Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ) - "Gromova_Asya" - Страница 38

– Солдат Эвердин, – коротко приветствует Койн.

Любезности с другими членами команды проходят в менее дружелюбной обстановке. Все молчат точно так же, как и я. Все недовольны этим точно так же, как и я. Но, к несчастью, они умело скрывают это, оставаясь безучастными.

Мне страшно сидеть на месте Распорядителя Игр. Я словно еще одна из тех, кто собирается создавать из детоубийства шоу на потеху зрителям. Мороз пробегает по телу: фактически, я неотъемлемая часть их предрешенной участи.

– Трибуты Семьдесят Шестых Голодных Игр.

Этот голос эхом разносится по помещению, замирая в сердцах каждого новоиспеченного ментора. Я одна из немногих, кто вскочил с места, и кинулась к краю балкона. Моему примеру последовала только Джоанна – её сердце тоже не выдержало.

Серые, похожие на балахоны рубашки; у девочек пепельные юбчонки в клетку, у мальчиков широкие, волокущиеся по полу, штанины брюк. Мертвенно-бледные лица беспокойно оглядываются на миротворцев, глаза затравленно косятся на балкон Распорядителей. Сколько их там – не больше пятидесяти? Надменные, порой самодовольные улыбки капитолийцев сменил испуг,высеченный на пересохших губах. Глаза лишь у немногих налиты стекляшками слез: все они держатся молодцом, зная, что в конце двадцать три трибута разделят одну участь напополам.

Я обжигаюсь: слишком тяжело видеть их взгляды, встречая в них свой собственный. Взгляды тысячи, изувеченных и подобных мне детей из разных Дистриктов, которые смирились с подобной участью. Но это в прошлом.

Неожиданно в толпе я замечаю затравленный и одичалый взгляд карих глаз. Но не смотря на это, девочка, которой отроду нет двенадцати, с радостной улыбкой ободряет всех шедших вокруг нее детей. Я чувствую ее страх, который она так старательно пытается спрятать где-то в глубине своей души. Я чувствую его, потому что я знаю его.

Миротворцы разделяют их на группы: девочки – мальчики, старшие – младшие. Мне кажется, их гораздо больше, чем пятьдесят, но задавать излишние вопросы Койн, встречаясь с ее бесчувственным взглядом не по мне. Я остаюсь на прежнем месте, будто ноги приросли к земле.

Тяжелый вдох, и шумный выдох через нос. Закрыв тяжелые и опухшие веки, я считаю до десяти, останавливаясь на каждом счете. «Проникновенная» речь Президента о новых Голодных Играх ничуть не заботит меня. Я не желаю этого слышать.

Меня зовут Китнисс Эвердин. Мой дом – Дистрикт-12. Я пережила Игры. Дважды. А теперь выступаю на них ментором. Я отправляю их на верную смерть. Среди них есть те, кто младше моей Прим, когда та впервые оказалась на Жатве. Среди них есть те, кто заслуживает жизни. Они все заслуживают жизни. Они все – сама жизнь.

***

Я не глядя, подписываю очередную, подсунутую Плутархом, бумажку. Кто знал, что все должно быть настолько официально. Мне просто смешно. Койн восседает напротив. Я с ней один на один. Назад дороги нет, но я обещала себе попробовать.

– И здесь, Китнисс. Отлично! Тебе отводятся самые «кассовые» секции, – он заливается громким смехом, – Стрельба и плаванье.

– Плаванье?

– Мы постарались предусмотреть абсолютно все, – говорит Койн, – Любимые погодные условия и препятствия, но поскольку, лучших менторов вроде победителей нам не найти, мы обратились к вам за помощью. Надеюсь, это не стало большой проблемой?

Проблемой? До чего же это все потешно.

– К несчастью, Хеймитч Эбернети не поддержал нашу идею, и отказался от нее, сославшись на плохое здоровье. На самом деле с этим пьянчужкой никто и связываться не хотел. У каждого из вас будут помощники, и я думаю, вместе с ними вы обязательно справитесь с этим, – влез Плутарх.

– Мистер Хевенсби, вы не могли оставить нас с Китнисс наедине?

Министр округлил глаза в непонимании. Считает, что у Альмы Койн нет от него секретов? Неужели он настолько глуп и доверчив? Он покидает кабинет в гордом молчании. Так даже лучше.

– Что скажете, Китнисс? О трибутах?

