Майя (фантастическая повесть) Русский оккультный роман. Том VI - Желиховская Вера Петровна - Страница 12

— Ты изумляешься яркости красок, жизненности всех подробностей, передаваемых этими отражениями? — говорил он. — Но как же может иначе быть? Ведь это не преходящие краски, они не подвержены действию разрушительных сил, — это вечные, непрестанные снимки лучей предвечного сияния. Собственно, этот «астральный свет» — есть низший принцип космического начала, которого высший принцип — великая «Аказа», — матерь и источник всего. Разлагаясь лучами, всюду проникающими, — свет этот все воспринимает всецело и навеки. В нем запечатлено все, — от самого великого до самого малого! Не только все материальное, — но каждое слово, каждая мысль, каждое намерение человечества! Ничто не сокроется и ничто не исчезнет из этой великой сокровищницы, из этой кладовой мироздания!.. Она пассивно, неустанно воспринимает события, формы, душевные движения, — безразлично, неподкупно, все обессмертивая навеки… В этих великих скрижалях каждое создание — материального ли, или духовного мира, — в конце концов прочтет о себе все, от альфы до омеги, и всего себя узрит, во всех фазисах своего внешнего и внутреннего бытия. В них же непосвященные смертные часто почерпают свои сны, свои пророческие видения; а более развитые духовно могут, по воле, к ним обращаться за всякими сведениями. Но в возможности, в уменьи видеть — есть различные степени…

Майя оторвалась глазами от вещего зеркала и устремила их вопросительно на лицо своего учителя.

— А можно рассказать людям все то, что я прочту здесь?

Она указала на зеркало.

Кассиний, молча, наклонил утвердительно голову.

— В общем, это не будет новостью для них, — ответил он, — но им известно далеко не все, даже из этих первичных периодов, которых несколько поверхностных изображений ты сейчас видела, и которые представляют наименьший интерес. Промежуточные эпохи, с их бесконечными переворотами, с их явлениями в материальном и духовном мире; с их зарождением фаун и новых человеческих рас; с расцветом цивилизаций, падением их и конечным исчезновением на пользу и процветание вновь зарождавшихся и вновь бесследно исчезавших деятелей, — эти эпохи даже в гипотезах не представлялись ученым. О влиянии же невидимых сил на природу; о деятельности агентов, которых существования даже не допускают слепые светочи западной науки, — я и говорить не буду!.. Ты сама знаешь по опыту, до чего люди глухи и слепы… Теперь мы живем в «Черном веке» отрицания и грубого материализма. Но приближается новый, пятый цикл, в продолжение которого духовной стороне творения суждено, наконец, восторжествовать над одолением грубой плоти.

— О! дай Бог, чтобы скорее наступило такое время! Как ты назвал его? Новый цикл?

— Да, пятый «Юг»[9] — так мы на Востоке называем круг многих веков, многих тысячелетий. Этот цикл или круг времен, вероятно, будет назван веком «Прозрения».

— «Возрождения», быть может? — восторженно прервала Майя.

Белый брат отрицательно покачал головой.

— Хорошо, если б следующий, — шестой удостоился такого названия, — сказал он. — Первый цикл носит прекрасное наименование. Его назвали «Сатиа-Юг» — век правды… Но последующие утратили права на светлые прозвища; а наш четвертый вполне достоин называться «Черный Кали-Юг», так зовут его у нас, — и правы! Ибо не было от века круга времен чернее настоящего.

Кассиний умолк, задумавшись глубоко, в то время как Майя вновь углубилась в созерцание картин первобытной земли, со всеми красотами ее флоры и всеми величественными ужасами ее баснословно-фантастической фауны. Громадные пресмыкающиеся, крылатые гады, птицы-драконы, чешуйчатые исполины, — черепахи-слоны и млекопитающие гиганты, словно движущиеся горы, шевелились перед ней, извивались, вздымались в уровень с деревьями, налетали друг на друга, вступали в борьбу и один другого пожирали, топили, уничтожали. Грандиозные и страшные зрелища ей показало шестое окно!.. Но едва взялась она за седьмую проволоку нижнего яруса, надеясь увидеть, наконец, человека, — Кассиний опомнился и наложил на нее руку.

