Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ) - "Gromova_Asya" - Страница 30

– И ты сегодня - что-то волшебное.

Вот опять. Чувствую слабость в ногах и понимаю, что к щекам приливает кровь. Неужели так сложно пропускать его слабые дружеские комплименты мимо ушей? Я вновь провожу по крою платья рукой, ощущая, как под ладошкой шершавыми бусинами проскальзывают «кусочки звезд».

– Мне порой его не хватает. Нет, знаешь, чертовски не хватает. После первой нашей встречи я сразу же поняла, что Цинна - не просто мой стилист. Он - друг, брат, товарищ; тот, кто из немногих забрался ко мне в душу; и только после этого - мой стилист…

Я закрываю глаза и сжимаю подол платья так, как будто это была его рука. Не знаю, возможно ли это, но я точно уверена в том, что Цинна почувствовал мое прикосновение. Он знает, что я помню о нем.

– Также было и с Порцией, – тихо говорит мой напарник. – Все, что связано с ней, охмор не тронул. Будто бы это то самое, к чему даже яду было не подобраться. Она верила в меня. Искренне и по-матерински. Тогда, на первых Играх, она заставила меня поверить в то, что я выберусь оттуда. Она верила в то, что я вытащу нас обоих.

– И ты вытащил.

– Я представлял себе это по-другому. Я думал, что на этом Игры закончатся, что за порогом меня ждет другая жизнь, что теперь я разделю ее с тобой…

Он замолкает. Поджимает губы, спокойно пожимает плечами, но, будто человек, ожидающий смерти, обреченно качает головой.

– Ничто не изменилось, Китнисс. Я долго не хотел этого признавать, пока не осознал, что впереди Квартальная Бойня, а значит, еще один рубеж, который мы должны преодолеть вдвоем. Начать бег вместе, чтобы потом кто-то пожертвовал собой ради другого. И этот кто-то – я.

– Это ребячество, мы могли снова вернуться с Арены.

– Ты настолько наивна, что можешь в это поверить? – грубо спрашивает Пит. – Разве Бойня была рассчитана на то, чтобы лишить Панем всех победителей? Искоренить нас? Пусть мы бы и выбрались иным способом, наши жизни с той Жатвы стали частью игры Капитолия. Сменилась власть – порядок остается тем же.

Я чувствую, как сердце глухо ударяется о ребра, пропуская удар. Мои собственные мысли. Он знает, что ничто не изменится, пока весь Панем не будет отдан в руки надежному правителю. Я стараюсь не смотреть в лазурные глаза, которые теперь полны боли и разочарования.

Он ненавидел меня за принятое в стенах этого дворца решение. Он мог простить Хеймитча, Джоанну или Энобарию, но не меня. Не Койн избирала путь новых Игр, не Койн соглашалась на изувеченье жизней тех, кто знал о крови лишь то, что она окрашена в алый цвет, не Койн, в конце концов, ослепленная ненавистью и болью потерь, отдала свой голос «за» 76-ые Голодные Игры. Самые «удачливые» Голодные Игры, которые можно было только придумать.

– Главная ирония в том, что Игры изменили нас, а меня, – он слабо улыбается, – больше всего. Я понятия не имею, кем был до воздействия охмора. Все эмоции, чувства или кадры воспоминаний – все это, будто чужие и невнятные мысли постороннего человека. Он мог пожертвовать ради тебя жизнью, Китнисс…

Пит делает паузу, и я стараюсь собрать всю силу воли в кулак. Я знаю, какие слова последуют за этим, и я не желаю в них верить. Не будь я такой «сильной», заткнула бы уши руками, не позволяя себе даже на секунду сомневаться в искренности чувств Пита. Но в то время, как я раздумываю об этом, его слова уже настигают мой истерзанный слух:

– А я не могу…

***

– Какой бы вопрос тебе не задал Фликермен, продолжай улыбаться и строить из себя влюбленную дуру. Хотя, нет. Никто не должен сомневаться в том, насколько хитра и умна Сойка-пересмешница. Знай, он будет затрагивать самые болезненные для тебя темы – этого требует весь Панем. Всем интересно копаться в чужом грязном белье.

Наставления Хеймитча я впитываю, как губка. Его советы всегда помогали и вытаскивали меня из самых сложных ситуаций, я доверяюсь ему и на этот раз. На сцене Цезарь уже обменивается с Джоанной прощальными словами, когда Хеймитч сжимает мое плечо и добавляет:

– Помни, кто ты есть, Сойка-пересмешница. Ты уже не затравленная девочка из Дистрикта-12, которую я встретил на первой Жатве. Поэтому – соответствуй.

