Победа. Книга 1 - Чаковский Александр Борисович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/84
• Следующая

Над одной из дверей дома висела небольшая самодельная вывеска. На ней было написано: «Фотография. Ганс Гетцке».

– Я помог этому Гансу восстановить его бизнес. Это ведь наша зона. У вас частный бизнес, кажется, не поощряется, – быстро говорил Брайт. – Гетцке обязан мне по гроб жизни.

Пинком ноги он распахнул дверь. Звякнул укрепленный над дверью колокольчик. Брайт, а за ним и Воронов почти вбежали в маленькую полутемную комнату-клетку, к тому же перегороженную прилавком. В противоположной стене виднелась еще одна дверь. Как только звякнул колокольчик, за прилавком появился немолодой худощавый человек в длинном пиджаке, похожем на пальто.

Положив на прилавок обе камеры – разбитую и целую, Брайт обрушил на фотографа поток слов. Он говорил по-английски, время от времени вставляя немецкие слова.

Фотограф растерянно глядел на него, кивая головой, но, видимо, не понимая, чего хочет от него этот возбужденный американец.

– Погоди! – сказал Воронов, кладя руку на плечо Брайта. – В этой камере заела обратная перемотка, – продолжал он по-немецки, – нужно вынуть пленку, проявить ее и снова зарядить. Другая камера разбита. Не можете ли вы на день одолжить ему свою, тоже заряженную. В нашем распоряжении десять минут.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Брайт, когда Воронов смолк, а немец мгновенно исчез за своей дверью.

– Все в порядке, насколько я понимаю.

– Тогда поднимемся ко мне, – сказал Брайт. – Я здесь живу. На втором этаже.

– Но какой смысл? – Воронов посмотрел на часы. – Мы должны выехать через десять минут.

– Тем более, – категорически заявил Брайт, направляясь к выходу.

«На кой черт я с ним связался? – выругал себя Воронов. – Зачем дал ему свою „лейку“, верой и правдой прослужившую мне всю войну? Зачем поехал с ним сюда?»

Но делать было нечего, и он покорно поднимался вслед за Брайтом по грязной, давным-давно не мытой лестнице.

Судя по всему, Брайт занимал однокомнатную квартиру. В ней стояли небольшой столик, превращенный в письменный, и очень широкая кровать, прикрытая армейским одеялом. В углу – один на другом – громоздились картонные ящики. В них были то ли сигареты, то ли бутылки. На вешалке висели шинель и фуражка.

– Смешная квартирка, – сказал Брайт. – Кровать как пульмановский вагон.

Воронов выразительно поглядел на свои часы.

– Да, да, – заторопился Брайт, – сейчас отчалим. Погоди минутку…

Он подошел к стоявшему у стены комоду, открыл один из ящиков и, достав оттуда что-то, протянул Воронову:

– Держи. Тебе.

На широкой ладони лежали небольшие квадратные часы в металлическом браслете.

– Швейцарские, – с гордостью сказал Брайт.

Воронов почувствовал, что краснеет.

– У меня есть часы, – пробормотал он.

– Швейцарские? – деловито спросил Брайт.

– Советские. Отец подарил.

– Почему ты не хочешь взять швейцарские? – по-прежнему держа часы на протянутой ладони, спросил Брайт. – Что-что, а банки и часы у них самые надежные в мире.

– Спасибо, Чарльз. – Воронов все-таки чувствовал себя растроганным. – Моя скромная услуга не стоит таких подарков.

– Кто говорит о подарках? – удивленно спросил Брайт, подбрасывая часы на ладони, – Купи! По дешевке. У Бранденбургских ворот такие стоят две тысячи марок. Отдаю за тысячу.

– Мне они не нужны. – Вместо растроганности Воронов уже испытывал раздражение.

– Бери за пятьсот. Ты хороший парень и здорово выручил меня. Мы же союзники.

– Нет!

– Тебе они просто не нравятся! Иди сюда!

На дне ящика лежало десятка полтора часов. Ручные, карманные, с браслетами, на ремешках…

– Бери любые, за одну цену. Как у Вулворта. Если нет денег, отдашь после.

– Мы опаздываем, – сухо сказал Воронов.

– Ну, как хочешь, – с обидой произнес Брайт. К удивлению Воронова, эта обида казалась искренней.

Он вышел из квартиры и стал спускаться по лестнице, прислушиваясь, как Брайт возится с замком.

Два фотоаппарата уже лежали на прилавке: вороновский «ФЭД» и немецкий «контакс», приготовленный для Брайта.

