Арена. Политический детектив. Выпуск 3 (сборник) - Черкашин Николай Андреевич - Страница 37

— Итак…

— Господин доктор, я чувствую себя в высшей степени неловко, — выдавил из себя наконец Кемена. — Прошу вас понять, я в исключительно сложном положении. Этот Плаггенмейер… невменяем, он за свои поступки не отвечает. Он требует, чтобы убий… чтобы человек, который сбил на шоссе его невесту, явился с повинной… короче говоря, признался… В противном случае он угрожает взорвать целый класс… вы понимаете? И тогда я подумал…

— Я знаю, о чем вы подумали. Но позвольте мне еще раз напомнить вам, что всего через час с небольшим после несчастного случая пять специалистов из технической службы полиции рассмотрели мою машину чуть ли не под микроскопом и ровным счетом ничего не обнаружили. — Карпано ненадолго умолк. — Какие, собственно, доказательства моей непричастности к случившемуся вам еще требуются?

Кемена неловко заворочался в кресле.

— Конечно, господин доктор, я знаю… Но Плаггенмейер по-прежнему одержим бредовой мыслью, будто узнал номер вашей машины…

— Номер, некоторые буквы и цифры которого совпадают с моим, — резко поправил его Карпано. — Помимо всего прочего, эти буквы и цифры с таким же успехом подходят к машине господина Блеквеля. Пожалуйста, не истолкуйте мои слова превратно: мне прекрасно известно, что у господина Блеквеля безупречное алиби. И слава богу, я искренне рад за него,

— Да, да, мы уже дали указание разыскать господина Блеквеля, — поспешил заверить Кемена. Пусть Карпано не думает, что по отношению к нему допущена нарочитая несправедливость.

— Что ж, отлично, — проговорил. Карпано почти любезно. — Я, правда, не знаю, какую цель вы этим преследуете, ибо вряд ли господин Блеквель — точно так же, как и я, — сознается в преступлении, которого он не совершал, лишь бы успокоить впавшего в истерику молодого человека, — с этими словами он выдвинул один из ящиков письменного стола и требовательно взглянул на своих посетителей. — Если вопрос исчерпан…

— И тем не менее вам придется поехать с нами, господин доктор, — сказал Штоффреген.

Он терпеть не мог Карпано. И поскольку был здоров как бык, не считал необходимым подмазываться к этому красавчику.

— То есть… почему это… придется?.. — переспросил Карпано.

— Чтобы успокоить Плаггенмейера.

— И не подумаю. Что это? В присутствии всего общества косвенно признать свою вину? И речи быть не может. А теперь, господа, прошу извинить… Меня ждут пациенты.

Пружинящим шагом он вышел из кабинета.

— Будем надеяться, что Блеквель уже на месте,— заметил Штоффреген.

— Да, будем надеяться.

— Стоило бы подумать о том, как разыскать в Гамбурге мать Плаггенмейера. И пусть тамошняя полиция заранее позаботится о вертолете, — сказал Штоффреген. — Пожалуй, она его уговорит.

— Кого? Карпано? Или своего сына?

— Сына, конечно.

— Так что же вы медлите? Немедленно свяжемся с Гамбургом!

Не прибегая к терминологии психологов и психиатров, то есть не ссылаясь на неврастенические или шизоидные факторы, трудно объяснить состояние Плаггенмейера в эти минуты. И, кроме того, откуда мне знать в точности, что с ним в описываемое время происходило, — я никого не желаю ни обманывать, ни вводить в заблуждение. Подобно всем остальным, я могу лишь строить догадки на сей счет.

Судя по выражению лица, он сам был в высшей степени удивлен, что сидит там, где сидит. Ему и не снилось, что подсобный рабочий Герберт Плаггенмейер явится по собственному почину в гимназию и будет держать в страхе двадцать четыре человека, угрожая им взрывателем и пистолетом. Настоящему Герберту Плаггенмейеру полагалось метаться сейчас между третьим и четвертым цехами завода «Бут АГ» и подметать стружку. Настоящий Плаггенмейер был парнем расторопным, подвижным, заряженным энергией, он пробегал стометровку быстрее одиннадцати секунд и прыгал за шестиметровую отметку. А другой Плаггенмейер, которого какая-то внезапная сила сотворила и перенесла сюда, чтобы вызвать сумятицу, выглядел сонливым, заторможенным и опустошенным, выжатым как лимон. И для него не оставалось ничего другого, как сидеть на этом стуле и не двигаться.

