Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ) - "Gromova_Asya" - Страница 86

Пэйлор оборачивается к ментору и монотонным, лишенным всякого интереса тоном, произносит:

– Не все жертвы называют оправданными.

– А как насчет Элмера, генерал? – лицо Хеймитча искажает ухмылка. – Его вы тоже оставите?

Вместо ответа Пэйлор смеряет его испепеляющим взглядом, а лицо ее говорит сама за себя. Ненависть, боль, страдание. Она сломлена. Уничтожена. Истреблена.

– Будьте любезны, Пит.

Я понимаю все без слов. Поднимаю ментора с кресла и увожу в пассажирский отсек. Он не сопротивляется, что-то бормочет под нос и едва волочит ноги. В нем нету сил на сопротивление. Это напоминает мне о том, как некогда, в какой-то далекой, чуть более счастливой жизни, я помогал ему отмыться от собственной рвоты. И все же это было слишком давно. Я был иным человеком. Был безвозвратно влюблен в Китнисс, был трибутом – подростоком на грани жизни и смерти. Слишком много изменилось с тех пор. Остался только вечный страх за собственную жизнь.

Вдали от нас по-прежнему лежат погибшие, накрытые тряпками и чужой, военной одеждой Из-за терпкого запаха жженной плоти и падали слезятся глаза. Тошнота, поднимаясь к горлу, становится поперек глотки комом. Но от мысли, что среди незнакомых лиц, есть тот, кто не пожалел ради меня жизни, намного хуже.

Я усаживаю Эбернети в кресло, но вместо благодарности получаю пулю в лоб:

– Почему ты молчал? – жестко отрезает он.

– Потому, что мне нечего сказать.

– Ты же видел ее.

– Конечно, видел, – соглашаюсь я, предлагая ментору бутыль с водой. – Откуда ты узнал об Элмере?

– Не важно.

– И ты решил…

– Слушай сюда, Мелларк. Понятия не имею, что там происходило между тобой и Китнисс. Как сильно вы ненавидели или любили друг друга, да только она – бросилась под пули, а ты отсиживаешься в тепле, пока выживших уже везут в карцеры, – отчеканивает его голосом полным горечи. – Среди них Эффи. А мы не можем потерять и ее.

В уголках глаз ментора собираются слезы. Было похоже, что эти незваные капли он не в силах контролировать. Сердце внутри словно защемило в тисках. Мы столько пережили бок о бок. И прежде, до того момента пока вся история с переродком не оказалась лишь «сценарием», мне казалось, что его предательство на арене – худшее, что случалось со мной в жизни. Только это не так. Худшее – лицо Китнисс искаженное гримасой боли. Из-за меня. Только из-за меня.

Я сжимаю плечо ментора, ободряюще встряхивая его. Голова Эбернети послушно качнулась и упала на грудь, но он не сказал ни слова. Все смотрел на свои израненные, мозоленные пальцы и думал о чем-то своем – неподвластном моему пониманию. Эффи. Неужели Бряк так много значила для него?

– Мы найдем их, – уверенно произношу я чуть погодя.

– Она не позволит. Слишком напугана, чтобы действовать решительно. А у заложников мало времени. На днях объявят публичную казнь – еще одна дань памяти о страхе пред правительством.

– Как для пьянчужки, ты слишком умен, – говорю я, мысленно соглашаясь с суждениями моего ментора. – Гейл оставил нам зацепку…

– Да-да, бесполезные слова, которые вряд ли что-нибудь значили.

Но я с этим не согласен.

– «Союз Монарха и Императрицы». Разве этого мало? Стоит только включить эту запись…

–… и многомиллионная толпа поверит словам Хоторна, который прижился на стороне «Морника»? – истерично одергивает Эбернети. – Нам не сбежать с корабля вместе с Пэйлор и остальными бойцами…

Ментор слабо прищуривается.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Не обязательно вмешивать ее во все это…

Хеймитч пытается привстать с кресла, чтобы схватить меня за ворот, но вместо этого едва не сваливается со стула, и только нервно бросает:

– Парень, твой недопереродок сожрал все твои мозги. Без генерала – пусть и сломленного – армия бесполезна. И если ты думаешь, что мы с тобой отличные напарники, то вспомни, что я давно уже не трибут Голодных Игр.

– Этого мне и не надо.

