Выбери любимый жанр

Мирные дни - Чаковский Александр Борисович - Страница 30


Изменить размер шрифта:

30

В его голосе было столько настоящей грусти, что у меня перехватило горло.

— Нет, нет, не то, — тихо ответила я. — Что-то другое происходит у нас, Саша. Мы как-то по-разному относимся к жизни…

Но он горячо прервал меня:

— Разве не исполнилось все то, о чём мы мечтали? Разве мы не вместе? И разве мы не такие же, какими были раньше?

Нет, он не понимал. И как только это со всей очевидностью дошло до меня, стало так горько, что я не смогла продолжать.

Мы миновали последний фонарь и двинулись дальше по неосвещённому шоссе.

Он взял меня под руку, и я вздрогнула от этого прикосновения.

— Лида, — сказал он, — оставим все это. Мне не хотелось бы произносить общих фраз, но я должен сказать. Мы оба прошли через войну. Война не разъединила нас, как некоторых. Наоборот: ты и война, победа, Ленинград — были для меня неразрывны. А ведь в войну было много настоящих, невыдуманных трудностей. И мы преодолели их. Вместе со всем народом преодолели. Что же мешает тебе радоваться счастью послевоенной жизни? Что нам с тобой мешает быть счастливыми?

— Разница взглядов! — воскликнула я. — Тебе кажется, что после войны жизнь как бы остановилась, что наступила какая-то идиллия! Нет, Сашенька, меньше всего мы с тобой годимся на роли аркадских пастушков. Я по крайней мере не гожусь.

В этот момент из-за облаков появился край луны. И я увидела, что стоим мы на развилке дорог и прямо перед нами возвышается обелиск — высокий каменный столб. Саша подошёл к нему и прочёл надпись у подножья: «Слава защитникам города Ленина!» Это была братская могила. Здесь же стоял столб — дорожный указатель, и на нём было написано: «Красное село, 13 км».

…Мы стояли там, где проходил немецкий передний край. Светила луна, и камень обелиска казался жёлтым, и металлический ржавый венок у подножья тускло поблёскивал. Мы стояли с Лидой у могилы, и в ушах моих ещё звучали её страшные слова. Но сейчас, в эту минуту, я думал о людях, похороненных под этим обелиском, об их изувеченных, изуродованных минами, шрапнелью и фугасными бомбами телах. Я думал о том, какой несправедливостью, каким забвением их памяти звучит то, что говорит Лида.

«Неужели, — думал я, — они, эти спящие вечным сном люди, вот так же метались бы, спорили, искали трудностей, если бы тогда, когда они были ещё плотью и кровью, им сказали бы, что придёт победа, и они вернутся домой, и будут вместе с любимыми, и будет всё как прежде? Неужели им было бы этого мало?»

Я посмотрел на Лиду. Она стояла сосредоточенная и, так же как и я, смотрела на могилу, и я был уверен, что сейчас в её голове бродят мысли, похожие на мои.

…«Здесь проходил немецкий передний край, — думала я, глядя на эту могилу и на дорожный, похожий на фронтовой, указатель. — Под этим камнем похоронены люди, которые защищали Ленинград. Именно эти вот люди защищали наш дом, — он ведь был вблизи от переднего края». И я спросила себя: «О чём думали, о чём мечтали, чего ждали эти люди после войны?»

О чём мечтала я?

Мне вспомнилась наша встреча с Сашей в холодном и голодном Ленинграде, после того как он так долго разыскивал меня. Ночью я боялась спать, боялась закрыть глаза, чтобы не перестать чувствовать своё счастье. Мы были вместе, и в тот момент этого было для меня достаточно.

А ещё раньше, на Ладоге, когда я почти умирала от холода и желания есть, мне казалось, что высшее счастье — это тепло, и когда стол накрыт, и на нём много еды, и окно не замаскировано, и за ним освещённая улица.

А когда появилась еда, и наступило лето, и мы увидели близкую победу, я уже по-иному думала о счастье. Как-то раз я представила себе, что вот кончилась война, и все снова стало на свои места, и все, кто остался из нас в живых, вернутся туда, где жили до 22 июня 1941 года, и будут продолжать прерванную жизнь.

И тогда же мне пришло в голову, что это не может, не будет просто продолжением жизни, потому что после того, что люди пережили и познали, в жизнь войдёт что-то новое, очень высокое, ибо она будет строиться руками победивших людей.

