Маленькая книга жизни и смерти - Хардинг Дуглас - Страница 22

Как насчёт вас? Вы тоже навеки НЕДВИЖИМЫ? Почему бы просто не проехаться на машине и не выяснить это? Пункт назначения: Вечность!

(Не волнуйтесь: уверяю вас, что предающийся мечтам водитель, который приводит в движение себя, а не окружающую местность, вряд ли будет вести машину лучше, чем — или так же хорошо, как — тот, кто остаётся с данными фактами.)

Подумать только, что я хотел назвать эту книгу «Прорыв в Вечность»! Да попробуйте вырваться из неё!

Суммируя все выводы, к которым я пришёл в этой главе на данный момент, могу сказать, что у меня практически нет шансов выжить после смерти, которой я скоро должен умереть: но у меня нет нужды или заинтересованности в этом, если я вижу, что в любом случае вечен.

В таком виде, впрочем, это на первый взгляд недвусмысленное утверждение может сильно ввести в заблуждение. Оно начинается с одного я — я, Дуглас (или я, Клавдий; или я, кто угодно другой), а заканчивается Одним Я — просто Я, Безымянным и Единственным: и совершенно не отражает этот переход. Дело каждого — жить с первым, исходя из второго, и никогда их не путать.

Здесь возникает невероятный союзник.

Вывод о том, что ни у кого нет шансов выжить после смерти тела, долгое время был общим местом в науке, и особенно в той науке, которая, говоря словами Т. Г. Хаксли, утверждала: «Есть все причины полагать, что сознание есть функция нервного вещества, когда это вещество достигает определённого уровня организации».

Здесь, однако, кроется ошибка. Заблуждение в том, что материя каким-то образом производит сознание. Ни один настоящий учёный не выразится так в наше время. Устарела предпосылка о том, что мы знаем, что такое материя — а именно: реальные, твёрдые крупинки вещества, составляющие его основу, которые однородны на всём своём протяжении по модели бильярдного шара, — и не знаем, что такое сознание, кроме того, что это относительно нереальный и вторичный пар (так сказать), испускаемый материей, когда она организована особым образом, миазмы, весьма похожие на свечение, играющее вокруг несвежей рыбы. В действительности, эти наивные предпосылки — несуразная бессмыслица. Я знаю напрямую и точно, что такое сознание (хотя и не могу выразить это знание словами), потому что это то, что я есть. И я понятия не имею, что такое материя, если она действительно существует. (Модель бильярдного шара молекулы или атома, — которая в любом случае никогда не была более чем суеверием, — была, конечно, успешно опровергнута столетие назад Резерфордом и другими.) Правда в том, что попытки объяснить сознание — или отделаться от него таким образом — как побочный продукт материи ещё менее разумны, чем попытки объяснить симфонию как побочный продукт волновых движений дирижёрской палочки: ведь палочка, по крайней мере, — в отличие от материи, главного вещества, лежащего в основе вещей, — не воображаема, её могут видеть все!

Однако, точно так же, как поведение палочки внутренне связано с музыкальным исполнением, так же и изменения в моём мозгу сопровождают изменения в моём сознании. Хотя процессы в мозгу не являются первопричиной моих ментальных процессов, они, безусловно, идут рука об руку. И у меня есть все причины предполагать, что, когда мой мозг распадётся, моё сознание последует его примеру. Всё указывает на то, что ментальный Дуглас Хардинг не имеет шансов пережить физического, что мне не стоит предвкушать никакого будущего существования в качестве него. Не удивительно, что ранее в этой главе я не мог понять смысл — и обнаружил, что для меня несколько опасно получить — настоящее посмертное продление этой жизни, вторую порцию. Опять же урок: необходимо с аппетитом съесть эту, в полной мере смакуя её.

