Шепчущие - Коннолли Джон - Страница 37

В обычных обстоятельствах Ирод тоже опечалился бы из-за уничтожения прекрасной вещи, но были и другие печати, такие сокровища не уникальны. То, что искал он, было неизмеримо ценнее.

– И вы считаете, это связано с тем, что я ищу?

– Согласно каталогу, печать находилась в хранилище 5. Другие, менее ценные печати из того же хранилища были найдены на месте расстрела вместе с замком от свинцового контейнера.

– Где Рауль взял печати? – спросил Ирод.

– Не говорит, но он не коллекционер. Он – уголовник, наркодилер. Я когда-то помогала ему продать кое-какие вещицы, поэтому он и пришел ко мне. Если у него и правда есть еще печати, то могу предположить, что он их украл или взял в качестве оплаты долга. В любом случае он не имеет представления об их истинной ценности.

– Что вы ему сказали?

– Что поспрашиваю и свяжусь с ним. Он дал мне два дня. В противном случае грозится вынуть камни из оставшихся печатей и продать их.

Ирод против своих правил издал неодобрительный звук и поймал себя на том, что уже презирает угрожавшего ему типа. Что ж, оно и к лучшему. Тем легче сделать следующий необходимый шаг.

– Отличная работа, – похвалил он собеседницу. – Вы будете щедро вознаграждены.

– Спасибо. Хотите, чтобы я разузнала больше о Рауле?

– Естественно, но будьте осмотрительны.

Ирод повесил трубку. Усталость как рукой сняло. Он искал это так долго, и вот теперь, кажется, поиски приближались к концу; миф обретал очертания.

Он ощутил потребность облегчиться и, разорвав кокон уединения, вышел из библиотеки и прошел через гостиную в спальню. Он всегда пользовался ванной при спальне, потому что ее было легче убирать. Ирод встал над унитазом и прикрыл глаза, чувствуя желанное облегчение. Такое, казалось бы, незначительное удовольствие, однако его не стоило недооценивать. Когда собственный организм отказывает во многих отношениях, приятно сознавать, что какой-то орган еще функционирует должным образом.

Когда журчание стихло, Ирод открыл глаза и посмотрел на свое отражение в зеркальной стене ванной. Рана на губе причиняла невыносимые мучения. Хирурги предложили еще раз попробовать удалить омертвевшую ткань, и ему ничего не оставалось, как согласиться. Один раз они уже потерпели неудачу, когда химиотерапия не остановила распространение метастазов в клетках. Болезнь съедала его заживо изнутри и снаружи. Человек послабее уже сдался бы, предпочел бы покончить со всем этим, но у Ирода была цель. Ему была обещана награда: конец страданиям, которые вместо него падут на головы других. Обещание было дано, когда он умер; вернувшись в эту жизнь, он приступил к поискам, и его коллекция начала расти.

Ирод вздохнул и стал застегивать пуговицы. Всякие там молнии не для него. Он был человеком старых привычек. Одна из пуговиц никак не поддавалась, и он опустил взгляд вниз и попытался просунуть ее в петлю.

А когда снова посмотрел в зеркало, у него не было глаз.

Ирод умер 14 сентября 2003 года. Сердце остановилось во время операции по удалению больной почки. Это была первая из бесплодных попыток остановить распространение раковых опухолей. Позже хирурги опишут этот случай как необычный, даже необъяснимый. Сердце Ирода не должно было перестать биться, и все же перестало. Они боролись за спасение пациента, за возвращение его в этот мир, и им это удалось. В палате интенсивной терапии его навестил капеллан, поинтересовавшийся, не хочет ли Ирод поговорить или помолиться. Ирод покачал головой.

– Мне сказали, что на операционном столе у вас остановилось сердце, – продолжал священник. Он был лет пятидесяти, тучный, с красным лицом и добрыми, поблескивающими глазами. – Вы умерли и вернулись. Немногие могут похвастаться таким.

Он улыбнулся, но Ирод на улыбку не ответил. Голос его звучал слабо, каждое слово отдавалось болью в груди.