Потом я снова подумала о той зиме и о нашей встрече. Да, тогда для меня было достаточно того, что мы встретились, но потом мне хотелось большего, гораздо большего…

— Лидуша, — сказал Саша после долгого молчания, — вот мы стоим сейчас перед этим памятником. Ты знаешь, кто тут лежит?

— Бойцы Ленинграда, — ответила я.

— Одного из них я знаю, — тихо проговорил Саша. — Нам с тобой он должен быть особенно дорог.

— Про кого ты говоришь? — недоуменно спросила я.

— Про Мухтара Тажибаева, про того, кто отстоял наш дом. Ведь он погиб и, наверно, похоронен здесь. Поблизости нет больше могил. Он лежит здесь.

Как сильно забилось моё сердце…

— Я вдруг подумал о том, — продолжал Саша, — что было бы, если б он услышал наш разговор.

— Не надо стесняться мёртвых, Саша. Их судьба решена, ты ничего не можешь изменить в ней. Думай о живых. Я уверена, что живой Мухтар был бы за меня. А ты вызываешь призраки.

— Нет, — внезапно сухо и жёстко ответил Саша. — Это ты боишься призраков и видишь какие-то миражи. Уже поздно. Пойдём домой.

Он шёл немного впереди, а я за ним. За всю дорогу мы не произнесли ни слова. В первый раз мы подходили к дому так поздно. То, что я увидела, было необычайно. Все левое крыло нашего дома было освещено огромными, ослепительно яркими лампами. В их свете весь наш дом, бесчисленные леса, опутывающие его, десятки снующих вверх и вниз людей, площадки, подвешенные на канатах и слегка покачивающиеся на высоте, — всё это казалось необычным. «При фонарях, день и ночь строим!» — послышались мне слова Крайнова.

Когда мы вошли в комнату, я сразу обратила внимание на то, что Коли нет. На столе лежал лист белой бумаги, на нём большими буквами было написано:

«Тётя Лида, я от вас ушёл, ты не сердись, я тебя люблю.

Николай».

Утром, когда я проснулся, Лиды уже не было.

Вчера мы легли очень поздно. Мы несколько раз обошли дом, ходили по улицам, но Коли нигде не нашли. Наконец, уже в первом часу ночи, Лида поехала в город, к Анне Васильевне, — оставалась надежда, что мальчик вернулся к ней.

Всё это время я сидел дома и думал, что вот сейчас откроется дверь и войдёт Лида, одна, без Коли. В эти тревожные часы я не мог думать ни о каких сложных вещах, я думал только о том, что будет, если Лида не найдёт Колю и вернётся одна.

Она вернулась одна. Я взглянул на неё, стоявшую в дверях в забрызганном грязью пальто, в косынке, повязанной вокруг шеи, и увидел, как неузнаваемо изменилось за эти несколько часов её лицо.

Я подбежал к ней, но она отошла и сказала:

— Не надо, не надо.

Я начал было говорить, что завтра мы заявим в милицию и Коля обязательно отыщется, но Лида безнадёжно махнула рукой:

— Я уже была в милиции.

Больше она не произнесла ни слова. Разделась и легла в постель. А я сидел в кресле, и мне казалось, что что-то огромное, тяжёлое обрушилось на меня и нет никаких сил, чтобы освободиться от этой тяжести, сдвинуть её.

Проснувшись, я уже не застал Лиду. Вспомнил обо всём происшедшем и в первый раз за всё это время пожалел, что проснулся и что снова начинается день. Потом я подумал: «Да, ведь сегодня напечатана та статья; Лида, наверно, уже читает её».

Но эта мысль ничего не прибавила к той тяжести, которая лежала на мне. От всего происшедшего вчера я испытывал такую сильную боль, что увеличить её было уже нельзя.

Я поехал на завод. Войдя на заводской двор, я увидел вывешенную в витрине многотиражку. Статья Абросимова занимала почти всю вторую полосу.

Едва я появился в редакции, в общей комнате, как несколько человек — литсотрудники, машинистка и корректор — в один голос крикнули:

— Вот и Савин пришёл!

И почти тотчас же из редакторского кабинета раздался знакомый хриплый голос:

— Савин? А ну, давай, давай сюда!

30
Перейти на страницу:
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело