Арена. Политический детектив. Выпуск 3 (сборник) - Черкашин Николай Андреевич - Страница 57

Для родителей оставшихся в классе учеников, для их друзей, знакомых и родственников ситуация была совершенно иной: их боль была искренней, а страх совершенно неподдельным, но они находились в таком меньшинстве, что их можно было не принимать во внимание. А другие-то уже готовы по-своему использовать их страх и боль в своих целях.

Кто-то остроумно сравнил города с бесформенными кучами песка. Человек-песчинка… Что касается Брамме, то я позволю себе усомниться в правомерности такого сравнения. Жители Брамме напоминают мне скорее хорошо обученную армию, воодушевленную общей идеей и целью. И, говоря объективно и сравнивая Брамме с такими городами, как Чикаго, Нью-Йорк или Детройт, скажем со всей определенностью: это отнюдь не погибающий город. Если представить себе город в виде сосуда, то Брамме не разбит, хотя и покрыт многочисленными трещинами. Однако большинство его жителей давным-давно нашли средство для жизни при этих трещинах: они их закрашивают, подновляют сосуд. И что бы ни произошло, Брамме ничего не делается. Сотни поколений смогут еще пить из этого сосуда. Цена роли не играет. Мертвые денег обратно не требуют.

— Он возвращается!

Этим криком был прерван ход моих мыслей. Я и сам слышал уже шум лопастей вертолета. Машина с Корцелиусом приблизилась к зданию гимназии и приземлилась на свободную площадку между спортзалом и церковью Св. Матфея.

Все мы, затаив дыхание, наблюдали за тем, как из кабины вертолета появился Корцелиус, как он быстро зашагал вдоль шеренги полицейских к брустверу из мешков с песком. Кто-то протянул ему мегафон, и он сразу же приступил к делу.

— Берти, алло! — И когда голова Плаггенмейера появилась в проеме окна, продолжил: — Все сходится. Блеквель действительно мертв. Мастерскую разнесло вдребезги. А в его письменном столе нашли прощальное письмо, в котором он признается, что Коринна на его совести… Теперь все ясно. Передать тебе его?

Плаггенмейер промолчал.

— Передать тебе письмо?

— Нет, его передадите не вы.

Почему не Корцелиус? Чего Берти испугался? Что Корцелиус предпримет на свой страх и риск попытку справиться с ним? Да нет, ерунда какая-то…

— А кто же? — крикнул Кемена, который обязан был напомнить о себе согражданам.

— Вы!

Кемена вздрогнул. Но отреагировал неожиданно быстро:

— В Браке летал господин Штоффреген; господин Штоффреген передаст вам письмо с признанием и несколько сделанных «поляроидом» снимков трупа Блеквеля и разрушенной мастерской. А также…

— Признание написано на машинке?

— Нет, от руки! — крикнул Кемена.

— Откуда мне знать, действительно ли это труп Блеквеля? — крикнул в ответ Плаггенмейер.

Снова вмешался Корцелиус.

— Я прихватил для тебя парочку писем, которые Блеквель писал своей жене, — он достал из заднего кармана брюк несколько смятых конвертов. — Одно из Вольфсбурга, послано после осмотра завода двадцать пятого апреля семьдесят второго года; другое — после посещения ярмарки в Ганновере второго мая семьдесят третьего года. И еще одно, написанное в Рюдес-гейме, на отдыхе, первого июня семьдесят первого. Хватит?

— Да. Пусть Штоффреген принесет их к окну, подняв руки.

— О’кэй.

Передача писем походила на обмен документами при подписании капитуляции. Капитуляции людей перед миром, ими же самими и созданным.

Штоффреген приблизился к подоконнику, осторожно, чтобы не вспугнуть неловким движением Плаггенмейера, положил все документы на подоконник и так же с поднятыми руками отступил в укрытие, за бруствер.

Все мы, стоявшие снаружи, кто с биноклями в руках, а кто и без, наблюдали за событиями в классе и не могли не заметить, как внимательно Плаггенмейер сличает документы, стараясь не терять из виду класс. Вот почему у него ушло на это порядочно времени.

Время шло, люди ждали, затаив дыхание.

— Все письма подлинные, — прошептал Корцелиус. — Готов прозаложить свою бессмертную душу.

