Севастополь. Сборник литературно-художественных произведений о героической обороне и освобождении го - Поповкин Евгений Ефимович - Страница 68

— Добро, — просто ответил Лебедев, еле сдерживаясь, чтобы не обнять Петрова, — добро! Кстати, я проверю, как покажет себя наш железобетон под нашими же снарядами.

— Это как же? — растерянно спросил Петров. — Так сами и будете в своем железобетоне сидеть?

— Ну, и что ж такого? — улыбнулся инженер. — А то ведь мы в тылу все преувеличиваем.

— Факт! — уже совсем весело ответил командир и вдруг, нахмурив красивые брови, как-то весь подобрался.

— Воздух! — донесся резкий выкрик.

От воздушного удара Лебедев отсиживался в землянке первого орудия. Тут же были пятеро бойцов, одетые в краснофлотское вперемежку с красноармейским. На лицах их, почти черных, блестели только глаза и зубы. Делясь табачком, они о чем-то беседовали.

Батареец в стальной каске не по размеру, из-под которой был виден только его вздернутый нос, сказал, зевнув во весь рот:

— Посидим да поговорим!

Потом он нагнулся к товарищам, и они о чем-то зашептались. Рослый широкоплечий краснофлотец — один глаз у него был завязан — сказал басом:

— Экий ты хитрый, Синичкин! Ты же сам попытай… Синичкин охотно обернулся к офицеру:

— Разрешите обратиться, товарищ военинженер второго ранга. Ребята вот тут говорят, словно это вы нашу батарею строили?

— Да, я строил батарею со своими товарищами инженерами и рабочими, — ответил Лебедев, одним ухом прислушиваясь к вою приближающихся вражеских самолетов.

— А теперь, что же… вроде как проверяете, хороша ли работа? — полюбопытствовал Синичкин, важно сдувая пепел с самокрутки.

— Выходит, что так.

— Стало быть, инженер вы обоюдный, — сказал Синичкин. Вместе с другими засмеялся и Лебедев.

— Это почему же?

— А как же? — убежденно объяснил Синичкин. — Конечно, обоюдное ваше дело. Я так понимаю. Ежели ваша постройка выдержит, значит вы на высоте…

— А коль не выдержит, то и мы зараз будем на высоте, о! — прогудел басистый краснофлотец.

— Так я об этом и говорю, — весело отозвался Синичкин.

— Это ж Синичкин, его знать надо, товарищ военинженер второго ранга, — добродушно засмеялись в землянке. — Он у нас поэт-любитель. Стихи складывает.

Синичкин с удовольствием слушал веселые подшучивания товарищей, потом, глубоко затянувшись дымом, на секунду задумался. В землянке все затихло. Тогда Синичкин, тряхнув своим громадным шлемом, начал нараспев:

Поглядев на товарищей, Синичкин смолк. Неясная улыбка, робкая и застенчивая, чуть тронула его губы.

Закончив, он еще раз посмотрел на всех голубыми глазами, вдруг смутился и тихо уронил:

— Покедова все…

Басистый краснофлотец, с любовью глядя на инженера, хотел что-то сказать, но тут истошный свист бомбы возник над их головами. Потом удары последовали один за другим…

Все стихло как-то сразу.

Отбой.

— За добавкой полетели, — зевая, сказал Синичкин.

Крик наверху: "К орудиям! Танки!" — поднял всех на ноги. Пот и грязь струились по разгоряченным лицам батарейцев. Они скинули каски, фланелевые рубахи; окутанные пороховым дымом, они действовали среди грохота боя с удивительной лихостью и строгой скупостью в движениях.

Прильнув к автомату, строчил по близкой цели Лебедев. Он уже начинал жалеть, что у него нет простой трехлинейки: дело как будто приближалось к рукопашной.

Петров, радостно возбужденный — весь порыв! — перебегал от орудия к орудию. Тут он командовал огнем, там помогал изнемогшему подносчику или заряжающему. Видно было, как радовались люди, видя в такой час командира рядом с собой.

Вот Петров что-то закричал в сторону третьего орудия, белые его зубы блеснули, но что он крикнул, Лебедев разобрать не мог.

Повязки на руке Петрова уже не было, не удержалась и фуражка. Каштановые волосы старшего лейтенанта развевал ветер.

