Майя (фантастическая повесть) Русский оккультный роман. Том VI - Желиховская Вера Петровна - Страница 34

Говоря это, посетитель Агриппы протянул ему кошелек, в котором блистали дорогие каменья.

Но ученый отрицательно покачал головой.

— Нет, бедный друг мой, мне не нужны сокровища земные! — сказал он. — Один твой взор на эти небеса с мольбою о прощении к Тому, в Ком были тобой оскорблены страдания всего человечества, — для меня лучшее и самое желанное вознаграждение.

— Аминь! — еле слышно прошептал Агасфер. — Прощай!.. Да воздаст тебе Бог Саваоф за добро и привет, оказанные бесприютному осужденному.

И, медленно повернувшись и поникнув головой, вечный странник вышел и скрылся во мгле торжественной пасхальной ночи милосердия и всепрощения.

Ровно год тому назад довольно большое общество собралось провести зимние праздники в деревенском доме, вернее — в старом замке богатого землевладельца в Финляндии. Этот дом или замок был редким остатком капитальных, старинных построек наших прадедов, заботившихся о благосостоянии своих потомков более, чем мы, грешные; да, поистине сказать, имевших на то более достатков и более времени, чем наше разоренное, вечно спешащее поколение…

В замке было много остатков древней роскоши и праотцовского гостеприимства. Мало этого, были замашки средневековых обычаев, основанных на традициях, на суевериях народных, наполовину финских, наполовину русских, занесенных русскими хозяйками, их родством, их многочисленным знакомством с берегов Невы. Готовились и елки, и гаданья, и тройки, и танцы, — всякие общеевропейские и местные и даже чисто всероссийские вспомогательные средства для увеселения праздного, избалованного общества, которое предпочло, на этот раз, «лесную, занесенную снегами трущобу», — как называл свои владенья хозяин дома, — праздничным городским увеселениям. В старом доме имелись и почерневшие от времени портреты «рыцарей и дам» — именитых предков, и необитаемые вышки с готическими окнами, и таинственные аллеи, и темные подвалы, которые легко было переименовать в «подземные ходы», в «мрачные темницы» и населить их привидениями, тенями отшедших героев местных легенд. Вообще, старый дом представлял многое множество удобств для романических ужасов; но в этот раз всем этим прелестям суждено было пропасть втуне, не сослужив службы читателям; они в настоящем рассказе не играют прямой роли, как могли бы играть в святочном происшествии.

Главный герой его, с виду весьма обыденный, прозаический человек… Назовем его… ну, хоть — Эрклер. Да! Доктор Эрклер, профессор медицины, полунемец по отцу, совсем русский по матери и воспитанию; по наружности тяжеловатый, обыкновенный смертный, с которым, однако, случались необыкновенные вещи.

Одну из них, по уверению его, самую необычайную, он рассказал небольшому кружку слушателей, окружавших его в боковой комнате в то время, как в больших залах и гостиных шумное общество, возвратившись с катания, собралось чуть ли не танцевать.

Доктор Эрклер, оказалось, был великий путешественник, по собственному желанию сопутствовавший одному из величайших современных изыскателей в его странствованиях и плаваниях. Не раз погибал с ним вместе: от солнца — под тропиками, от мороза — на полюсах, от голода — всюду. Но, тем не менее, с восторгом вспоминал о своих зимовках в Гренландии и Новой Земле или об австралийских пустынях, где он завтракал супом из кенгуру, а обедал зажаренным филе двуутробок или жирафов; а несколько далее чуть не погиб от жажды во время сорокачасового перехода безводной степи под 60 градусами солнцепека.

— Да, — говорил он, — со мною всяко бывало!.. Вот только по части того, что принято называть сверхъестественным, — никогда не случалось!.. Если, впрочем не считать таковым необычайной встречи, о которой сейчас расскажу вам, и… действительно, несколько странных, даже, могу сказать, — необъяснимых ее последствий…

Разумеется, поднялся хор требований, чтоб Эрклер рассказывал скорее…

— В 1878 году пришлось нам перезимовать на северо-западном берегу Шпицбергена, — стал он рассказывать. — Пытались мы переплыть оттуда к полюсу летом; да не удалось — льды не пустили! Тогда решили попробовать добраться с помощью салазок и лодок для переплывания трещин, но и это не удалось. Захватила нас темь, — беспробудная полярная ночь; льды приковали пароходы наши в заливе Муссель и остались мы отрезанными на восемь месяцев от всего живого мира… Признаюсь, жутко было первое время! Особливо, когда, на первых же порах, поднялись бури и снежные вихри, а в одну ночь ураган разметал множество материалов, привезенных нами для построек, и разогнал, на погибель, сорок штук оленей нашего стада.

