Я дрался на истребителе. Принявшие первый удар. 1941-1942 - Драбкин Артем Владимирович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/104
• Следующая

На утро меня отправили в Саратов. Там в госпитале хирург как посмотрел на снаряд у меня в бедре, пригласил начальника госпиталя. Приходит такой пожилой, посмотрел, говорит: «Немедленно на операционный стол!» Положили. «Ну, — говорит, —терпи, сейчас будет больно». И как дернул этот снаряд, у меня искры из глаз. Потом я месяц лечился. Когда рана стала заживать, я навел справки, где мой полк, и из Энгельса вылетел самолетом в Зимовники. Полк оттуда уже улетел в Шахты, остался только технический состав, ремонтировавший неисправные самолеты. Руководил работами Йозеф, я его еще с 1941 года знал. Я ему говорю: «Йозеф, давай снимай людей и делай один самолет. Сделаешь, и я улечу!»

Самолет они сделали, я его вечером облетал, кое-какие замечания сделал. На следующий день должен был улетать. Пошел искать карту. Карту не нашел, но ребята из полка ПВО рассказали, где примерно искать аэродром. Нашел.

После ранения меня назначили на должность штурмана дивизии, мол, подлечись, а там видно будет. А уже перед Курской битвой меня назначили командиром 111-го гвардейского полка.

В Шахтах мы сидели, пока аэродром не подсох, а оттуда мы перелетели в Краснодар. Вели бои за станицу Крымская. Сопровождали штурмовиков, прикрывали войска. Однажды пошли сопровождать штурмовиков на аэродром у города Анапа. Два полка «илов», наш полк и командир дивизии с нами полетел на прикрытие. Вроде там обнаружили большое скопление самолетов. Но на аэродроме самолетов не оказалось, и нас перенацелили на скопление танков. «Илы» шарахнули по этим танкам и пошли домой. Прилетели, сели уже в сумерках, зарулили. И вот вылезает командир дивизии (он был такой полный), снял с себя все, потный. Говорит: «Хорошо полетали!» Смотрим, садится «109-й». Командир дивизии, как увидел «кресты» на крыльях, как дал деру! Стартер не растерялся и давай стрелять ракетами по направлению посадки. «109-й» сел, выключил двигатель и подруливает. Мы стоим около наших самолетов. Конечно, было не особенно приятно, но мы никуда не побежали, ждем, что фашист сделает. Открывается кабина «109-го», вылезает оттуда чех. Такой здоровенный мужик. Кричит: «Братцы, своя, своя!» — и поднимает руки[12].

Мы доложили командованию, и вскоре за летчиком прилетели из штаба армии. А еще в 1941 году в Тушине был «109-й» на ходу. Я на нем рулил, изучал его и должен был вылететь на нем, но нас перебазировали. Я говорю командиру дивизии: «Готов летать на „109-м“. Изучу немножко его и полечу на разведку». Тот говорит: «Давай!» И вот мы изучили машину, где что находится, запустили, прогазовали. Решили на следующий день еще потренироваться. А на завтра прилетел дважды Герой Савицкий, командир корпуса, и говорит: «Забираю этот самолет, буду на нем летать». С ним не поспоришь. Он сел, взлетел, прилетел к себе на аэродром и разбил самолет на посадке. После войны я при встрече напомнил ему: «Что же ты отобрал у меня „109-й“, а потом разбил?» Посмеялись.

Там же был такой случай. Был у нас в эскадрилье ленинградец, отличный летчик Исаак Рейдель[13]. Сопровождали мы как-то раз штурмовиков, а на высоте 800 метров была плотная дымка — ничего не видно. А выше миллион на миллион, как мы говорили. Пара Рейделя шла выше основной группы около этой дымки, а мы ниже. Но поскольку у меня зрения было хорошее, я раньше всех увидел, что справа прямо на нас идет шестерка. Я только успел крикнуть: «Рейдель, отверни!» Вроде он не среагировал. Проскочили. Стукнулись они или нет, не знаю, но ребята, что шли чуть сзади, видели, что они столкнулись. Вернулись из вылета. Рейделя нет, сбили. У штурмовиков потерь нет, а у нас один истребитель. Дня через три появляется Рейдель. На груди орден боевого Красного Знамени, сам в коверкотовой гимнастерке из английского сукна и таких же бриджах, с парашютом и четырьмя бутылками водки. Спрашиваем: «Где костюмчик-то прикупил?» Оказалось, что в последний момент он, услышав мою команду, успел поставить самолет на ребро и Ме-109 отшиб ему плоскость. Еле-еле сумел выбраться из кабины и приземлиться на парашюте на своей территории. А все остальное, включая новенький орден, получил от командующего наземной армией, рядом со штабом которой он приземлился. Вот так бывает. Столкнулся, но сбил самолет. Думаю, как будет себя вести? По-разному люди славу воспринимают. Но ничего, летал как положено.