"Так сами и будете в своем железобетоне сидеть?" — вспомнились инженеру слова Петрова. И он, не переставая стрелять, стал постепенно приближаться к командиру Дальней, порешив умереть с ним по-братски, плечом к плечу.

Петров увидел его. Он оживленно закивал ему головой, настойчиво показывая рукой на небо. Там появились бомбардировщики противника. Справа шли шесть танков.

В блиндаже командного пункта Петров закричал Лебедеву:

— Ну, боезапас весь! Фашистов я на себя навлек достаточно. Пора!

И Петров, соединившись с Малаховым курганом, принялся кричать в трубку телефона свой добровольно подписанный смертный приговор.

Прошли короткие мгновения. Лебедев и Петров молча смотрели в глаза друг другу. Где-то далеко словно прогремел гром, и три первых тяжелых снаряда Малахова кургана, с гневным стоном расталкивая воздух, прилетели сюда и разорвались в самой гуще наступающих. Однако осколки их достали и до орудий Дальней.

Фашисты залегли. Но гул своих самолетов и близость шести танков ободряли их. Штурм возобновился.

— Отлично падает, продолжайте! — кричал Петров в трубку. Лебедев выбежал из командного пункта в каком-то радостном воодушевлении.

То, что он увидел, потрясло его. Не отходя от дымящихся черно-красных, теперь замолкших пушек, краснофлотцы подбрасывали вверх бескозырки и кричали «ура».

Ближе всех к Лебедеву был Синичкин. Огромного шлема уже не было на нем. Он опирался о землю руками, и кровь из раны в голове обильно стекала по молодому лицу. Вдруг он весь напрягся и, не открывая залитых кровью глаз, хрипло, но внятно запел «Интернационал». Гимн подхватили у всех трех орудий. Пел и Лебедев, чувствуя, как сердце трепещет от восторга и слезы неиспытанной радости туманят глаза.

Раздался второй залп Малахова кургана…

Как Лебедев очутился опять возле Петрова, он и сам не запомнил. Тот стоял все так же с трубкой телефона, без кровинки в лице, строгий и даже какой-то важный. Надорванным голосом он кричал:

— Хорошо! Прекрасно! Еще два залпа туда же! Да, да, осколочными! Даешь, Малахов!

От третьего близкого попадания блиндаж опять содрогнулся. И еще раз страшно рвануло где-то уже совсем близко.

Блиндаж наполнился синим дымом. Вдруг дверь с треском распахнулась. В командный пункт ввалился басистый краснофлотец.

— Товарищ старший лейтенант! Тикают фашисты… И танки тикают!..

Надо отдать должное командиру Дальней. Он не уронил достоинства своей батареи. При словах краснофлотца он лишь радостно вспыхнул. Впрочем, и голос его не изменился.

— Малахов! Говорит Петров… Хватит. Бежит противник. Переносите огонь вглубь. Спасибо, родные! За жизнь, за Севастополь спасибо. Все!

…Потом Лебедев перевязывал Синичкина. Потом кто-то обнимал инженера и он обнимал кого-то, потом он с Петровым стоял возле самой вместительной землянки, где помещался клуб батареи. Землянка была разрушена.

Петров почесал в затылке.

— Эх, и жалко мне наш "Художественный театр"! Прямо плакать хочется. Ни бомбы его не брали фашистские, ни снаряды. Но что там ни говори, а здорово это получилось у Малахова. Как скажете, товарищ военинженер?

Вдруг, что-то вспомнив, Петров засмеялся:

— Товарищ военинженер! Ну решайте же скорей, что лучше: такие наши снаряды, чтобы они ваш железобетон пробивали, либо такой ваш железобетон, чтобы его не пробивали наши снаряды, а?

В руинах "Художественного театра" почтительно ковырял каким-то дрючком басистый краснофлотец. При последних словах Петрова он обернулся к командиру:

— Это же, как тот батько сынку говорил: "Мабуть, ты пойдешь в лес за дровами, а я в хате останусь; мабуть, я в хате останусь, а ты пойдешь в лес за дровами…"

Вдруг краснофлотец нагнулся, поднял сверкнувшую на солнце спираль и протянул ее командиру:

— Ось, дивытесь, товарищ старший лейтенант, это что же они натворили! Тут же и Хведор Шаляпин, и "Борис Годунов", и "Рыбки уснули в пруду", и Чайковский… Одним словом, усе наше удовольствие… Конец!