Рождественская песнь (СИ) - "Tau Mirta" - Страница 2

— Нет! — Снейп вцепился в подоконник, но Блэк с нечеловеческой силой швырнул его вперёд и проорал:

— Джеронимо!

Удара о мёрзлую землю не последовало; наоборот, Снейп словно угодил в упругую струю воздуха. Он открыл глаза и чуть не закричал. Внизу проносилась земля – огни окон и фонарей в густо-синем мраке. Летит. Он летит.

— Юхуууу!!! — Рядом, подобно ополоумевшей чайке, кувыркался Блэк. – Здорово, а?!

Снейп только стиснул кулаки, отчаянно мечтая проснуться, очнуться – что угодно. Но ужасающе реальный ветер бил в лицо, рубашка хлопала по ногам, а лента огоньков под ним бежала всё быстрее, сливаясь в белый слепящий поток…

— Снижаемся!

Рывок вниз, из круговерти света, теней и снега слепился дом, очень знакомый. Снейп даже не стал закрываться – сон есть сон – когда они пролетели сквозь крышу, потолок и очутились в комнате. Снейп, отдышавшись, обвёл взглядом гостиную его собственного дома в тупике Прядильщиков. Всё как всегда, но откуда здесь ёлка? Деревце было украшено игрушками, в основном самодельными; бумажные ангелы, снежинки, зверюшки были выполнены не слишком умело, но старательно, и развесили их с большим вкусом. Особенно выделялись звёзды из сияющей золотой фольги – каминное пламя отражалось в ней синими и зелёными искорками. Снейп сглотнул. Именно в такую фольгу бакалейщик мистер Табс упаковывал недорогой чай. Её много скопилось, и они с мамой нарезали звёзд — в то Рождество, тридцать лет назад…

Блэк расхаживал по комнате, пинал мебель и бормотал что-то ругательное, но Снейп не вслушивался: в дверном проёме появился тощий мальчишка, глазастый, носатый. Лохматый… Отец всегда хотел, чтобы он постригся, но мама не позволяла, в этом споре она почему-то стояла насмерть. Восемь лет, совсем скоро — девять. У Снейпа закружилась голова, ещё сильнее, чем от полёта в ночном небе. Он опёрся на спинку кресла, не в силах оторвать взгляд от… от самого себя.

Мальчишка медленно подошёл к ёлке, остановился на почтительном расстоянии и улыбнулся всем этим косомордым зайцам и медвежатам, звёздам из дешёвой фольги, так, словно ему подарок дали. А потом шагнул ближе. Снейп знал, что именно его манило: стеклянный шарик, красный с тончайшими золотистыми полосками – то ли завитками, то ли лепестками. Он купил этот шарик утром и не успел насладиться своим сокровищем, пришлось повесить на ёлку. Но было не жалко – уж очень красиво шарик смотрелся среди тёмно-зелёных ветвей. Вот только потрогать бы его. Он робко протянул руку, коснулся кончиками пальцев, подхватил снизу, словно спелое яблоко, и Снейп точно знал, помнил, что в этот миг он забыл, как дышать, держа в ладони само Рождество.

Входная дверь грохнула так, что задребезжали стёкла. Только один человек мог произвести столько шума – папа-после-паба, как они с мамой это в шутку называли. Потом, правда, смеялись всё реже. А ведь на то Рождество он впервые позволил себе надраться в святой праздник, подумал Снейп, но как-то отрешённо: он смотрел на застывшую у ёлки фигурку. Мальчишка не слышал ругани, доносящейся из кухни сквозь тонкие стены; на паркете поблёскивали осколки упавшего шарика, и почему-то было ясно, что никакое волшебство его не починит…

— Эй, ну хватит! – Блэк за спиной взвыл особенно громко. – Я же не то хотел показать, я должен…

Видение рождественской гостиной смялось, словно иллюстрация из книжки; в глазах потемнело, противно засосало под ложечкой. Когда Снейп проморгался, то обнаружил себя в ином месте, тоже, правда, хорошо знакомом.

— Другое дело, — Блэк пихнул его в спину. – Шевелись, сейчас начнётся.

И Снейп, словно завороженный, вошёл в Главный зал Хогвартса.