На мгновение мне кажется, что идея эта, еще хуже, чем то, что предстоит сделать Хеймитчу. Ради тех, кто погиб в «Гнезде». Ради тех, кто теперь заключен в казематах Капитолия. Ради нашего общего будущего. Я – безумен. Безумен, потому что слишком хорошо знал цену свободы.

Набираю в легкие побольше кислорода и выдаю на одном дыхании:

– Нам нужен Бити.

***

– Это нужно сделать быстро. Я размагнитил дверь кабины пилота. Несколько минут, не больше.

– Как быстро нас вычислит Капитолий? – спрашиваю я, глядя на Технолога, что возился с камерой.

– Не больше десяти минут.

– Вы успеете скрыться?

– Это боевой планолет. Радар не засечет его, – Бити медлит. – Ты уверен, что хочешь сделать это?

– Ты сошел с ума, Пит, – громко добавляет Хеймитч, не глядя на меня.

Впервые за долгое время, назвав меня по имени. Сумасшествие в моей крови обосновано – я отравлен капитолийским ядом. Белесые круги, давно отошедшие на второй план, пляшут перед глазами так, что я едва различаю чужие лица. Его крики, стихшие с того самого времени, как в мою жизнь вошла Китнисс, вернулись с новой силой. Я различаю человеческий, девичий рык:

«Впусти меня»

Но времени нет.

– Мы готовы, Пит.

Я киваю головой. Представляю, как мое лицо затмит кровавое телешоу Койн (а может и Китнисс). Время. Чертовски не хватает времени. Она увидит меня. Она посмеется надо мной. Нет. Не она. Переродок. Руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Нервно сглатываю.

Запись начинается тогда, когда камера в руках Бити, словно оживает, шевеля своим механическим глазом.

– У меня есть, что сказать, Панем. Для каждого из нас победа над строем Голодных Игр означала лишь одно – «свобода». Свобода, которую в результате никто так и не обрел. Она была заслужена кровью трибутов, кровью революционеров. Нашей общей кровью.

Где-то со стороны раздается мой голос. Кабина пилота оживляется. Чей-то разъяренный крик. Но я продолжаю:

– Мне есть, что сказать тебе, Койн. Надеюсь, у вас найдется лишний планолет для участника революции.

Камера гаснет. Бити кивает головой. Видео в эфире. Миллионы жителей Панема только что увидели бывшего трибута, одно из «несчастных влюбленных» и, наверняка, ни то с ненавистью, ни то с надеждой задались вопросом: «Он еще жив?»

– Дело сделано, – отчеканивает Хеймитч. – Если останешься жив – закатим пирушку.

Я ухмыляюсь, когда ментор заключает меня в свои слабые объятия. Чувство дежавю. Неужели, так всегда будет: прощание – грань жизни и смерти – очередной бой? Нет времени раздумывать об этом, но я думаю о том, как бы зажил Хеймитч с Эффи Бряк – обновленной, силами Капитолия– но, по-прежнему, живой и любимой.

Алюминиевая дверь вздрагивает от очередного удара. Кричит Пэйлор. Где-то вдали раздается оклик пилота: «Дверь размагничена. Это бесполезно».

– Наставления?

– Тебе они не нужны, – улыбается он.

– Поспеши, – прерывает нас Бити, протягивая рюкзак с парашютом.

– Береги себя.

В последний раз взглянув на Технолога и Хеймитча, я надеваю парашют. Бити подает мне очки и куртку, как раз в тот момент, когда где-то в кабине пилота включается вой сирены.

– За кольцо дернешь тогда, когда сможешь различать силуэты зданий. Даже, если ветром тебя снесет в сторону, вокруг много людей, – отчеканивает Бити. – Они не заставят себя долго ждать, чтобы сдать тебя Капитолию за кусок хлеба. Остальное – в твоих руках.

– Мелларк, – говорит Хеймитч уже серьезно, когда я шагаю к двери, – если мы ничего не найдем…

«Тебе конец»

Партия переродка вытесняет слова ментора. Но это неважно. Ничто уже неважно.

«Разгерметизация салона»

Металлический голос разделяет это мгновение на до и после. До того, как я ступаю в воздушную массу, и после того, как где-то на корабле, наконец, открывается дверь. В лицо ударяет воздушный поток, глаза начинают слезиться, а я едва успеваю хватать ртом воздух. Паники нет. Как нет и чувство страха. Было бы слишком глупо умереть вот так – распластавшись на земле.