В прятки со страхом (СИ) - "Ежик в колючках" - Страница 17

Я им благодарна. Правда. Но не могу смотреть на них прямо, боюсь. Меня преследует по пятам одна навязчивая мысль, маниакальная, что как только я посмотрю на них и они все узнают. Прочтут, так ярко выжженное на лбу ярмо, увидят в глазах как на экране, услышат…

Никто не должен знать. Никто.

— Все хорошо, — отчаянно мотаю головой, прикидывая, начнут опять приставать с подробностями или обойдется? И как вести себя в случае этих приставаний? К черту их послать? Посылать не хочется, дружбой я дорожу.

— Врешь! — уверенно заявляет Кристина. — Я хоть и бывшая искренняя, но ложь от правды еще могу отличить. Ладно, — решает смилостивиться она. — Тебе простительно.

Я с облегчением вздыхаю, вызвав этим еще больше подозрений.

— Я в порядке, правда, — шепчу с самым сиротским видом, — Дайте мне немного времени и я справлюсь.

Они, словно почуяв, как для меня это важно решительно меняют тему. Альберт, смотревший на меня с плохо скрываемой жалостью, кладет мне на плечо свою ладонь и легонько сжимает. А меня едва не передергивает, потому что в чем в чем, а в мужском обществе в настоящий момент я нуждаюсь меньше всего.

— Через час начнутся зачетные бои, — начинает он. — Тебя нет в списке, значит, будешь драться завтра. Воспользуйся передышкой и отдохни как следует.

Я беспомощно утыкаюсь ему подмышку, крепко сцепив зубы чтобы не закричать. Такие милые, такие заботливые, бл*, но как объяснить им что мне не нужна передышка, что мне нужно занять себя чем-нибудь, что я боюсь оставаться наедине со своими мыслями, боюсь вспоминать о нем. Я боюсь думать об Эрике, потому что несмотря на все случившееся, меня все равно к нему тянет. Я ненормальная! Это просто разбушевавшиеся гормоны.

Так и не придумав чем занять свои мысли, я весь оставшийся день таскалась хвостом за Эдвардом, громче всех кричала, что не возбраняется в Бесстрашии, когда он дрался на ринге с Питером, пока не вырубил его. И от души расцеловав победителя под негодующие взгляды остальных, подцепив под руку Майру, уходим на ужин.

За разговорами ни о чем с друзьями мне становится легче, хоть они опять пытаются выудить из меня подробности, облегчить воющую душу.

— Ты чего такая злая? — притихнув, спрашивает Эд, пробираясь к столу рядом с Майрой. — Пожрать есть чего? Сегодня весь день, как савраска, бегаю, кишки от голода сводит. Так, ты расскажешь, чего такая дерганная? — не отстает он.

— Чего пристал? Отстань от нее, — вздыхает Майра. — Садись, сейчас кормить буду.

Эдвард устраивается на своем месте рядом с любимой, с настороженным видом поглядывая на меня. Я все еще брожу в футболке, забыв надеть куртку и, наклоняясь над столом, не учла, что передо мной бывший эрудит, который все видит и подмечает. Синяки на шее он точно увидел, потому что его физиономия приобретает весьма гневное выражение, и он спрашивает сурово и непреклонно:

— Украшения откуда?

— От верблюда. Сиди и ешь молча.

— Ничего я есть не буду, пока не скажешь.

— Тогда сиди голодный.

— Можешь ты по-человечески сказать, что произошло? — рявкает он так, что я от неожиданности подпрыгиваю и некстати думаю, что не очень-то с таким милягой забалуешь.

— Не ори, — кривлюсь в ответ на его строгий взгляд. — Когда с контейнера летела, командир неудачно меня перехватил, и спас мою глупую голову.

— Я ничего не понял, — скучнеет Эд. Заметно, что он говорит правду, задумчиво покусывает губы и потом вдруг спрашивает, — Это что, Эрик? Он точно тебя спасал, а не пытался придушить?

— Не фантазируй, — призываю я его к порядку. — Если бы не он, то разбилась бы моя голова как арбуз об асфальт.

И затыкаюсь, наткнувшись на изучающий взгляд серых глаз, пытающийся меня прожечь. Сердце скачет вниз и остается там. И снова вся горечь возвращается и печет раскаленным шаром где-то в животе, скручиваясь пружиной. Эрик разглядывает меня с верхнего яруса столовой, а тело мое припечатывается к деревянной скамье так, что я не могу пошевелиться.

