Шепчущие - Коннолли Джон - Страница 53

Я подождал, пока Станден закончит со шкурой. Он выключил скребок и, взяв хозяйственное мыло, принялся отмывать от жира руки.

– Должен предупредить, Гарольд – парень не слишком общительный. Особым дружелюбием никогда не отличался, но после Ирака – первой войны, не этой, – совсем замкнулся. Живет один, из дома почти не выходит. Я, когда проезжаю мимо, вижу его по воскресеньям у «Богоматери озер» в Окуассоке, но это и все. Кивнет иногда, а большего от него не дождешься. Раньше, хоть он и молчун, бывало, всегда останавливался перекинуться парой слов о погоде. Заглядывал порой в «Белль дэйми» – именно так он произнес, – а под настроение и поговорить мог. – На случай, если интересно, тоже мое хозяйство. В сезон охоты немного баксов приносит. А в остальное время так, разве что забредет кто вечерком.

– Он вам про Ирак рассказывал?

– Вообще-то, предпочитал выпивать в одиночку. Выпивку берет в Нью-Гемпшире или за границей, в Канаде, и привозит домой, но раз в неделю вылезает из берлоги и немного расслабляется. Там ему сильно не понравилось. Говорит, по большей части то скука смертная, то страшно до усрачки. Но, знаете…

Станден оборвал себя и, продолжая мыть руки, оценивающе посмотрел на меня.

– Прежде чем я продолжу, почему бы вам не сказать, в чем ваш интерес к Гарольду?

– А вы, похоже, его оберегаете.

– Городок у нас маленький. Если мы о своих не позаботимся, то кто ж еще?

– Однако ж поговорить с чужаком вы готовы, значит, что-то вас беспокоит.

– Кто сказал, что меня что-то беспокоит?

– Иначе б вы со мной не разговаривали, я это по вашим глазам вижу. Ничего плохого я ему не хочу. Если уж на то пошло, работаю на отца одного бывшего солдата, служившего недавно в Ираке. Его сын покончил с собой после возвращения домой. За несколько недель до смерти у парня резко изменилось поведение, и отец хочет выяснить, с чем это может быть связано. Гарольд, как я понимаю, парня знал. Потому что пришел на похороны. Вот я и хочу задать ему несколько вопросов.

Станден печально покачал головой.

– Да, бремя нелегкое. У вас дети есть?

На этот вопрос у меня никогда не получалось ответить сразу. Да, у меня есть дочь. А когда-то была и еще одна.

– Есть. Девочка.

– У меня два мальчишки, четырнадцать и семнадцать. – Он, должно быть, увидел что-то в моем лице, потому что добавил: – Поздно женился. Думаю, слишком поздно. У меня уже были свои привычки, свое понимание жизни. Ребята живут сейчас со своей матерью в Скоухегане. В армию я бы им не советовал. Если кто-то соберется, я свое мнение выскажу, но удерживать не стану. А если б случилось, что мой парень попал бы в Ирак или Афганистан, я бы только и молился каждый час, чтобы с ним ничего не случилось. Наверное, нескольких лет жизни это бы мне стоило.

Он прислонился к столу.

– Как я уже сказал, Гарольд изменился. Не только из-за войны и ранения. Думаю, он болен. Здесь. – Станден постучал себя по голове. – Когда в последний раз приходил в бар… э… должно быть, недели две назад… вид у него был не очень… как будто не высыпается. И я бы сказал, что он был испуган. Это было очень заметно, так что я даже спросил, все ли у него в порядке.

– И что?

– Он уже прилично набрался, хотя до бара еще не дошел, но сказал, что к нему приходят призраки. – Последнее слово повисло в воздухе, словно ожидая, пока мертвая плоть и старые шкуры накроют его и придадут ему форму. – Сказал, что слышит голоса, что они не дают ему уснуть. Я ему посоветовал обратиться к военному врачу, мол, может, у него это от стресса. Посттравматическое там что-то.

– И что же говорили эти голоса?

– Он их не понимал. Говорили не по-английски. Вот тогда я и подумал, что это с ним там что-то случилось. Мы еще поболтали немного, а потом он сказал, что, может, позвонит кое-кому.

– Позвонил?