– Все они напуганы и худы, – грубо отвечаю я.

– Считаете, среди них есть победитель? – пропуская мою колкость мимо ушей, продолжает Президент.

– А Вас только это заботит?

– Мне кажется, вы передумали, – отрываясь от бумаг, говорит Койн. – Относительно проводимых Игр? Я не сомневалась в этом, Китнисс, но предотвращая ненужные речи, хочу сказать, что нет тех аргументов, которые бы заставили выступить меня против моего народа.

– Ваш народ желает безотцовщины и смерти, и Вы покорно соглашаетесь с этим.

– Китнисс, разве смерть Прим не научила вас видеть истинное лицо капитолийцев? Они семьдесят пять лет подряд, отнимали десятки тысяч жизней наших родных и близких.

– Смерть Прим ничуть не касается этих Игр. Я была подавлена, и оценивать ситуацию по факту была просто не в состоянии. Что помешает мне обвинить Вас в том, что Вы просто пользовались ситуацией? Моим угнетенным состоянием? – бросаю я ей в лицо, – я говорила раньше, и буду повторять всегда: месть – не выход.

– А что выход для разгневанного и лишенного народа? Ваши речи, пусть и богаты патриотическим духом, никак не отразятся на количестве радикалов. Вы только портите свою репутацию как Сойки-пересмешницы.

Она знает о радикалах. Значит, знает и то, что одним из их предводителей является никто иной, как Гейл. Она доберется и до него, как добралась до…

– Что стало с моей командой подготовки?

– Простите?

– Что стало с моей командой подготовки? – членораздельно произношу я, – Венией, Флавием и Октавией.

– Они, как и все остальные лица, приближенные к Президенту Сноу, были осуждены высшими инстанциями.

– Высшие инстанции – это Вы? – злость хлещет из меня через край.

Напускная вежливость спадает с лица. Я знаю, как мои стальные глаза выжигают на сердце Койн одно единственное слово: «безверие».

– Мне кажется, вы не улавливаете сути нашего с вами разговора, Китнисс.

– Возможно, я теряю свой авторитет среди ваших приверженцев. Возможно, Сойка-пересмешница умерла для многих после вчерашнего интервью, но я не только символ восстания. Я – обычный человек, как и все те, кто терял своих близких на протяжении этих лет. Я – Китнисс Эвердин, а не Сойка-пересмешница, которой вы меня нарекли. Я разожгла восстания, я дала людям желанное ими слово «свобода», я свергла тирана всего за несколько месяцев. И Вы хотите сказать, что решить проблему деспота, с маниакальным желанием мести, не в моих силах?

Койн молчит. Ее взгляд прожигает до костей, но это не по мне – я сделана из огня. Ей просто нечего сказать – мои речи «наполненные патриотизмом» заставили ее эго замолчать. В ответ на ее оскал, я отвечаю грустной полуулыбкой.

– Тогда мне просто жаль Вас, – бросаю я.

***

Лифт с характерным писком разъезжается в стороны. Я вхожу в гостиную Тренировочного Центра и только сейчас понимаю насколько выжата. Кажется, разговор с Президентом забрал мои последние надежды. Вслед за ней исчезает и уверенность в себе: мне кажется, это, заранее проигранная битва, принесет мне слишком много потерь.

Зачем я объявила Койн войну? Неужели это приведет к чему-то, что могло бы спасти, а не усугубить, жизнь беженцев на Играх? Теперь, она будет действовать вопреки обстоятельствам – никакие восстания или мятежи не помогут остановить её. Все зашло слишком далеко и все, что я могу предложить этим детям: веру и знания об опасностях арены.

Я вспоминаю янтарно-карие глаза, улыбающейся из толпы беженцев девочки. До конца Церемонии она держалась с отстраненно-пугливой полуулыбкой, которой она одарила каждого, кто обращал к ней умоляющие взгляды. Они находили в ней поддержку: точку опоры, которая среди всего этого ужаса светилась надеждой.

Темные хвостики девочки парили среди толпы, и я часто ловила себя на том, что выискиваю ее среди остальных. Она и меня наполняла спокойствием и надеждой. Наблюдая за балконом Распорядителей, ее взгляд дольше всех задерживался на мне и Пите. Ее глаза, глядя на него, наполняются светящимися огоньками – он для нее источник веры, которую она впитывает как губка и разделяет после между своими соратниками.