– Хотите узнать, что там, за могилой, святой отец? – спросил он, и, даже несмотря на слабость больного, капеллан расслышал в его голосе враждебность. – Ощущение было такое, словно темная вода смыкается над головой, словно меня душат подушкой. Я чувствовал приближение конца и все понимал. За пределами этой жизни нет ничего. Ничего. Теперь вы довольны?

Священник поднялся.

– Оставляю вас в покое, – сказал он. Злоба этого человека его не расстроила. Он слышал слова и похуже, но вера его была крепка. И странно, но у него возникло чувство, что пациент, Ирод – и кто только его так назвал, или это чья-то мрачная шутка? – лжет. Любопытно, что за этим ощущением пришло и кое-что еще. Если Ирод солгал, знать правду священник не хотел. Он не хотел такой правды. Правды Ирода.

Ирод проводил священника взглядом, потом закрыл глаза и приготовился еще раз пережить момент собственной смерти.

Свет пробивался краснотой сквозь веки. Ирод открыл глаза.

Он лежал на операционном столе. В боку открытая рана, но ему совсем не больно. Он дотронулся до нее пальцами и поднял руку – пальцы в крови. Он огляделся, но операционная была пуста. Нет, не просто пуста, ее покинули и уже довольно давно. Оттуда, где он лежал, была видна ржавчина на инструментах, пыль и грязь на кафеле и стальных подносах. Справа донеслось какое-то щелканье, и он увидел, как убегает таракан. Он лежал в круге света огромной лампы, висевшей над столом, но на стенах операционной дрожал другой свет, более мягкий, хотя он и не мог определить его источник.

Он сел, потом спустил ноги на пол. Воняло разложением, гнилью. Он ощутил пыль между пальцами, посмотрел вниз и не обнаружил никаких других следов. На краях раковины справа – коричневые пятна засохшей крови. Он повернул кран. Вода не потекла, но из труб донеслись характерные звуки. Эхо отлетело от кафельных стен, и его едва не стошнило. Он закрутил кран, и звуки прекратились.

Только когда шум из труб нарушил тишину, он обратил внимание, насколько она мертва. Он толкнул двери операционной и ненадолго задержался в соседнем помещении. Раковины здесь тоже были заляпаны кровью, но ею был забрызган еще пол и стены – мощная струя, которая, казалось, шла из самих раковин, как будто трубы выплюнули назад всю жидкость, которую в них столько времени сливали. Зеркала над раковинами также были перепачканы засохшей кровью, но в одном пыльном и свободном от бурой корки уголке он заметил свое отражение – бледный, вокруг рта желтые пятна, но в целом, не считая дырки в боку, здоров. Непонятно, почему нет боли?

Должна быть боль. Я хочу боли. Боль подтвердит, что я жив, а не…

Умер? Это смерть?

Он пошел дальше. Коридор за операционной был пуст, не считая пары каталок, на сестринском посту – никого. Он шел мимо палат. Везде неубранные постели, грязные простыни отброшены в сторону или свисают на пол, вытянутые из-под матраса, где…

Пациенты сопротивлялись, не давали себя утащить, цепляясь за простыни в последней попытке предотвратить неизбежное. Картина напоминала госпиталь, эвакуированный в военное время и оставшийся незанятым. Или, возможно, из госпиталя эвакуировали больных, когда нагрянул противник, и началась бойня. Но если так, то где же тела? Ироду вспомнились кадры из старых документальных фильмов о Второй мировой войне: зачищенные нацистами деревни, разбросанные повсюду останки, словно покрывающие шоссе дохлые вороны в теплый спокойный день; сваленные кучей бледные трупы в ямах концлагерей, как фигуры из ночных кошмаров Босха.

Тела. Где же тела?

Он повернул за угол. Двери лифта были открыты, шахта зияла пустотой. Он осторожно, держась за стену, заглянул в нее и вначале ничего не увидел, кроме черноты, но когда уже собрался отойти, далеко внизу что-то задвигалось. До него донеслось чуть слышное царапанье, во тьме промелькнуло что-то серое, как мазок кисти на черном холсте. Он попытался заговорить, позвать на помощь, но с губ не слетело ни звука. Он не мог произнести ни звука, онемел, но что-то там, в глубине шахты лифта замерло, и он ощутил его внимание как зуд на своем лице.