Майя (фантастическая повесть) Русский оккультный роман. Том VI - Желиховская Вера Петровна - Страница 20

За дверями раздался голос еще невидимой Орнаевой. Она, лишь мельком увидав талисман и услышав предпоследние слова молодой девушки, быстро отступила назад в глубь комнаты и оттуда спрашивала:

— Можно войти? Или, быть может, вход запрещен?

Ринарди быстро поднялся и пошел навстречу кузине с протянутыми ей дружественно обеими руками.

— Для вас — никогда!.. Милости просим.

Софья Павловна вошла, как всегда оживленная и приветливая; только тревожный огонек в глазах и маленькая временная бледность могла дать заметить, что она только что чего-то испугалась или чем-то поразилась до того, что кровь отхлынула ей к сердцу.

Между веселой болтовней, которой Орнаева привыкла часто прикрывать свои чувства и размышления, она то и дело украдкой бросала тревожные, почти боязливые взгляды на Майю и думала:

«Вот оно что!.. Вот причина и разгадка ее неуязвимости!.. Почему же он меня не предупредил?.. Неужели сами они того не знали?.. Неужели тот настолько сильнее их?!»

Но Майя, утратившая свои ясновидящие способности, не прозревала мыслей Орнаевой и никак не подозревала, что она слышала что-либо или видела ее заветный талисман.

Прошло еще. несколько дней, и весеннее солнышко так пригрело землю, что из нее брызнули не сеянные людскими руками, а щедрой матерью природой рассыпанные красы. Окружные леса и рощи оживились щелканьем, свистом, жужжанием, приодевшись в светлые наряды, и благоухали первоцветами.

Раз Майя, подойдя к окну, увидела, что садовник в цветнике сымает с тачки молодые ландыши и пересаживает их на гряды…

Уж ландыши расцветают, а она еще не составила ни одного букета, не сорвала в лесу ни одной фиалки, не переступала садовой ограды.

— Сегодня непременно пойду гулять подальше в лес! — решила Майя и за завтраком сказала отцу, что уходит, чтоб он не ждал ее ранее обеда.

Профессор даже обрадовался, что к дочери его возвращаются старые привычки. Он только посоветовал ей не уходить слишком далеко и почаще поглядывать на небо.

— Сегодня необыкновенно жарко! — говорил он. — Так сильно парит, а барометр так падает, что, вероятно, к вечеру будет гроза. Смотри, не вымокни!

— Не беда! Ведь я не сахарная! — засмеялась Майя.

Отец очень давно не видал ее такой оживленной и веселой. Он и сам в это утро был в прекрасном расположении духа и, глядя на Майю, остановившуюся в цветнике, о чем-то спрашивая садовника, он потирал самодовольно руки и думал:

«Ах ты, красавица моя! Погоди, озолочу я тебя скоро! Даст Бог, с лихвой возвращу достояние твое, растраченное на мои изыскания. И богатство тебе дам, и славное имя! И не одну тебя, а весь род человеческий облагодетельствует твой старый отец, несмотря на твои сомнения. Вот уж третья, счетом, гроза сегодня будет! Еще четыре — и могут, — должны исполниться мои лучшие надежды!»

И Ринарди радостно потирал руки, оглядывая яркое, ясное небо, взглядом полным ожидания и вызова.

Майя, между тем, быстро шла через парк и поле к лесу. Ее вдруг, в то утро, потянуло к старым привычкам; захотелось подышать ароматом земли и молодой зелени; порыться в сырой насыпи многолетней, перепрелой листвы и моха между соснами и березами, набрать в корзину фиалок и целые вороха ландышей. Но чем ближе подходила она к опушке с колыбели знакомого бора, тем сильнее, помимо воли ее, ее охватывало чувство тревоги, жуткое чувство не то печали, не то боязни… Печаль легко было объяснить: она впервые пришла в эти полные светлых воспоминаний места со времени смерти ее верного спутника, ее бедной Газели. Разлука с Кассинием, исчезновение из жизни ее всех тех светлых видений, которыми она была богата, которыми так оживлены бывали, в былые времена, эти самые поля и рощи; наконец, трагическая гибель этого друга, — достаточно объясняли ее грусть. Но что могло заставлять сердце ее сжиматься, как перед бедой?.. Чего ей было бояться?..