— Заканчивайте трапезу без меня, побудьте наедине, — как можно спокойней говорю я ребятам, наконец, найдя в себе силы подняться и сбежать восвояси.

Весь вечер, до отбоя я провела на этаже с инфраструктурой Бесстрашия так и не найдя там Грега и Девида. Гидроперитная блондинка, смерив меня уничтожающим взглядом, сухо бросила: «У них дела» и отвернулась, потеряв ко мне интерес. Зато я пробралась в местный бар и вылакала там бутылку пива. Потом еще часа два просидела на мосту, над пропастью, не спеша уничтожая честно спертую в баре пачку орешков. Я не горела желанием возвращаться в спальню вновь под сочувствующие и презрительные взгляды соседей по койкам, Дрю опять начнет издеваться, что я пищу во сне как трусливая мартышка, напуганная и слабая. Я не слабая! Я справлюсь.

Неясный бурлящий коктейль из злости и обиды снова закипает внутри, разъедая своей кислотой мою уверенность. Нужно успокоиться, нужно спуститься в тренировочный зал «Ямы» и выпустить пар.

Онемевшие руки, не прекращая, ни на минуту колотят с остервенением старую грушу вколачивая всю силу, вкладывая всю ярость, всю свою боль в удары. Перебинтованные заранее костяшки пальцев спортивными бинтами, саднят. И белая, эластичная материя покрывается алыми разводами, мои ладони снова в крови. В крови, чей запах осязается так отчетливо, или мне это просто кажется.

Отчаяние, зарождающееся вихрем внутри, разгоняется, закручивается с огромной скоростью, вырывая из моей груди печальные, еле сдерживающиеся крики беспомощности. Почти неслышные, жалкие всхлипы и соленые дорожки предательски ползут по щекам.

Проклятые воспоминания, как картинки видеофильма, как слайд шоу отвратительного качества, они мигают в воспаленном мозгу рассеянными пятнами. Мне не страшно, мне просто больно. Очень больно…

Никто не должен знать. Никто. Никогда!

— Все смотрю и не могу понять, ты жалкая или просто смешная в своей глупой истерике? — голос раздается так неожиданно, что до меня не сразу доходит смысл услышанных слов. Повернувшись, упираюсь взглядом в него. Эрика. Черт, принесло же придурка.

— А у тебя что, время поднятия самооценки, путем унижения неофитов?! Ой, я забыла, ведь оно у тебя всегда такое! — слова слетают с губ быстрее, чем я могу среагировать. Мозг затуманен эмоциями, черными, грязными, они затягиваются густым свинцовым туманом. Прежде, чем успеваю подумать о последствиях, подлетаю к нему и изо всех сил толкаю плечом. Черт, будто в каменную стену врезалась. Стоит, ухмыляется, говнюк. Стереть бы эту презрительную ухмылку навсегда с этой надменной рожи к чертям!

— Тебе мало тренировок, неофит, энергии много? Ну что ж, добро пожаловать на ринг, — и все та же идиотская ухмылка.

У этого человека, вообще, есть хоть что-нибудь наподобие, не знаю, совести, что ли? Ему мало меня изнасиловать, унизить, растоптать, надо еще и покалечить? Бросив на него самый презрительный взгляд, на который только способна, карабкаюсь на ринг, не ожидая от этого боя ничего хорошего. А ну, бл*ть, в пи*ду, хуже все равно уже не будет. Может он убить меня задумал… так и пусть.

— Мерзкая в своей попытке вызвать жалость, дефектная, безвольная, слабая и ничтожная, — цедит сквозь зубы Эрик, а мне удивительно. Заклинило его, что ли, чего ж тогда член свой ко мне протянул, а?

Встаю в стойку, смотрю, как он вальяжно идет ко мне. Пистолет бы сюда, хоть бы даже и пневматический… Подходит, берет мою руку, разматывает окровавленные бинты, небрежно отшвыривает их на пол и аккуратно заматывает новые, крепко перетянув на разбитых костяшках. Вторую тоже. Даже не знаю, что меня больше удивило — наличие у него чистых бинтов или то, что Эрик. Сам. Мне. Их. Наматывает.

— У нас тренировка, верно? — не ожидая от меня ответа, он становится напротив и сцепляет свои руки сзади. — Нападай!

Я стою и не очень понимаю, что же все-таки происходит. Он что, предлагает использовать себя в качестве груши?

— Нападай неофит. Это приказ, слышишь?