Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ) - "Gromova_Asya" - Страница 72

Ты ему безразличен. Она всегда была дороже пьянице, чем ты.

Ты прав. Дороже. Но у Хеймитча не было детей. Он одинок и, возможно, он встретит свою старость у могил людей, которые были ему дороги. Китнисс и я – все, что осталось у него от жизни нормального человека. Мы его семья.

К ушам прорывается монотонный шум – шипение переродка.

Она убьет и его, как только поймет, что он ей ни к чему.

Руки впиваются в шершавые обои. Стараюсь дышать как можно ровнее. Это даже не приступ – слабое покалывание в сердце и всего. Всего лишь слова, брошенные монстром. Я считаю до десяти. Привычка, которая не раз спасала меня от твари. Мне нужно думать о чем-то одном. Сконцентрировать все свое внимание на определенном предмете. Глаза, не замечая глянцевых блик, выискивают точку опоры. Завядшие цветы у окна, пылящиеся картины, бутылки или моя сумка брошенная у входа…

Но я ошибся. Я не нуждаюсь в этом.

Серые, грозовые, отливающие сталью глаза… Может, я преувеличивал? Может, это девушка лишь одна из тысяч? Может, и глаза ее дотлевшее пламя?

Неожиданно я чувствую острую, мимолетную боль в ладони. Она отрезвляет, но когда я, наконец, открываю глаза, а дыхание приходит в норму, мир сужается до размеров этой безделушки. Круглый, золотой ободок; мрачные тени, мелькающие на крыльях птицы; блеклый, иссякающих блеск броши. Капля крови причудливо замирает на ее игле, а затем стекает к основанию – там, где обод слит с тельцем сойки-пересмешницы. Кажется, даже птица почернела и сделалась тенью.

Переродок отступает. Он не в силах бороться. Не сейчас. Тяжелый вдох. Слабый выдох.

Китнисс, кем бы ты ни была на этот раз. Кого бы ни играла в прошлом, и чью бы сторону ни приняла в будущем. Как бы тяжело мне ни было … Я постараюсь понять тебя, Девушка из Огня.

Чтобы она снова сожгла тебя.

***

Наше время

Шум. Громкие возгласы. Крики. Скрежет метала. Лязг выстрелов. Воображение рисует черные улицы, залитые кровью. Вокруг слишком темно, чтобы разглядеть чьи-либо лица. Только крики – по ним я узнаю знакомые голоса. Сначала, они только зовут на помощь, но я трупом лежу, где-то поодаль, а значит, люди лишены моей помощи. Из горла вырывается животный, громкий рык. Освободить скованное тело, выбраться наружу, помочь мученикам! Но голоса приближаются, а я по-прежнему обездвижен.

– Пит! Господи, Пит! Они близко… Помоги мне!

Ее голос. Он разрывает на части. Почему я не могу ответить?! Почему я обездвижен?!

– Пит!!!

Ее голос. Он ближе. Но эта безнадега, истерический вопль. Бездна, в которую он затягивает. Ненависть и страх, которую он приносит. Я готов кричать вместе с ней. Она на краю пропасти, из которой каждый раз вытаскивала меня самого.

– Пит, отзовись! Прошу…

Последние слова надрываются, и как струна, лопаются на тысячи мелких осколков. Последний вздох. Ее слабый стон, будто извинение и высвобождение, сорвавшееся с губ. Серые глаза закатываются, я вижу, как ее ноги подкашиваются, и она летит в эту бездну. Смех и плач – сливается в одно нечеловеческое рыдание. Все кончилось. И для меня. И для нее. И есть в этом что-то ироническое, контрастное и лишенное смысла. Мы тысячи раз убегали от смерти, чтобы, не дотянувшись друг до друга сантиметр, пасть, как герои проигранной революции.

Мы могли быть семьей. Я уже представляю, как ты неумело обнимаешь нашего сына. Как странно и опасливо оглядываешься по сторонам, пеленая его в одеяло. Ты боишься. Я боюсь. Мы заложники счастливой ситуации. Все, о чем я мог только мечтать – это ты. И моя мечта сбылась. Мы рядом. Вот – в паре метрах друг от друга. Среди окровавленных трупов, что, возможно, точно так же тянутся навстречу. Вспышка – выстрел.

Я широко раскрываю глаза. Резко выбрасываю руку вперед, хватаясь за чье-то предплечье. Воздуха мало, чертовски мало, словно никогда прежде я и не дышал этим искусственным кислородом, с привкусом медицинского спирта. Мне больно, но уже не так, как прежде. Я могу шевелить конечностям, хотя по-прежнему ослеплен вспышкой света. Или все-таки выстрела?