— А как вы считаете, какой немецкий самолет труднее всего было сбить?

— Сбить проще истребитель, но к нему подойти очень сложно, для этого нужно выполнить целый каскад маневров. Бомбардировщика сбить сложнее, особенно «Хейнкель-111». Это ужас какой-то! Случилось это, когда мы сидели на аэродроме у Геленджика. Сейчас там зона отдыха. Сидим в самолетах (я уже на Ла-5 летал), дежурим. С КП дают ракету, и мы взлетаем. Перехватили тройку «111-х», когда они уже бомбить начали. Я к одному с правой стороны подошел, очередь дал, правый двигатель у него загорелся. И вот тут я допустил ошибку, за которую долго потом себя ругал. Я решил, не зная, что у «хейнкеля» есть стрелок, защищающий нижнюю полусферу, поднырнуть под него и зайти слева. Я взял небольшое принижение, и когда переходил, по мне стрелок как двинул. Будь я на «яке», меня бы сразу убило, а так он перебил масляную систему. Меня сразу горячим маслом обдало, я ничего не вижу. Мне ведомый говорит: «Командир, горишь! Разворачивайся влево». Я развернулся. Он кричит: «Прыгай!» С трудом вывалился из самолета. Спускаюсь, смотрю, на море барашки волн. Бухнулся. Холодрыга ужасная. Хорошо, хоть на нас были спасательные жилеты. Я, честно говоря, на себе крест поставил, но все же решил барахтаться до последнего. Надо отдать должное морякам. Не побоялись в шторм, который был не менее 4 баллов, выйти на катере спасать меня. В какой-то момент меня подбросило на волне, и я увидел катер. Появилась хоть какая-то надежда. Подошли, но волной меня относит. Потом один здоровенный матрос, держась левой рукой за леера, правой схватил меня за шиворот и как котенка перебросил прямо на палубу. Я к тому времени успел пробыть в воде минут 15 — 20 и уже закоченел. Врач меня раздел, сразу отправил в трюм, там я принял горячий душ, меня запеленали и дали стакан спирта. Кстати, после этого купания я даже не заболел. Но как видите, «111-й» с его мощным бортовым вооружением и возможностью стрелять практически во все стороны — это очень сложный для сбития самолет.

— Что бы вы сказали, сравнивая уровень подготовки пилотов наших и немецких?

— У немцев, конечно, опыта было больше, а подготовка лучше. Особенно это чувствовалось в начале войны. Когда нас пощипали, мы уже стали собраннее и начали давать сдачи, и тут немцы стали очень осторожны. Нападали на нас, только когда видели, что находятся в более выгодном положении. К концу войны немецких асов повыбивали и стали попадаться, как говорят, «лопухи». У них и маневр не тот, и стрельба не та. Вот тут мы их здорово начали бить, у нас самолетами пополняли быстро, и летчики стали приходить более подготовленные.

— Как засчитывались победы?

— Это очень сложный вопрос. Я вам говорил, что, сколько я ни сбивал, практически никогда не было возможности до конца досмотреть, упал враг или нет. Надо было смотреть за теми, кто в воздухе остался, чтобы тебя не сбили, или за теми, кого ты прикрываешь. Я просто докладывал, что я стрелял. А сбил или нет — это уже ведомые говорят, им было виднее. С их слов говоришь, куда именно враг упал. Туда посылают человека. И если кто-то там из пехотинцев дает подтверждение, то самолет тебе засчитывают.

Конечно, самолет, упавший на немецкой территории, засчитывать таким способом не было возможности. Здесь уже верили словам летчиков. И то у нас был командиром корпуса Головня, так его прозвали Фомой неверующим. Базанов сбил три самолета в одном бою. Головня говорит: «Не верю». Мол, раз сбил над территорией противника, то как угодно можно сказать. Но Базанов не сдается: «Полетели, я вам покажу, где упали». И вот они полетели, Головня увидел, тогда только засчитали.

• Предыдущая
• 17/104
• Следующая