Все, кроме главного вожака нашей экспедиции, всегда готового к лютой гибели на пользу науки, очевидно приуныли… Голодная смерть хоть кого обескуражит, а ведь олени, привезенные нами, были нашим главным plat de resistance против полярных холодов, требующих усиленного согревания организма питательной пищей. Ну, потом полегчало… Свыклись! Да и привыкать стали к еще более питательной местной пище: моржовому мясу и жиру. Выстроила наша команда из привезенного нами леса домик, на две половины, для нас, т. е. для троих наших профессоров и для меня, и себе самим; деревянные навесы для метеорологических, астрономических и магнитных наблюдений и сарай для уцелевших оленей. И потекли наши однообразные, беспросветные сутки, почти не отделяемые на дню серенькими сумерками… Тоска бывала, порою, страшная!.. Так как из наших трех пароходов двум предположено было вернуться в сентябре и только прежде времени восставшие ледяные стены заставили остаться весь экипаж, то все же надо было соблюдать изнурительную экономию в пище, в топливе, в освещении… Лампы зажигались только для ученых занятий; остальное время мы все пробавлялись Божьим освещением: луною да северными сияниями… И что это были за чудные, несравнимые ни с какими земными огнями, величественные сияния!.. Кольца, стрелы, целые пожары правильно распределенных лучей всех цветов. Особенно великолепны были также лунные ночи в ноябре. Игра света месяца на снегу и ледяных скалах — поразительна!.. Такие бывали волшебные ночи, что глазам не верилось и жаль бывало порой, что нельзя перенесть этих небесных фейерверков в страны населенные, где было бы кому ими любоваться.

Вот, раз, в такую-то цветную ночь, — а может, и день, — ведь с конца ноября до половины марта рассветов у нас не было совсем, мы и не различали, что день, что ночь… Ну, вот, раз смотрим мы, кто наблюдения делает, кто просто любуется дивным зрелищем, вдруг в переливах ярких лучей, заливавших алым светом снеговые пустыни, вырисовывается какое-то темное, двигавшееся пятно… Оно росло и, будто распадалось на части по мере приближения к нам. Что за диво!.. Будто стадо зверей или куча каких-то живых созданий брела по снежной поляне… Но звери здесь, как и все — белые… Кто же это?.. Люди?!..

Мы не верили глазам!.. Да, кучка людей направлялась к нашему жилищу. Оказалось — более полусотни охотников за моржами под предводительством Матиласа, хорошо известного в Норвегии ветерана-мореходца. Захватило их льдом, как и нас…

— Как вы узнали, что мы здесь? — изумились мы.

— Нас провел старик Иоганн, вот этот самый, — указали нам моржеловы на почтенного беловолосого старца.

Ему бы, по правде, на печке следовало сидеть, да разве лапти плесть, а никак не в полярные моря на промысел ходить… Мы так и сказали, дивясь к тому же, откуда узнал он о нашем присутствии и нашей зимовке в этом царстве белых медведей?.. На это Матилас и спутники его улыбнулись и убежденно заявили, что «Иоганн все знает»; что, видно, мы мало в северных окраинах бывали, когда не слышали о старом Иоганне, и дивимся еще чему-нибудь, когда старожилы на него указывают…

— Сорок пять лет промышляю я в Ледовитом океане и сколько помню себя, столько знаю и его — и всегда таким же белобородым! — объявил нам вожак моржеловов. — Когда я с отцом, мальчишкой еще в море хаживал, — прибавил он, — батька мне тоже о Иоганне сказывал. И про своего отца и деда говаривал, что всегда и смолоду другим его не знавали, как таким же белым, как родные наши льды… С дедами нашими бывал он на промыслах всезнайкой, — таким же и доныне все промышленники его знают.