Жив. Могу дышать. Двигаться. Значит и она жива. Китнисс. Говорить больно и практически невозможно, но я пытаюсь.

– Китнисс… Китнисс…

– Он очнулся, полковник. Жду дальнейших указаний, – раздается голос незнакомки.

Не ее. Не она.

– Китнисс… – наконец, это не только хриплый стон, но еще и мой твердый указ.

Скажи, что она жива! Большего мне и не надо! Скажи же! Скажи!

Глаза привыкают к боли и свету. Я плохо соображаю, но по-прежнему крепко цепляюсь за армейскую куртку незнакомки. У нее огромные зеленые глаза, вздернутый нос и прямые, собранные на затылке, черные волосы. Холодность ее поведения не отпугивают меня – главное, не сожаление в кошачьих глазах. Не хочу даже думать о том, что с Китнисс что-то случилось. И всему виной – я. Моя слепая уверенность в том, что она откажется и не посмеет принять участие в Играх. Вновь.

– Китнисс, – уже четко говорю я.

– Солдат Эвердин пропала без вести, – без тени сожаления отвечает она, – Полковник Хоторн доложит вам обстановку через несколько минут. Отдыхайте.

– Где он?

– Он уже спешит сюда.

Я разжимаю пальцы и отпускаю солдата. Она встает у дверей, в ее руках шипит рация, но эта собранность вводит меня в ступор. Китнисс пропала без вести. Как произошло, что вместо меня в лапах Койн очутилась Сойка? Как это допустил Гейл? Почему я в палате? Неужели Тринадцатый и мы снова в заложниках? Но тогда Гейл – предатель?

Эти вопросы выжигают во мне боль и страх. Как я мог допустить это? Как мог поверить в то, что Китнисс лишилась своего самопожертвования? Сердце надрывно бьется в груди, ударяясь о ребра. Разбиваясь. Мучаясь. Мысль о том, что Китнисс может быть мертвой – невыносима. В руках таится дрожь – напоминание о недавнишнем кошмаре. Он был слишком реальным – я и Китнисс… Мы были мертвы. Я чувствовал это. Она звала меня, но я не помог ей. Не смог, потому что был слишком слаб. Ненависть. Грубость. Злоба.

Механический звук разрывает тишину комнаты. В проеме показывается мой соперник – Гейл Хоторн. Но я едва могу узнать его – строгое, сереющее лицо, шрамы покрывающие шею и руки парня, армейская одежда миротворцев. Мысль о том, что Гейл стал предателем, не кажется мне такой абсурдной. Девушка коротко кивает ему и скрывается за дверью.

– Добрый вечер, Мелларк.

Я молчу. Пытаюсь понять, в чем подвох. Возможно, он настолько ненавидел меня, что позволил этому случиться?

– Где она? – грубо выплевываю я.

– Джэйден уже говорила тебе, Мелларк. Пропала без вести, как и остальные участники Игр, – отзывается Гейл.

Он не хамит мне. Констатирует факт – не более того.

– Ты… как ты… Ты спас мою шкуру?

Хоторн коротко кивает. Он больше похож на ребенка, которого отчитывают за непослушание, но кажется, ему все равно. Гейл далеко от меня. И ему все равно, что я о нем подумаю. Ему плевать, что о нем скажут другие. Он выполнил свой долг. И меня на мгновение парализует.

– Это она, верно? Ты поклялся ей, что вытащишь меня? – мой голос совершенно упал.

– Я поклялся, что вытащу вас обоих. Но мы не знали… Ты все испортил, когда вызвался добровольцем. Вы должны были покинуть сцену по моему приказу. Группа «Огненного Морника» должна была зачистить периметр до площади, но мы не могли продвинуться дальше Третьей Проходной. Мы были слишком близки к провалу, но в какой-то момент миротворцы просто отступили.

– Вы решили, что они сдаются?

– Конечно, нет. Мы предполагали, что их отправили на подкрепление кольцеванию вокруг площади, – сипло отвечает Гейл, – По плану мы должны были добраться до вас к началу Жатвы. В результате – расчистили проход для техники до самой сцены, только…

Его голос обрывается. Гейл упорно прячет взгляд, разглядывая пол под ногами. Внутри меня закипает злость. Как он мог? Он позволил ей остаться один на один с миротворцами?

Но чем ты лучше?

И я ненавижу переродка за это – он прав.