Бут, снова оказавшийся рядом с нами, бросил Кемене и офицеру из ГСГ-9 предупреждающий взгляд, о смысле которого я, не подозревавший, что здесь игра идет краплеными картами, не догадывался. Все выглядело так, будто светлые головы города с напряжением всех сил, но уверенно идут к цели.

Как бы там ни было, нервничали все.

Корцелиус покусывал ногти.

Кемена достал из кармана связку ключей и без конца вертел ее.

Лаикенау снял с отворота пиджака значок члена СДПГ, начал тыкать им в мешок с песком.

Штоффреген бросал камешки в маленькое отверстие между мешками с песком и попытался с расстояния метров в пять попасть в консервную банку.

Доктор Ентчурек внимательно оглядывал толпу в поисках знакомых лиц.

Старший викарий церкви Св. Матфея Карл Отто Фостееи закрыл глаза и беспрерывно теребил кончик своего темно-красного галстука.

Офицер из спецгруппы Геншера выдвинул антенну радиоприемника, снова задвинул внутрь, вытащил, снова задвинул…

Бут снял с запястья золотые часы, прижал к правому уху, встряхнул их, завел, опять приложил к уху.

Я достал из кармана записную книжку с календариком, чтобы проверить, на какой день в этом году выпадет сочельник, на понедельник или на вторник.

А потом — целую вечность спустя — Плаггенмейер поднял голову.

Губы его шевелились, но мы ничего не слышали. Изображение без звука, как иногда в кино.

Но вот контакт в нем восстановился. Слова, донесшиеся до нас, прозвучали как крик дикой птицы.

— Это фальшивка!

Никто из стоявших рядом со мной не пошевелился, никто не знал, как на эти слова реагировать. Ропот толпы был невнятным.

Первым овладел собой Корцелиус.

— Клянусь тебе, Берти, письма подлинные! Это не фальшивка! Не махинация! Сравни почерк!

— Почерк Блеквеля, не спорю, — крикнул нам Плаггенмейер. — Сразу видно. Но снимки, фотографии — подделаны. Блеквель жив. И когда я выйду отсюда, он скажет, будто написал все это, лишь бы спасти школьников, а раз так — письмо не считается.

— Он мертв! — заорал Кемена. — Заверяю вас от имени городских властей как чиновник.

Корцелиус снова взял мегафон в руки.

— Берти, Блеквель мертв, я видел его труп, говорил с его женой. Она в безутешном горе — притвориться так невозможно.

— Все равно — что-то тут нечисто!

— Боже мой, Берти, я тебя не понимаю. Ты требовал, чтобы был найден убийца Коринны. Теперь известно, кто он. Чего же ты еще хочешь? Не упрямься!

— Если Блеквель действительно мертв, значит, письмо подделано. Почерк можно подделать. Вот здесь написано: «Я сожалею о случившемся от всего сердца».

— Да. Разве он не мог этого написать? Почему? — спросил Бут.

— Потому, что из всех, кого я знал, Блеквель был самой подлой свиньей. Он никогда в жизни ни о чем не жалел. И уж ни за что не стал бы писать об этом.

— Но вот написал же черным по белому. В каждом человеке можно ошибиться, разве не так? — не сдавался Бут.

— Меня вам не провести, со мной у вас эти штучки не пройдут!

— Берти, я… — сделал последнюю отчаянную попытку Корцелиус. — Берти, я клянусь тебе: убийца Коринны покончил с собой. Ты победил! А теперь выходи!

— Покончил с собой? Чтобы Блеквель, этот жалкий трус, да покончил с собой? Никогда не поверю! Ну, положим, если бы против него имелись факты. Неопровержимые доказательства. Но ведь их ни у кого нет. По какой такой причине ему накладывать на себя руки?

— Его совесть…

— Откуда она у него? У него скорее третья рука выросла бы, чем совесть заговорила.

— Значит, это был несчастный случай! — сказал

Корцелиус. — Но в любом случае — убийца Коринны мертв!

— Несчастный случай? Зачем ему тогда было оставлять прощальное письмо? Разве мы знаем заранее, когда произойдет несчастный случай?

Логике Плаггенмейера трудно было что-то противопоставить.

— И что теперь? — спросил Бут.

— Добудьте верные доказательства его вины, — ответил Плаггенмейер. — У меня время есть, я подожду.