Лица школьников он видел столь же неотчетливо, как если бы он, находясь на олимпийском стадионе, разглядывал болельщиков, сидевших на противоположной, гостевой трибуне. И только сейчас, когда одна из девушек шепотом обменялась несколькими словами с Ентчуреком, он уяснил себе, что среди его заложников находится и Гунхильд. Безотчетное чувство подсказывало ему: здесь что-то не в порядке.

Гунхильд и Коринна подружились, будучи еще членами «Сокола», а потом «юзосами». Когда он начал встречаться с Коринной, они часто делали вылазки втроем. Мало ли что за вылазки: бегали в кино, в бассейн, наездами бывали в Бремене, Бремерхафене и Ворпсведе, играли в настольный теннис, ходили на дискотеки, на политические дискуссии и т. д. Гунхильд сделала для него очень много. У нее везде находились знакомые со связями. Сначала подыскали подходящую комнату, потом приличные тряпки на каждый день, и, главное, Гунхильд переговорила с родителями Коринны, которые отнюдь не были в восторге от появления «ухажера с судимостью». И наконец, зная слабинку Корцелиуса, она упрашивала и наседала на него, чтобы он помог Герберту получить на одном из предприятий Бута настоящую специальность; что толку подметать без конца двор? Если в этой паршивой дыре ему кто и помог, то это Гунхильд…

— Ты можешь идти домой, — сказал он Гунхильд, и голос его дрогнул: — Пожалуйста…

Гунхильд уставилась на него. Она побледнела, прижала руки к животу и вся дрожала, будто стояла в тоненькой кофточке на сыром сквозняке.

— Нет…

— Что?

— Я не хочу…

Этого Герберт не понял. Ведь он дарил ей жизнь! Она сделала для него много добра, и теперь он ей воздает. За все на свете приходится платить. Карпано и Блеквель погубили его жизнь, за это он погубит их жизнь. Он поджег один из пакгаузов Бута, и Бут заставил его отработать эти деньги за решеткой. За все — той же монетой! С этим не поспоришь. Гунхильд много чего ему подарила, сейчас он делает подарок Гунхильд. А она отказывается принять подарок. Это выше его понимания.

Кстати говоря, сама Гунхильд вряд ли смогла бы объяснить, почему ответила Плаггенмейеру именно так. Конечно, какую-то роль тут сыграло чувство солидарности с одноклассниками, хотя они ни в коей мере не были ее единомышленниками, их вообще мало что связывало. Может быть, сработала столь необходимая для ее будущей профессии журналистки интуиция. Свое будущее Гунхильд представляла достаточно отчетливо: сделать себе имя в журналистике, постепенно завоевать голоса избирателей в Брамме, добиться избрания в бундестаг, ну а если и нет, все равно расти, совершенствоваться, жить полнокровной жизнью, быть человеком, а не пешкой. Возможно также, что она подсознательно понимала: сейчас, здесь, в этом классе, расставляются вешки ее будущей жизни, Если она уйдет, спасая свою жизнь и оставив остальных на произвол судьбы, ей этого пятна вовек не отмыть. «Слова красивые знает, а чуть запахнет паленым— в кусты!» — вот что будут говорить о ней люди. Нет, она должна остаться, другого выхода нет.

Как, однако, в этом разобраться Плаггенмейеру, для которого будущее вот уже много лет не простирается дальше завтрашнего утра, как ему все это понять? Он потерял всякую уверенность в себе, и это его состояние сразу уловили наиболее тонкие и серьезные ученики класса, особенно Гунхильд и Иммо Кишник, а также доктор Ентчурек, которые принялись уговаривать его.

Иммо Кишник, худощавый блондин, сын адвоката и председателя фракции СДПГ подрайона, сказал:

— Послушай, Берти, не валяй дурака, увидишь, мы все тебе поможем! Мой отец знаком кое с кем в БКА [23] в Бонне, они обязательно твоим делом займутся. Я считаю, ты абсолютно прав, что бьешь во все колокола, но не стоит перехлестывать. Нет, серьезно, чтобы отыскать убийцу Коринны, найдутся способы получше.