Севастополь. Сборник литературно-художественных произведений о героической обороне и освобождении го - Поповкин Евгений Ефимович - Страница 64

Все это было одинаково трудно, и все это осуществлялось.

Хитрили и взлетали.

С конца аэродрома к центру летного поля мчится автомашина. Можно подумать, что шофер обезумел: на полном газу петлит по аэродрому без пути-дороги и без видимой цели, поднимая тучи пыли. Из капониров выруливают два самолета и, поколесив, возвращаются обратно.

Но только на земле все это кажется неразберихой. С высоты двух или трех тысяч метров, где патрулируют «мессершмитты», клубы пыли дают ясное впечатление взлета.

Проходит несколько минут — гул моторов. «Мессершмитты» дали знать на свой аэродром — "большевики готовятся взлететь". И вот летят фашистские бомбардировщики.

Серия за серией падают на аэродром бомбы. Пикируют и штурмуют вражеские самолеты. Они уходят только тогда, когда опустошены их бомболюки и патронные ящики.

Мгновенно выскакивают из укрытия наши летчики, и дается старт.

Первыми взлетают истребители и сразу же бросаются в атаку на патрулирующие «мессершмитты», чтобы связать их боем, пока рулят штурмовики.

Но какой-нибудь вражеский самолет может все же проскочить вниз. И потому часть наших истребителей кружится, не вступая в бой, над самыми штурмовиками.

Бой, конечно, приходилось вести неравный. Когда дюжину «мессершмиттов» связывали четыре наших самолета, это считалось удачным соотношением сил. Нередко такую же задачу приходилось выполнять паре.

Но вот «ильюшины» вышли на линию фронта, отштурмовали, возвращаются. «Мессершмитты» кружатся вокруг них, как оводы, провожают до самой посадки. Бой нашим истребителям приходится вести непрерывно, а посадку делать под огнем не только дальнобойной артиллерии, но и самолетов.

Садятся штурмовики, садится часть истребителей. В воздухе остается только звено Сикова. Николай Сиков — командир звена. Ему сопутствует слава лучшего разведчика полка.

В тот самый миг, когда последняя пара сделала заход на посадку и вышла на прямую, спикировали два «мессершмитта». Сиков круто развернулся, пошел «мессерам» в лоб, как только те вышли из пике, и нажал на гашетки. Фашисты отвернули. Но сесть Сиков не может — враги сразу накинутся на него.

Теперь решают секунды. Николай сделал единственно возможное — вираж на бреющем, чуть не задевая плоскостью землю, и посадку против правил — слева от только что приземлившегося самолета.

Зарулил, на ходу, еще под огнем «мессершмиттов», выскочил из кабины — и в блиндаж.

В общем, пятьдесят восемь минут летали, и все пятьдесят восемь минут шел бой. А вернулись без единой потери.

Сидит Сиков в блиндаже и не знает: то ли поблагодарят — все-таки хорошо прикрывал на посадке, то ли взгреют — все-таки сел против правил.

Ничего, сошло.

В тот же день четыре летчика авдеевской эскадрильи поднялись в воздух сопровождать штурмовые машины. Сам Авдеев на этот раз не пошел. Если вылетишь теперь, третий раз за день, то командир полка, пожалуй, четвертого вылета не разрешит. А вечером лететь обязательно надо — из-за этого рыжего «зета». Когда-нибудь же попадется он, наконец, под пулю.

Это был удивительно наглый фашист — рыжий в яблоках «мессершмитт» с буквой «зет» на хвосте. Он патрулировал над Херсонесским аэродромом и, как коршун, кидался вниз, когда замечал автомашину или даже одного проходящего человека. Он умел ловко сманеврировать, уйти от зенитного огня, от атаки наших истребителей. В бой ввязывался всегда с самой выгодной позиции — клюнет и уйдет. А клевал он, чёрт его дери, метко.

Появлялся «зет» обычно под вечер, и этого вылета в сумерках Авдеев не хотел пропустить.

Но не сидеть же без дела в землянке, пока его летчики в воздухе? Неприятное занятие — ждать возвращения своих. Когда сам в полете, гораздо спокойнее.

Авдеев вспомнил, что надо облетать «двойку», испытать новый мотор. Вот и занятие.

Он сел в кабину, взлетел — и все это прежде, чем успели уйти вдаль штурмовики и сопровождавшие их истребители.

Конечно, Авдеев взлетел с полным комплектом боезапаса. Он не собирался идти в бой, но, как всегда в эти дни, «мессершмитты» висели над нашим аэродромом, и мало ли какие встречи могли произойти!

Сделав первый круг, командир взглянул на своих летчиков, пристроившихся сверху к штурмовым машинам.

Что-то неладно. Один ястребок отстал от группы и, словно потеряв ориентировку среди бела дня, неуклюже вертелся над своим аэродромом.

Авдеев дал газ, подошел ближе и посмотрел номер машины. Все стало ему ясно.

Молодой сержант, только недавно кончивший курс, еще не оперившийся боец, растерялся: он не привык взлетать под наблюдением «мессершмиттов». Нельзя даже особенно винить его за это.

Авдеев пристроился к сержанту и помахал ему крылом.

— Иди, иди, мальчик, я тебя прикрывать буду.

Странное положение для командира эскадрильи — идти ведомым у самого молодого летчика и оберегать хвост его машины. Сержант приободрился и занял свое место в строю.

Так шли до фронта.

А над фронтом увидел Авдеев восемь «мессершмиттов», стрелявших по нашим войскам. Тут он не выдержал, вырвался вперед, дал знак четверке «Яковлевых» и ринулся вниз, в атаку.

Снизился и видит: попали в кашу. Куда ни взгляни — слева, справа, сверху, внизу — вражеские истребители. Нет, не восьмерка — их тут было несколько десятков.

Значит, надо всех их связать боем, чтобы они не кинулись на штурмовики. И надо помочь своим «якам» выбраться невредимыми.

Это было нелегко. «Мессеры» чувствовали себя уверенно — перевес сил в воздушном сражении у них был огромный.

"Илы" уже отштурмовали. Три летчика авдеевской эскадрильи, в том числе и сержант, вырвавшись из кольца, ушли вместе со штурмовиками, прикрывая их. Авдеев остался вдвоем с Акуловым, опытным летчиком.

Вдвоем против двух или трех десятков! Машина выдержала все виражи, все молниеносные маневры, которые заставлял ее проделывать Авдеев, отвлекая на себя огонь нападавших на Акулова «мессеров» и в то же время защищая свой самолет от пытавшихся подобраться сзади фашистов. Теперь самый взыскательный летчик мог считать «двойку» хорошо испытанной.

Предстояло самое трудное — уйти на аэродром.

Тут Авдеев показал замечательный класс пилотирования. Он носился по городу ниже домов, заставляя преследовавших его «мессершмиттов» взмывать вверх, чтобы не врезаться в землю, буквально гулял по городу — с улицы в переулок, с переулка в улицу, над развалинами домов.

Ему помогали с земли бойцы, наблюдавшие этот немыслимый полет, стреляли по «мессерам» из автоматов, винтовок.

Через несколько минут Авдеев был у аэродрома.

Но ему не пришлось идти на посадку, это было невозможно. Над аэродромом шел бой. Истребители прикрывали вернувшихся после штурмовки «илов». Разозленные неудачей прежних нападений, фашистские летчики пытались хоть напоследок рассчитаться за штурмовку. Не удалось. «Илы» благополучно сели все до последнего.

И там, наверху, Авдеев увидел рыжего, неторопливо поджидавшего жертву. Фашист, словно паук, висел над аэродромом и протягивал нити своих пуль.

Не прошло и минуты, как Авдеев был рядом с «зетом». Он дал очередь снизу и очередь сбоку. Это были меткие очереди, но их было мало, чтобы сбить фашиста. Все же тот захромал и вышел из боя. Какой удобный случай прикончить его! Но баки уже почти сухие и осталось лишь несколько пуль. Тогда Авдеев пошел на посадку. С трудом, онемевшими от напряжения пальцами, отстегнул лямки парашюта, вышел из кабины.

Опять свистели снаряды над головой и рвались на аэродроме.

Авдеев пробрался в свою землянку, вызвал к телефону инженера и сказал:

— "Двойка" испытана. Мотор в порядке. Можно выпускать в полет. Повесил трубку и пробормотал, ложась на койку:

— Я с тобой вечером сосчитаюсь, рыжий дьявол!

Фашистские автоматчики были уже в городе, на Северной стороне. Но сопротивление продолжалось и на земле и в воздухе. Город затянут дымом пожаров.