– Не знаю. В баре Гарольд больше не появлялся. Я забеспокоился и где-то неделю назад поехал к нему посмотреть, как он там. Около дома стояла машина. Я подумал, что у него гости, и решил не мешать. Только начал сдавать назад, дверь открылась. Вышли четверо. В том числе и Гарольд. Остальных я не узнал. Стояли, смотрели, как я уезжаю. А потом та троица заявилась сюда. Пришли, стали вот там же, где вы сейчас. Поинтересовались, что я делал возле дома Гарольда. Цветной, который, собственно, и говорил больше всех, держался вежливо, но был сильно недоволен. Я объяснил все, как есть: мол, Гарольд мой друг, я за него беспокоюсь, что он последнее время как будто не в себе. Цветного это вроде успокоило. Сказал, что они – армейские приятели Гарольда, что у него теперь все в порядке.

– И вы им поверили?

– Что они были военные, это точно. Выправка сразу видна. Один немного прихрамывал. У него еще двух пальцев не было, вот здесь. – Станден показал на левую руку. – Я так понял, это у него на войне случилось.

Джоэл Тобиас.

– А третий?

– Отмалчивался. Здоровый парень. Бритый наголо. Неприятный тип.

Баччи, подумал я, припоминая помеченную Роналдом Стрейдиром фотографию. Карен Эмори он тоже не понравился. Не он ли первым пригрозил изнасиловать меня в «Голубой луне»?

– Этот бритый еще спросил, могу ли я сохранить тело человека, и отпустил пару шуточек насчет моих экспонатов. «Хаджи»… Он это слово несколько раз повторил. Мол, вот бы их на стену как трофеи. Я так понял, это он про террористов. Другой, тот, что с искалеченной рукой, сказал, чтоб он заткнулся.

– И с того вечера в баре вы с Гарольдом не разговаривали?

– Нет. Видел раз или два мимоходом, но в бар он точно не приходил.

Больше Стандену сказать было нечего. Я поблагодарил его за потраченное время. Он попросил не говорить Гарольду про наш разговор, и я пообещал, что не буду. Мы уже подошли к двери, когда Станден сказал:

– Тот парень, что покончил с собой… Говорите, его отец думает, что он изменился перед смертью?

– Да.

– Как именно изменился, не скажете?

– Перестал встречаться с друзьями. Плохо спал. Стал немного параноиком.

– Как Гарольд.

– Да, как Гарольд.

– Может, я съезжу потом, когда вы с ним поговорите. Проведаю, посмотрю, как он там. Может, получится убедить его показаться кому-нибудь, пока…

Он не договорил.

Я пожал ему руку.

– Вы сделаете доброе дело, мистер Станден. Я постараюсь позвонить вам до отъезда, дам знать, как все прошло.

– Буду признателен.

Он рассказал мне, как проехать к дому Проктора, и на прощание помахал рукой. Я ответил тем же. По салону распространился запах мыла, которым Станден отмывал жир: я принес его с собой. Запах был сильный, но все же не настолько сильный, чтобы перебить другой, животный запах мяса и жженой шерсти. Несмотря на жару и мошкару, я опустил стекло, но вонь не исчезала. Она впиталась в кожу, и ее запах сопровождал меня до самого мотеля Проктора.

Несмотря на подробное объяснение Стандена я ухитрился пропустить поворот к мотелю. Он сказал, что ориентироваться надо на большой указатель, который виден с дороги, но разросшийся лес скрыл знак, и лишь случайно, сквозь просвет в листве, я разглядел его, когда, развернувшись, ехал в обратном направлении. Стершиеся красные буквы и нечто похожее на оленьи рога едва виднелись на рассыпающейся деревянной дощечке, а зеленая стрела, выделявшаяся когда-то на белом фоне, теперь казалась серой полоской, чуть отличающейся более темным тоном.

На то, что здесь когда-то был кемпинг, указывало расположение мотеля на изгибе проселка, проложенного через густой лес на запад. Придорожные кусты давно не вырубали, и они хлестали по моей ныряющей по рытвинам машине, но я заметил и примятую местами траву, и сломанные ветки, и отпечатавшиеся на земле следы какого-то тяжелого транспортного средства, напоминавшие отпечатки лап динозавра.

В конце концов я все же выбрался на поляну. Справа стоял бревенчатый домик с наглухо закрытыми, несмотря на жару, окнами. Скорее всего, хижина сохранилась со времен кемпинга. Выглядела она для этого достаточно древней. Сзади виднелась часть чего-то, что могло быть более современной пристройкой, продолжением приспособленного для длительного проживания помещения. Между домиком и тем местом, где я припарковался, стоял красный грузовик «Додж».