Красота стояла в небе и на земле. Птицы радостно реяли в светлой выси, озаренной безоблачным солнцем. Пригретые им до истомы, луга и леса благоухали, расцветая и нежась в ласкающем тепле и свете; а перелетные цветы — бабочки, пчелы, мотыльки кружились в воздухе, купаясь в нем и им упиваясь для нового возрождения к жизни и деятельности.

Вот блеск и сияние полей сменились дымчатой тенью с золотистыми просветами между деревьев, с перебегавшими по земле круглыми солнечными пятнами. Майя вступила в березовую рощу. Белые березки в светло-зеленых кудрях радостно перешептывались со своими обывателями, суетливыми пташками… За рощей, на пригорке, темнел бор, а за ним, Майя знала, был глубокий овраг, по дну которого бежал гремучий ручей. Туда она и направлялась тихой походкой, осматриваясь, думая, вспоминая и то и дело наклоняясь, чтоб сорвать фиалку или ландыш.

Вот и частый, темный, неподвижно-таинственный бор. Здесь сырость и прохлада; синие тени еле перемежаются просветами солнечных лучей, которые играют на красно-бурых стволах сосен и старых, угрюмых корявых елей.

Майя еще более замедлила шаг. Вся детская любовь ее к лесу, к этим заповедным местам чудес, наяву и во сне с ней случавшихся когда-то, вернулась и охватила ее чувством блаженного ожидания, надежды на нечто, чего сама она определить не умела. Полной грудью вдыхала она тонкие ароматы леса, зорко присматривалась и чутко прислушивалась, останавливаясь на каждом шагу.

Нет! Ничего не видно и не слышно прежнего, но нужды нет! Она всем бытием своим чуяла, что прежнее окружает ее! Хоть не видимая и не доступная прямому ощущению, но золотая сеть видений, радовавших ее детство, никогда не чувствовалась ею ближе, и давно уж настороженному слуху ее не чудились так ясно посторонние голоса…

Чу!.. откуда этот лай?..

Майя вся подалась вперед, прислушиваясь.

Лай доносился явственно; все ближе и ближе, будто собака приближалась большими скачками и на бегу радостно лаяла.

У Майи дыхание остановилось в груди и сердце, болезненно сжавшись, забилось: лай этот так был похож на лай ее Газели, что она готова была принять его за обман воображения.

«Эхо прежних ее радостных прыжков и лая?» — подумала она; но в ту же секунду вся задрожала и, выронив корзину с цветами, рванулась к мелькнувшей между деревьями белой собаке.

— Газель! Газель! — сама не зная, как и зачем, закричала она, и, пораженная, остановилась, будто приросла к месту…

Она в первую секунду было опомнилась, что поступает безумно; но когда белая собака, вылитая ее Газель, остановилась, на зов ее, повернув голову, и с радостным визгом устремилась к ней, Майя потеряла всякое соображение. У нее подкосились ноги, и она упала на колени, прямо на грудь свою приняв собаку, забросив ее лапы себе на плечи, будто сразу узнав в ней старого друга.

— Газель!.. О! Боже мой… Да что ж это такое?.. Ты ли это, голубушка, дорогая моя Газель?!..

Она обнимала ее, гладила, целовала, ощупывая ее и себя, стараясь понять, в чем дело, убедиться, что это не сон, не обман чувств и зрения.

И красивая собака к ней ластилась, лизала ей руки, радостно взвизгивала.

Наконец она опомнилась, шатаясь, поднялась с земли и закрыла глаза обеими руками, уверенная, что это только видение… И точно, все смолкло.

Собака не прыгала, не лаяла более… Все замерло и было тихо.

В полной уверенности, что ей это привиделось, Майя отняла руки и открыла глаза.

Открыла их — и отшатнулась.

Нет! Не привиделось. Собака тут, смирно сидит у ног ее, но на нее не смотрит. Она подняла свою красивую, тонкую морду и устремила умный взгляд вперед, будто выжидая оттуда кого-то.

В нескольких саженях, между двумя могучими соснами, стоял, держа лошадь в поводу, молодой человек в рейт-фраке, с хлыстом в руке.

— Arzèle ici! — тихо позвал он свою собаку.

Но она не двинулась с места, а только тихонько, жалобно взвизгнула, слегка рванулась грудью вперед, но тотчас снова замерла; сидя на задних лапах и хвостом выбивая такт по земле, она так смотрела на своего хозяина, словно звала его самого приблизиться.