— Нет! — сказал он. — Довольно… Теперь пора тебе возвратиться домой, иначе мы погрешим против первой заповеди нашего закона: против милосердия. Твой сон, Майя, продолжается слишком долго. Отец твой в тревоге!.. Да и нет пока тебе нужды здесь долее оставаться. Ты теперь знаешь, какая задача ожидала бы тебя, если б ты вошла в обитель нашу непорочной, чистой сердцем и помыслами, какой была доныне. Еще скажу тебе: ты видела шесть периодов первого цикла веков. Следующее, седьмое окно показало бы тебе первобытных людей, ведших жизнь простую, близкую к природе, от которой еще они не успели отдалиться, едва пройдя первые стадии бытия. Следующие за первой цепью шесть остальных ярусов окон могли бы показать тебе дальнейшее развитие человеческих рас; мировых или частных событий в истории наций, стран или отдельных личностей, — по твоему желанию и по твоим запросам. Во втором, третьем и четвертом, — в котором заключается наш цикл, — ты бы все, вероятно, видела. Но на конце Кали-Юга, думаю, твоя способность видеть и остановилась бы, — пока… Будущее ты теперь не увидала бы.

— Теперь, если хочешь, возьми проводник последнего стекла из четвертого ряда, — из нашего Кали-Юга, и, что бы ты ни пожелала видеть, оно тотчас тебе покажет. Знай, что первая мысль твоя, о ком или о чем бы то ни было, — тотчас приведет в соотношение с зеркалом тот самый луч света, в котором отражается, в данное мгновение, то лицо или тот предмет, о которых ты подумаешь…

«Что делается дома? Что мой отец?» — невольно мелькнуло в мыслях Майи в ту же секунду.

Кассиний уже прикладывал к стеклу проводник последнего, седьмого стекла в четвертом круге и, приложив его, говорил:

— Ну, прощай, Майя. Не забывай нашей обители и борись с жизнью, чтобы к нам возвратиться… А талисман мой береги! Он от многого охранит тебя… Еще совет: чуждайся света и тщеславных его развлечений!..

Последние слова Кассиния едва долетели до Майи, слабо, издалека…

Она увидала отца, стоявшего на коленях у ее изголовья; увидала еще какую-то незнакомую молодую даму, вливавшую капли в ложку из темного маленького пузырька, привстала и удивленно сказала:

— Папочка! Что с тобой?.. Ты, кажется, плачешь?.. Успокойся, милый!.. Я здорова!

Крик радости был ей ответом.

— О, Майя, Майя! До чего ты напугала меня!.. Боже мой. Знаешь ли ты, что вот другие сутки ты спишь без просыпу!

— Неужели?.. Зато, ах, папа! Где я была!.. Какой я сон видала! — поправилась Майя, вспомнив о присутствии незнакомой женщины. — Я после расскажу тебе, — прошептала она отцу на ухо.

— Хорошо, хорошо!.. Слава Богу, что все благополучно кончилось… Это, вероятно, ваши капли, милая кузина, помогли моей Майе… Вот, Майя, — поблагодари нашу добрую, милую новую соседку, — мою кузину, — Софью Павловну Орнаеву. Она вчера приехала…

При этом имени Майя вздрогнула.

— София?., какая София, папа?.. О ком ты говоришь?

— А вот, моя душа. О Софье Павловне Орнаевой… Она всю ночь над тобой просидела…

Гостья, очень красивая женщина средних лет, но казавшиеся гораздо моложе, склонилась к Майе, ласково улыбаясь.

— О! Cousin, не беспокойте m-lle Marie… Еще успеем познакомиться. Я так рада, что она очнулась… Вернее — проснулась, так как она уверяет, что прекрасно спала и видела золотые сны. N'est-ce-pas, chère mademoiselle Marie?[10]

— Да… Только, пожалуйста, — не называйте меня так… Меня никто, кроме… впрочем, все равно! Все зовут меня просто Майей…

— Прелестное имя! — начала было Орнаева. — Je ne demande pas mieux…[11]

Но Майя вдруг встала на кровати, обвела всех беспокойным, печальным взглядом и, схватив за руку отца, прошептала:

— Папа! А что Газель?.. Снился мне этот ужас или, в самом деле, он задушил ее, этот самозванец? Этот отвратительный колдун!

Профессор, испуганный, растерянно смотрел на дочь и отвечал как можно мягче: