вывод я сделал и чем пользуюсь как инструментом. Он просто раскладывал их. Учил – какой и куда, и уходил.