Что его всегда удивляло в первокурсниках — это их рост. Казалось, люди в одиннадцать лет просто не могут быть такими маленькими. Но даже среди шумной стайки этих цыплят Поттер умудрился выделиться: Снейп не мог припомнить никого столь же мелкого, взъерошенного и раздражающего. Он смотрел на церемонию распределения, на утонувшего в шляпе Поттера и ощущал всё то же: разочарование (сын Лили — вылитый папаша), злость (Гриффиндор, конечно; будет хроническим разгильдяем!) и — почему-то — обиду. А ещё, совсем немного, страх: если (вернее, когда) эта мелочь влипнет в неприятности, как будет выкручиваться? Хотя, что с ним станется — вон, уже обзавёлся друзьями, по виду — такими же расхлябанными балбесами…

Снейп уже забыл, где он и что происходит. Галлюцинация не заканчивалась: перед ним проплывали годы обучения Поттера, дни, когда они сталкивались, начиная с первого урока зельеварения. Снейп и не предполагал, что помнит всё так хорошо. При этом на себя он не смотрел; зато наблюдал, как меняется выражение лица Поттера — испуг, непонимание, обида, злость. Со временем злость — всё чаще, испуг — почти никогда. А как только возникала хоть малейшая вероятность, что профессор — “свой”, совсем иное выражение, почти радостное: щенка манят ласковым словом, и он бежит к нестрашному уже человеку, хлопая лопухастыми ушами. И, видит Мерлин, как же страстно Снейп мечтал оборвать эти уши. Мальчишка ввязывался в опаснейшие передряги — при одной мысли кровь стыла в жилах. Снейп ненавидел и себя, и его за свой запоздалый страх. Иной раз хотелось собственноручно придушить несносного Поттера, лишь бы только никогда, никогда больше…

Пространство вокруг в очередной раз изменилось, и Снейп понял, что не хочет видеть последнее занятие Окклюменцией. Не может. Злость сменилась жгучей смесью ярости и удушающего стыда из-за того, что мальчишка увидел то воспоминание. И что было после — смерть Альбуса, ненависть в глазах Поттера, настоящая взрослая ненависть, которой, по-хорошему, следовало появиться уже давно и которая возникла лишь после самого страшного. Именно на это Снейп надеялся. Вопреки рассуждениям Альбуса о вселенской любви, которая побеждает всё, он считал, что Поттеру для победы необходима способность идти до конца, желание уничтожить врага. Как у него самого. И Снейп всегда помнил, какой ценой дошёл до понимания этого. Гибель Альбуса не была напрасной. Но почему же так страшно и так чертовски больно было видеть в лице Поттера готовность убить — убить его…

В возникшей из ниоткуда стене распахнулась дверь, показывая Поттера, склонившегося над думосбором.

— Хватит, — сказал Снейп, обращаясь неизвестно к кому. — Хватит.

Сквозь декорации хогвартских подземелий послушно проступила темнота родной спальни с единственным источником света: Блэк теперь мерцал неровно и чем-то неуловимо напоминал закипающий чайник.

— Как ты мог?! — заорал он в лицо Снейпу. — Как ты мог так с ним поступать?

— Как? — машинально переспросил тот. У него вдруг ужасно разболелась голова.

— Как с дерьмом! Ты обращался с ним хуже, чем… чем… — Блэк потряс сжатыми кулаками, не в силах подобрать сравнение.

— Неправда, — в споре Снейп не собирался уступать никому, даже плоду собственного помешательства. — Обращался так, как он того заслуживал, не хуже, чем с остальными.

— Хуже! Хуже, чёрт подери! И это с Гарри, который…

— Который в конце концов победил Волдеморта.

— Но не благодаря тебе!

— О.

Блэк осёкся.

— Ну, может, отчасти… И вообще, я не об этом, а о твоём к нему отношении. То есть, о ваших, — тут Блэка слегка перекосило, словно картинку в неисправном телевизоре, — отношениях. Знаешь, сколько он от тебя натерпелся?

— И знать не хочу.

— Вот гадина, — Блэк сплюнул, разглядывая его с неприкрытым отвращением, и прошептал, будто про себя: — И что только он в нём нашёл?

А Снейп почувствовал огромную усталость. Головная боль усиливалась. Может, принять зелье? Но какое? Что там помогает от шумных галлюцинаций?

— Ну вот что, — продолжала “шумная галлюцинация”, — я в этих делах не очень понимаю… И будь я проклят, если в таком хоть кто-то поймёт больше, — ещё один полный отвращения взгляд. — Но… Э-э… Понимаешь, ты… Хм. Вы… Вы плохо начали, но… Тьфу, чёрт, не могу! Просто запомни, Снейп, — голос Блэка живо напомнил о его анимагической форме, — ещё раз обидишь Гарри, и тебе крышка, усёк? Я тебя из-под земли достану, на том свете найду…