Как только Воронов вошел, Гетцке торопливо заговорил с ним по-немецки.

– Что он лопочет? – спросил Брайт.

– Он говорит, что с твоим «Спидом-грэфиком» дело плохо. Надо менять объектив. Вряд ли можно найти его сейчас в Германии.

– А, черт! – воскликнул Брайт. – Придется выложить монету за новый.

– У Бранденбургских?

– Да нет! У наших фотокорреспондентов, – не поняв или не оценив язвительности вопроса, ответил Брайт. – Среди них есть запасливые ребята.

Об этом они говорили уже на ходу и усаживаясь в «джип».

«Странный парень», – подумал Воронов. Чем-то он был ему все-таки симпатичен. Чем именно? Может быть, беззащитной растерянностью, с которой он глядел на свои разбитый аппарат? Или порывом искренней, даже восторженной благодарности, охватившим его, когда Воронов предложил ему помощь? А может быть, просто ребяческой, улыбчато-веснушчатой физиономией? Но какова бестактность с часами! После нее Воронов с удовольствием отделался бы от Брайта.

Прежде чем включить зажигание, американец посмотрел на часы.

– Все в порядке, – сказал он. – У нас вагон времени.

– Пожалуйста, не гони, – угрюмо попросил Воронов.

– Боишься быстрой езды? – с добродушной усмешкой спросил Брайт, включая двигатель. – Но ведь ты храбрый. Это у тебя ордена? – Он посмотрел на орденские планки на пиджаке Воронова и, не глядя вперед, тронул машину.

– Теперь у всех ордена, – не отвечая на вопрос, неприязненным тоном отозвался Воронов.

– У меня тоже есть, – увеличивая скорость, сказал Брайт.

– За что?

– А-а – мотнул головой Брайт, – не хочется вспоминать. Тащил на себе раненого командира полка. До медпункта. Жирный был боров!

– Это же подвиг!

– Какой, к черту, подвиг! Толстяк вообразил себя Патоном! Сначала выгнал меня из полка, а потом я же его тащил. Полез куда не надо. Видеть не хочу эту медаль. Валяется где-то в комоде.

Воронов понял, что этот парень, очевидно, отведал пороха.

Брайт опять разогнал машину – ездить спокойно, с нормальной скоростью, он просто не умел.

– Как тебе понравился Гарри? – неожиданно спросил он, поворачиваясь к Воронову. То, что Брайт вел машину на такой скорости, не глядя на дорогу, пугало Воронова.

– Какой Гарри?

– Наш президент.

Пренебрежение, с которым Брайт говорил о новом президенте США, показалось Воронову дешевым снобизмом.

Впрочем, и самому Воронову Трумэн не понравился, но он не хотел обсуждать это с Брайтон.

– Ты говоришь о президенте так, будто он твой близкий знакомый.

– Первый раз в жизни вижу, – пожал плечами Брайт. – Мой старик рассказывал, что в свое время не раз заходил к нему в лавочку.

– Какую лавочку?

– В его лавочку. Я ведь родом из Индепенденса. Ты, видимо, не знаешь биографии нашего нового президента.

Впрочем, не смущайся, ее и в Штатах мало кто знает.

А Индепенденс – маленький американский городок. Его тоже мало кто знает. Все вы думаете, что Америка – это Нью-Йорк, Вашингтон и Чикаго.

– При чем тут лавочка?

– Я же тебе объясняю: Трумэн был хозяином галантерейной лавочки. Мой старик покупал в ней товары.

– Значит, в прошлом он бизнесмен?

– Отец? Нет, у него была ферма под Индепенденсом.

Мы родом из Миссури.

– Я говорю о президенте.

– А-а… – пренебрежительно протянул Брайт. – Трумэн имел грошовый бизнес. Потом стал сенатором. У нас это быстро делается. Страна равных возможностей. Но машина у него хороша! Шесть тонн веса, броневая сталь, пуленепробиваемые стекла… Кстати, тебе удалось что-нибудь заснять?

– Что именно?

– Ну, президента. Его «Священную корову»…

– Какую корову?

– Боже мой, так называется его самолет! Ты не заснял и тех, кто его встречал?

– Зато ты это сделал, – сухо ответил Воронов, делая ударение на слове «ты».

– Верно, – самодовольно улыбнулся Брайт. – Один – ноль в твою пользу. Впрочем, и в мою тоже. Стимсон, Гарриман Мерфи – все они оказались в твоей коробочке. Ты хоть своих-то узнал в лицо?

• Предыдущая
• 40/84
• Следующая