Тем не менее это далеко не вся истина и не заключение по этому делу. Здесь есть что добавить — что-то, что для данного исследования чрезвычайно важно, — и это касается фундаментального различия между «моим сознанием» в смысле его содержимого и «моим Сознанием» в смысле его Вместилища. Иначе говоря, между самим Осознанием и тем, что оно сейчас осознаёт; между неменяющимся и не имеющим характерных черт Экраном, который один для постоянно меняющихся программ, показываемых на нём, и самими этими программами — драмами, которым, какими бы бурными они ни были, никогда не удаётся ни в малейшей степени обесцветить Экран, не говоря уже о том, чтобы его разорвать, прострелить в нём дыры или прожечь его.

Вновь всё возвращается к вопросу: Кто задаёт его? На протяжении практически всего этого исследования я был озабочен установлением моего истинного и постоянного Я и нахождением его резких отличий от всех тех ложных, пристрастных и временных отождествлений, которые совершенно сбили меня с толку и, на удочку которых я попался. Тесты показали, что моё истинное Я — не что иное, как это Единое Сознание, или Осознание, имя которого Я ЕСМЬ (в отличие от «Я есть одно, другое или третье»), эта Простота и Ясность, которая идеально бесхитростна, единообразна и ничем не прикрыта (и всё же по этим самым причинам бесспорна), эта Не-вещь, которая тем не менее (просто потому, что во всех отношениях она составляет контраст вещам, так пуста от них, что она пуста для них) есть все вещи и непостижимо драгоценна. Теперь проблема в следующем: как те громадные предыдущие открытия соответствуют уничижительным теперешним находкам о связи между мозгом и сознанием?

Отлично соответствуют. Но конечно, ни одно из тех конкретных переживаний во времени — ни частичка того долгого парада восприятия, ощущений, мыслей и чувств, которые так сокровенно согласуются с процессами в мозгу Д. Е. Хардинга и так присущи ему, что делают его тем, что он есть, — конечно, ни частичка этого не переживёт тот мозг. Он смертный человек, и все претензии на обратное столь же нереалистичны, сколь тщеславны. Не в качестве него, не в качестве человека я вечен. Я есть неизменное Вместилище или Экран, и имею всё, что входит в Него или происходит на Нём — включая все эти человеческие действия. Или ещё лучше: на своём поверхностном уровне я играю роль Дугласа Хардинга, тогда как на своём самом глубоком уровне я есть Актёр, и ни поведение, ни финал этого временного персонажа не оказывают ни малейшего влияния на Меня.

Это уверенное утверждение становится более значимым и точным, как только я напоминаю себе о местоположении мозга по отношению к этому Центральному Сознанию — этому Вместилищу или Экрану, — которое абсолютно от него независимо. Где у меня содержится этот мозг? В какой точке своего путешествия сюда мой приближающийся наблюдатель (гл. «Я — то, чем я кажусь») — или, скажем, нейрохирург, делающий операцию на моём мозге, — в какой точке он сталкивается с мозгом?

Где конкретно он должен разместиться, чтобы путём трепанации открыть и ясно рассмотреть эту неровную местность, которая есть его поле деятельности? Ответ едва ли может быть более определённым и более решающим для успеха операции: а именно, на расстоянии ровно стольких-то сантиметров и миллиметров отсюда (a), от точки реального соприкосновения, от Меня. Чуть дальше, и этой мозговой ткани ещё нет; чуть ближе, и она остаётся позади. Ему нужно расположиться там, где мозг ясно виден, в точке (e) — гораздо ближе, чем те точки, где находится весь человек (g) или только его голова (f); но не так близко, как точка (d), где может появиться отдельный нейрон, или точки (c) и (b), где находятся молекулы; и, безусловно, не в точке (a), не в этой центральной Реальности или Ноумене, из которого проистекают все эти явления и проявлениями которого они являются. Прямо здесь, где Я ЕСМЬ, У него нет времени и места для работы, да и не остаётся ничего, над чем бы он мог работать. В то время как его операция во времени воздействует на все мои региональные проявления, она никогда не сможет достать Меня, сейчас.