Я ошарашено провожу взглядом улыбающегося ментора. И, только выходя на сцену, понимаю, что он не поделился ни одним советом с Питом, который на этот раз действительно играл.

Сцена Президентского Дворца намного меньше, чем на Круглой площади, но она отыгрывается тем, что все помещение забито под завязку. Я вижу стоящих людей где-то на последних рядах – все они пришли поверить в очередную ложь, которую мы преподносим всему Панему.

Я чувствую, как ладонь Пита крепко сжимает мою, но уверенности от этого не прибавляется. Наоборот. Теперь, когда я знала о его истинных чувствах по отношению ко мне, я готова отгрызть ее по локоть, лишь бы не прикасаться к нему, выслушивая очередное вранье. Цезарь обращается к нам, приветствует и подбадривает слегка загрустившую от однообразных пошловатых шуток Джоанны аудиторию. Я стараюсь понять – улыбаюсь я или нет? Но это плохая идея, все лицо словно залито гипсом: ни один нерв не шевельнулся на мой призыв.

Пит замечает перемены в моем лице и «заботливо» усаживает меня на белоснежный лоснистый диван. Присаживаясь рядом, он все так же не отпускает моей руки. Я вновь собираюсь с уже давно отошедшим духом и смотрю на своего напарника в упор.

Мне нужен был взгляд, который бы придавал мне уверенности? Лицо, которое бы стало для меня важнее всего этого фарса? Точка опоры, которая бы помогла мне не соскользнуть со своего пьедестала символа восстания? Пит.

Пит – вот же он. Я вижу в лазурных глазах неподдельное, незаменимое счастье, которое мог испытывать только он. Вижу прежнюю преобразившуюся детскую любовь, которую мог дарить только он. Вижу слабую перепуганную полуулыбку, которая ободряла меня. Я чувствую собственные губы. Ощущаю тяжесть своего тела. Я вернулась.

– Китнисс, ты пугаешь меня. С тобой все в порядке? – интересуется Цезарь, кладя на мою ледяную руку свою ладонь. – Неужели образ Огненной девушки ты решила сменить на Ледяной?

В этот раз его волосы покрыты блестящим перламутром. В своем костюме он, словно кусок серебра в свете софитов, кажется слитком неизведанного металла. Волосы, обычно завитые и стоящие на голове ведущего, словно дом, были прилизанны назад, и вместе с этим Цезарь Фликермен постарел на добрый десяток лет.

– Пора сменить пламя восстания на лед примирения, не находишь? – нараспев говорю я.

– И все же мы все привыкли к огнеопасному существу по имени Китнисс Эвердин, не правда ли?

Аудитория наполняется возгласами согласия – публика ликует. Я представления не имею о том, что удалось пережить Цезарю за время моего отсутствия в столице. Но главное то, что он не утерял себя – своей искры, которая зажигала других. И я переживаю чувство дежавю.

– Пит, а что ты скажешь насчет утраченной Огненной Китнисс? Разве тебе не хватает ее жаркого нрава?

Толпа откликается понятливым улюлюканьем. И о чем таком можно было думать? Было ощущение, что передо мной оставались прежние капитолийцы, лишенные теперь общепринятых манер.

Но я чувствую, как чья-то рука обвивает мою талию, и гневное напряжение сменяет смущение. Я соврала – я ужасная актриса. Будем ссылаться на то, что я просто отвыкла от камер. Дело ведь тут определенно не в чувствах…

– Мне кажется, она все еще с нами, – неотрывно глядя на меня, говорит Пит. – Никто не посмеет отобрать у меня Сойку-пересмешницу.

Бедные, несчастные зрители! Я чувствую, как сама начинаю верить в эту «сказку», придуманную для того, чтобы спасти наши жизни. Его глаза встречаются с моими, и, кроме как химией, это никак не назовешь.

Главное - не поцелуй, главное - не поцелуй.

– А как поживает Дистрикт-12 после восстания?

– Довольно неплохо, особенно после того, как в дистрикте по указу Президента была введена новая, а теперь уже лидирующая отрасль промышленности – фармацевтика. От лица всех жителей Двенадцатого мы благодарим её за такой глобальный шаг в развитии нашего дистрикта, – серьезно говорит Пит.